Оливер Сакс - Галлюцинации
Симптомы ПТСР можно наблюдать даже у животных. В 1924 году во время наводнения была затоплена лаборатория Павлова в Петрограде. Подопытные собаки беспомощно наблюдали, как вода поднималась, грозя затопить их клетки, а потом животным пришлось вплавь спасаться от стихии. В результате у некоторых собак возникли длительные, иногда пожизненные, изменения в поведении, и хотя сам Павлов считал, что поведение изменилось у «более слабых» и «уязвимых» особей, невредимым не осталось ни одно животное, пережившее наводнение. Экспериментальное изучение «неминуемого удара» на лабораторных животных (например, удары электрическим током, от которых животное не может уклониться) показало, что в мозге таких животных происходят сложные изменения секреции нейротрансмиттеров – причем такие изменения происходят как при острой, так и при хронической реакции на травму. (Есть также доказательства того, что у служебных собак, которых используют для выполнения опасных работ – например, обнаружение взрывчатых веществ, – может развиться нечто подобное ПТСР.) То, что у ПТСР могут быть как биологические, так и психологические причины, нисколько не удивило бы Фрейда, и лечение этих состояний требует, как правило, сочетанного медикаментозного и психотерапевтического лечения. К сожалению, в самых тяжелых случаях посттравматическое стрессовое расстройство остается пока практически неизлечимым.
Концепция диссоциации может сыграть важную роль в понимании не только таких заболеваний, как истерия или изменения личности, но и в понимании природы посттравматических синдромов. Такое отстранение или диссоциация при угрожающей жизни ситуации может быть мгновенным, как, например, это бывает у водителей, когда автомобиль попадает в аварию: водителю кажется, что он смотрит на происшествие со стороны, из участника превращается в стороннего наблюдателя. Такая диссоциация при ПТСР является более радикальной – невыносимые картины, звуки, запахи и эмоции, вызванные страшными переживаниями, отбрасываются в глубинные труднодоступные участки сознания. Можно сказать, что они прячутся в его тень.
Зрительное воображение качественно отличается от галлюцинации. Видения художников и ученых, фантазии и грезы, посещающие каждого из нас, имеют отношение к области воображений и располагаются в нашем личном внутреннем «театре». Эти феномены никогда не представляются нам чем-то расположенным вне нас, в окружающем пространстве. Мы никогда не путаем воображение с восприятием реальных предметов. В сознании и мозге должно что-то произойти для того, чтобы воображение вырвалось из предназначенных ему границ и сменилось галлюцинацией. Должна возникнуть какая-то диссоциация, разрыв связей, разрушение каких-то нейронных цепей, которые в норме позволяют нам распознавать наши мысли и представления и брать на себя ответственность за них, видеть в них лишь порождения нашего ума и чувств, а не внешние объекты.
Неясно, правда, может ли такая диссоциация целиком объяснить рассматриваемый феномен, так как в его возникновении могут участвовать разные механизмы памяти. Крис Брюин и его коллеги утверждают, что существует фундаментальная разница между вспышками отчетливых и подробных репереживаний при ПТСР и проявлениями обычной автобиографической памяти. Эту разницу авторы подкрепляют многочисленными психологическими наблюдениями. Авторы видят коренное различие между автобиографической памятью, доступной вербальному описанию, и непроизвольными вспышками памяти, недоступной вербальному описанию; причем эти вспышки возникают автоматически, спровоцированные упоминанием о травмирующей ситуации или ее признаками (зрительными образами, запахами, звуками). Автобиографическая память не является изолированной – она вплетена в контекст всей жизни, соединена с прежними обстоятельствами и будущими перспективами. С травматической памятью все обстоит совсем иначе. Люди, пережившие травму, обычно не могут отделаться от ретроспекции и репереживаний. Ибо очаг, где сохраняется память о травмирующем событии, во всем его ужасе, во всей его яркости и конкретности, отрезан от путей осознанного влияния. Он, так сказать, секвестрирован. Событие сохраняется в изолированной, отделенной от сознания памяти.
Учитывая эту изолированность травматической памяти, мы должны понять, что задачей психотерапии является высвобождение воспоминания о травмирующем событии, включение этого воспоминания в сознание, в обычную автобиографическую память. Задача эта очень трудна и подчас невыполнима.
