Антон Ноймайр - Музыка и медицина. На примере немецкой романтики
О художественном таланте Фанни узнали только в 1965 году, когда большая часть ее неопубликованных композиций перешла из владения Мендельсонов в фонд прусского культурного имущества. До тех пор ее художественные труды замалчивались, по-видимому, потому, что отец Авраам строго запретил опубликование ее произведений, и потомки долго уважали эту позицию из-за существовавших еврейских традиций. Социальное положение женщины в еврейской семье в то время хотя и допускало возможность получения всестороннего образования и музыкального воспитания, но оно не должно было стать профессией. И хотя музыкальное образование Фанни было лучше, чем обычно у «дочерей хороших семей», у нее никогда не было возможности показать свой талант вне собственного семейного круга. Эту точку зрения отец подчеркивал во всех письмах. Советы, которые он давал Фанни в 1828 году, едва ли лучше мог сформулировать современный реакционный теоретик: «Ты должна серьезнее и кропотливее готовить себя к твоей собственной профессии, к единственной профессии женщины — домашней хозяйки». И когда однажды Фанни намекнула на предпочтение Феликса, он ей недвусмысленно ответил: «Что ты мне написала о своих музыкальных делах по отношению к Феликсу было, по-видимому, как задумано, так и написано. Для него музыка станет, может быть, профессией, в то время как для тебя она может и должна стать украшением и никогда основным базисом твоего существования; поэтому его честолюбие и жажда проявить себя в деле, которое он считает важным, так как чувствует в себе призвание — скорее способ проверить себя, а для тебя не меньшая честь быть всегда в таких случаях доброй и разумной, и своей радостью по поводу заслуженных им аплодисментов ты доказываешь, что на его месте ты так же могла бы их заслужить. Твердо держись этих убеждений и такого поведения, они женственны, а только женственность украшает женщину». Не удивительно, что Фанни должна была страдать от таких слов о своей «несчастной женской доле», данной ей «создателем», в которой ее упрекали почти каждый день. Однако она была слишком привязана к еврейским семейным традициям, чтобы противоречить отцу. Таким образом, ей не оставалось ничего другого, как прилежно сочинять музыку в своей светелке, не говоря об этом ни слова отцу. Это было возможно потому, что отец часто бывал в длительных деловых поездках, а мать Лиа придерживалась более широких взглядов, в отличие от Феликса, который едва ли способствовал композиторской деятельности сестры и еще в 1837 году решительно противился опубликованию песен Фанни. Это представляется особенно странным потому, что, с другой стороны, несколько ее композиций он выпустил под своим именем и, как мы сегодня знаем, некоторые из его «гениальных детских произведений» на самом деле были написаны Фанни. Еще до своего замужества она сочинила десятки песен с и без сопровождения фортепьяно. Благодаря выдающимся способностям пианистки, которые могли бы сравниться со способностями Клары Шуман, она писала также фортепьянную музыку, например, фортепьянный квартет в As-Dur. Все эти работы могли исполняться только тайно, и только после замужества она могла свободно и без помех отдаться своим музыкальным наклонностям. В садовом зале родительского дома она организовала регулярные «Воскресные концерты», на которых собирался весь музыкальный Берлин. Здесь она могла среди других исполнять и собственные композиции с помощью специально ангажированных музыкантов как пианистка или дирижер хора и оркестра.
Краткая характеристика этой необычной женщины дает представление о том, как бесконечно много потерял Феликс, когда его горячо любимая и незаменимая сестра навсегда закрыла глаза, и можно понять, почему Мендельсон так и не смог оправиться после того ужасного известия о ее смерти. Произошла внутренняя перемена, которая существенно изменила его не только как человека, но и как художника, и которая, говоря словами Шопенгауэра, настраивала его на «героический пессимизм». Оставшиеся ему пять месяцев жизни были отмечены напрасной борьбой с усиливающейся утомляемостью своего психически и физически обессиленного организма. Он, как казалось окружающим, заметно изменился. Сильная нервозность и раздражительность сменялись периодами, когда он «долго сидел без дела, положив руки на колени». В его религиозном мышлении на первом плане были мистические элементы, что по-видимому, было связано с боязнью смерти. Когда-то опытный и бывалый Мендельсон стал бояться людей и не выносить шумную, виртуозную музыку. Всю глубину душевных переживаний показывает его последнее большое произведение, которое выдает потрясение от утраты сестры. Это самое мрачное из всех его произведений — струнный квартет ор. 80, который он написал во время отдыха в Интерлакине в Швейцарии и который называется «Реквием для Фанни». Этот новый для Мендельсона композиционный стиль показывает направление, которое он развивал бы и дальше, если бы ему было предначертано больше прожить. Одновременно этот квартет представляет собой пример автобиографической композиции, отражающей его внутренний мир, «единственный неприкрытый плач о сестре; слышится едва стилизованный крик боли страдающего живого существа». Если вторая часть передает нам чувство печальной, безутешной пустоты, то в последней части слышится беспокойство, прерываемое страстным криком, заканчивающимся безысходным отчаянием.
