Юрген Торвальд - Империя хирургов
Плотно окруженный солдатами Гвардейского корпуса, кайзер направлялся к Шарлоттенбургскому замку, в большой спешке подготовленному к приезду монаршей четы.
Уже много десятков лет в замке никто не жил. С блеклых, желтых стен осыпалась штукатурка. Освещение было скудным, камины едва спасали от холода. В спальне кайзера пришлось поставить железную печь, чтобы поддерживать хоть сколько-нибудь приемлемую температуру. Эта обстановка сделала кайзера скрытным и замкнутым.
За похоронами его отца, обставленными с большой помпой, он наблюдал издалека, как посторонний. Когда похоронная процессия тянулась мимо Шарлоттенбургского замка, за разукрашенными морозом, но постоянно очищаемыми от наледи окнами можно было заметить фигуру кайзера. На этот раз я видел его лицо. Оно казалось худым и смертельно бледным. Рядом стоял Маккензи, который, как и Ховелл, тогда жил в кайзерском замке. Еще в Сан-Ремо императрица позаботилась о декрете, полностью вверявшем Маккензи лечение ее мужа.
Однако стало очевидным, что ее решение наделить исключительными правами английского врача было встречено с нескрываемой враждебностью, каковую она вскоре ощутила и по отношению к себе самой. Это вынудило ее формально допустить до осмотра Вегнера, который досаждал ей в Англии, и Бергмана, которого она ненавидела.
Поверенные Маккензи из числа немецких и международных газетных корреспондентов последовали за ним в Берлин. Мне встречались многие из них, в то время как Маккензи всегда от меня ускользал. Они не отрицали, что Маккензи регулярно принимал их и заставлял под диктовку записывать новые подробности и его комментарии. Согласно их заметкам, самочувствие кайзера, а с ним и его настроение день ото дня улучшаются. По их словам, он все еще не может покинуть замок из-за погоды, которая уже несколько недель остается холодной и неприветливой. Но, как сообщается, он работает с утра до вечера, все реже кашляет, причем кровянистые выделения полностью исчезли, и в минуты отдыха прогуливается по оранжерее замка – крытой стеклом галерее со стороны парка, построенной, чтобы уберечь от зимних холодов апельсиновые деревья. Люди, ежедневно собирающиеся у решетки замка, по ту сторону широкого двора могли разглядеть лишь очертания кайзера. Но их зоркость и сокровенные мечты питались от газетных сообщений. Так, невероятным образом за несколько недель укоренилось мнение, что болезнь кайзера – вовсе не рак.
Реальность же выглядела иначе. Восемнадцатого марта, осмотрев кайзера, Бергман диагностировал прогрессирующее расширение гортани и уплотнение трахеи вплоть до канюли. О прекращении кровохаркания не шло и речи. Микроскопическое обследование выявило наличие еще большего количества раковых жемчужин, чем прежде. С позволения Бергмана, я сам имел возможность взглянуть на препарат.
Маккензи не шел на переговоры. На двадцать пятое марта был назначен повторный осмотр. Он показал, что опухоль увеличилась, поразив нижние участки дыхательного прохода. Головные боли становились все сильнее. Но и теперь Маккензи не желал ничего обсуждать. Но когда двадцать девятого марта в мокроте кайзера оказался некротический фрагмент хряща, к Маккензи вернулось желание разговаривать. Он уже показал хрящ жене кайзера, представив его в качестве доказательства того, что это всего лишь доброкачественное воспаление хряща, поэтому его диагноз с самого начала был верен. Он внушил супружеской чете такой неуместный оптимизм, что кайзер в своей записке генералу Винтерфельдту написал: «С четверга не случилось ничего, что не внушало моим врачам надежды на лучшее».
Как раз в эти дни погода резко изменилась. Потеплело, выглянуло солнце. В Страстную пятницу, в полдень кайзер впервые совершил прогулку в карете, запряженной четверкой лошадей, по бульвару Унтер-ден-Линден. Эта новость распространилась с быстротой молнии. Так, я, например, узнал об этом уже через минуту после того, как он впервые был замечен там. Это был триумф еще не ставшей популярной телефонной связи. На улицах собирались толпы берлинцев. Все цветочные лавки в округе опустели. Кайзер удивлял своей прямой осанкой, казавшейся несколько неестественной. Окладистая борода и высокий головной убор оставляли открытой лишь малую часть его лица: она была худой и восковой. Мучительное хриплое дыхание, доносившееся из спрятанной под бородой канюли, было слышно в непосредственной близости от него. Но цветы и солнце делали картину убедительной. Тогда я в очередной раз убедился, как легко обмануть людей, выдав желаемое за действительное.