Идея о разных механизмах памяти подкрепляется данными обследования людей, переживших травмирующие события, но не заболевших ПТСР и живущих полноценной жизнью. Один из таких людей – мой друг Бен Хельфготт, находившийся в концлагере с двенадцати до шестнадцати лет. Хельфготт всегда был способен подробно и свободно рассказывать о годах, проведенных в заключении, об убийстве родителей и членов семьи, о лагерных ужасах. Он вспоминает все это осознанно, пользуясь нормальной автобиографической памятью, – все это является принятой сознанием частью его жизни. Эти переживания не были изолированы в травматической памяти, хотя Хельфготт прекрасно знает и об оборотной стороне медали: «Те, кто все «забыл», начинают страдать позднее». Хельфготт стал одним из героев созданной Мартином Гилбертом книги «Мальчики», в которой автор собрал истории сотен мальчиков и девочек, переживших заключение в нацистских концлагерях и сохранивших, несмотря на это, психическое здоровье. Эти люди никогда не страдали ни ПТСР, ни галлюцинациями.
Пропитанная предрассудками, суевериями и фанатизмом атмосфера тоже может порождать галлюцинации, вызванные экстремальными эмоциональными состояниями. В таких сообществах галлюцинации могут принимать массовый характер. В свои лекции, прочитанные в 1896 году (и собранные в книге «Уильям, Джемс об исключительных ментальных состояниях») Джемс включил лекции о «демонической одержимости» и черной магии. Здесь мы имеем исчерпывающие описания галлюцинаций, характерных для обоих состояний, – галлюцинаций, принимавших подчас эпидемический размах. Появление этих видений приписывали действию дьявольских сил, но теперь мы можем толковать эти галлюцинации как следствие внушения и даже пыток в обществах, где возобладал религиозный фанатизм. В книге «Луденские бесы» Олдос Хаксли описал эпидемию демонической одержимости, разразившуюся в 1634 году во французской деревне Луден. Эпидемия эта началась с настоятельницы и обитательниц местного монастыря урсулинок. Религиозная одержимость сестры Жанны приняла характер истерии и галлюцинаций. Эти состояния были подхлестнуты самими монахами, изгонявшими бесов, и эти монахи невольно подтвердили массовый страх перед демонами и чертями. Болезнь не пощадила и самих изгонявших. Отца Сюрена, проведшего сотни часов с сестрой Жанной в запертой келье, тоже начали преследовать религиозные галлюцинации устрашающего характера. Безумие охватило всю деревню, как это случилось позднее во время печально известного процесса над салемскими ведьмами[86].
Условия неслыханного принуждения в Лудене и Салеме были, конечно, чрезвычайными, но охота на ведьм и вынужденные признания отнюдь не исчезли из нашего мира – они просто приняли иные формы.
Тяжелый стресс, сопровождаемый внутренним конфликтом, может у некоторых людей привести к расщеплению сознания и разнообразным чувствительным и двигательным нарушениям, включая и галлюцинации. (В старые времена такие состояния называли истерией; сейчас в ходу другое название – конверсионное расстройство.) Именно это расстройство, по всей видимости, имело место в случае Анны О., очень интересной пациентки, описанной Фрейдом и Брейером в их «Исследовании истерии». В реальной жизни Анна не находила выхода для своей интеллектуальной и сексуальной энергии и была предрасположена к истерическим фантазиям, «сновидениям наяву», которые она сама называла своим «личным театром». Еще до болезни и смерти отца у Анны произошло расщепление личности, проявившееся чередованием двух состояний сознания. В состоянии транса (которое Брейер и Фрейд называли состоянием самовнушения) у больной были яркие, живые, устрашающие галлюцинации. Чаще всего сюжетом галлюцинаций были змеи; часто в змей превращались волосы Анны; видела она и голову своего отца, которая по ходу галлюцинации превращалась в череп. Больная не помнила своих галлюцинаций до того, как Брейер вводил ее в состояние гипнотического транса, в котором больная сразу вспоминала свои галлюцинации:
«Обычно галлюцинации возникали в середине разговора; больная вскакивала, отбегала в сторону, пыталась карабкаться на дерево и т. д. Если в этот момент больную ловили, она возвращалась в прежнее состояние и могла закончить прерванную на середине фразу, совершенно не помня о том, что произошло в промежутке. Однако после введения в гипноз она очень живо припоминала свои галлюцинации».