Отдых в Швейцарии не принес улучшения состояния, хотя занятия акварелью и рисунком немного отвлекли его. Друг Генри Фозергил Чарли, который навестил Мендельсона в Интерлакине, увидел его постаревшим и печальным, с шаркающей походкой и с сутулившейся фигурой. Но его улыбка, напротив, стала сердечнее и теплее, чем раньше. В последний раз в своей жизни он, по просьбе Чарли, импровизировал с присущим ему мастерством на органе маленькой церкви на берегу Бриенцского озера.
КАТАСТРОФА
Немного успокоившись, он в середине сентября отправился в Лейпциг. Но когда в конце сентября посетил Берлин и квартиру, в которой жила Фанни, то снова впал в депрессию. Полностью смирившись, сложил с себя руководство концертами Гевандхауза и отказался от всех обязанностей и от запланированной постановки «Илии» в Берлине, в которой должна была петь Женни Линд. 7 октября написал свою последнюю композицию — глубоко печальную «Старинную немецкую весеннюю песню»; он отказался от инструментальной музыки, его влекла вокальная музыка, так как только она «выражает истинное настроение художника», как он однажды сказал своей подруге певице Ливии Фреге. Последние строфы его «Старинной немецкой весенней песни» на слова Фридриха Шпее полностью соответствуют печали по Фанни и чувству безутешной пустоты. Они звучат так:
Лишь я один терплю все муки,
Страдать я буду без конца,
С тех пор как мы с тобой в разлуке,
Любимая, должны расстаться навсегда.
Эту только что законченную песню, вместе с некоторыми другими, он принес Ливии 9 октября с просьбой спеть их ему. Уже при звуках первой песни он стал задумчив. Когда она спела ему «Ночную песню», которую он написал лишь за несколько дней до этого, при словах: «Так проходит ночь, унося с собою прочь тех, кто этого не ждал» его охватило жуткое чувство приближения смерти, он весь побледнел и почувствовал в руках ледяной холод. Со словами: «Ах, это звучит так грустно, но точно так было со мной» прилег на некоторое время, чтобы прийти в себя. Обо всех подробностях этого события, которое было началом драматического развития его состояния здоровья, у нас есть подробный рассказ Ливии Фреге: «Когда он вошел, первыми словами его были: „Я пришел сегодня и буду приходить, пока Вы не дадите своего согласия, я принес Вам измененные вещи. Правда я чувствую себя отвратительно. Да так, что я плакал при исполнении своего трио.“ Хотя он выглядел очень бледным, я должна была спеть первую песню третий раз. Я вышла из комнаты, чтобы попросить принести лампы, когда я вернулась, он сидел в другой комнате в углу дивана и сказал, что у него совсем замерзли и онемели руки. Он хотел еще раз пройтись по городу, так как чувствовал себя слишком плохо, чтобы писать музыку. Я предложила ему экипаж, но он отказался и ушел, после того как я дала ему воду с сахаром и шипучкой, где-то около половины шестого. Когда он вышел на воздух, то почувствовал себя как будто лучше, сразу же пошел домой и сел в угол дивана; Сесиль нашла его в семь часов с такими же омертвевшими руками».
Фердинанд Давид с его другом композитором Уильямом Стерндэлом Беннетом описал подобный случай. По его словам нездоровье Мендельсона вечером 9 октября у Ливии Фреге не приняли всерьез: «Сначала этому не придали значения, хотя симптомы (ледяные руки и ноги, слабый пульс, многочасовой бред) должны были их насторожить. Но так как у него был подобный случай семь лет назад, от которого он быстро оправился, то мы все ничего не опасались».