Погода стояла прекрасная. Кайзер часто выезжал в город, множа тем самым газетные заметки о своем выздоровлении. В действительности же восьмого апреля Бергман обнаружил под канюлей ощутимое уплотнение. Область вокруг канюли опухла. Выступили лимфатические узлы. Маккензи объяснял это так: «Это, определенно, не рак, а простая раневая гранулема». Бергман подозревал, что особенно короткие канюли, которые использовал Маккензи, могут оказаться вытолкнутыми из дыхательного прохода увеличивающейся опухолью. Маккензи проигнорировал это предположение.
Через четыре дня, утром двенадцатого апреля от приставленного к кайзеру санитара Беербаума Бергман узнал, что дыхание больного чрезвычайно затруднено. После очистки канюли ввести ее в дыхательный проход оказалось затруднительным.
В три часа пополудни конный посыльный был отправлен на поиски Бергмана. В конце концов отыскав его на консультации в отеле, он спешно передал ему записку в несколько строк, написанных рукой Маккензи: «У нас возникли сложности с канюлей, и я был бы Вам весьма признателен, если бы Вы как можно скорее приехали в замок и осмотрели кайзера». Слова «как можно скорее» были подчеркнуты. Бергман и Браман поспешили домой за необходимыми инструментами. Из замка уже звонили ему домой, чтобы убедиться, что он получил записку.
В замке Шарлоттенбург в приемной кайзера он застал Маккензи и сотрудника фирмы по изготовлению медицинских инструментов Винтера. Они пытались изогнуть длинную, довольно большого диаметра свинцовую трубку так, чтобы ее в качестве вспомогательной канюли можно было ввести в дыхательный проход. Из соседней комнаты доносился хрип кайзера. Имеющейся канюли уже не доставало. Бергман принес более длинный инструмент. Бергман и Браман нашли кайзера сидящим на стуле. Щеки и губы его были синими. Бергман понимал, что опухоль продолжает увеличиваться. Даже посредством трахеотомии теперь было невозможно взглянуть на заднюю стенку дыхательного прохода. Все внутри опухло. Попытка Бергмана вставить принесенную канюлю не дала результатов. Наедине он сообщил Маккензи, что остается только один выход – крючками растянуть края раны. Маккензи вынужден был согласиться. Браман держал крючки. Возникло небольшое кровотечение. Канюля была введена, кайзер – спасен от удушья. Тогда Бергману стало известно, что, несмотря на жар, не спадающий уже несколько дней, кайзер продолжал совершать поездки по городу, чтобы внушить доверие публике. Хотя, как только инцидент был исчерпан, Маккензи попытался избавиться от присутствия Бергмана, он все же остался в замке до следующего утра. На следующий день температура кайзера поднялась выше тридцати восьми градусов. Маккензи же продолжал настаивать на ежедневных выездах в город. Он отказался сделать исключение ради смены канюли, и для того у врача было обоснование: значительно легче было успокоить народ, когда кайзера видели на улицах. Императрица не возражала. Вечером больного знобило. Пятнадцатого апреля температура превысила тридцать девять градусов. В последующие три дня она понизилась лишь незначительно. Для консультации были приглашены берлинские профессоры Зенатор и Лейден. К ужасу Бергмана, на консультации Маккензи заявил, что причиной лихорадки было насильственное введение Бергманом канюли. Но он не обмолвился о том, что и лихорадка, и головная боль возникли значительно раньше. Бергман подозревал, что это была попытка переложить на него ответственность за развитие заболевания. В действительности так он хотел избежать необходимости признать, что эти симптомы есть естественное течение рака. Не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в том, что этот маневр имел место. «Кельнише Цайтунг» и несколько других немецких газет писали о замене Бергманом канюли, подчеркивая необходимость этой меры. Я был уверен, что эта информация была получена от Бергмана. В этой ситуации он вынужден был также ступить на путь публичности и нарушить древнюю врачебную клятву.
Маккензи не отступил. Он потребовал от названных газет опубликовать опровержение этим статьям, в котором Маккензи обвинял Бергмана в нанесении вреда здоровью кайзера, а также утверждал, что Бергман спровоцировал опасное для жизни воспаление клеточной ткани. В «Бритиш медикад джорнал» появилась следующая заметка: «По информации, полученной от надежных источников, канюля, введенная 12 апреля, заняла неверное положение. Есть определенные основания полагать, что вина за это лежит не на английском враче».
