Яков Цивьян - Мои пациенты
А он чувствовал себя плохо. Появилась общая слабость. Временами знобило. Временами повышалась температура. Худел. Ел плохо — не было аппетита. И все время болела шея.
А потом появилась слабость в руках. Примерно в это же время Мирзоев почувствовал, что шея его перестала удерживать голову. Он вынужден был помогать шее своими слабеющими руками. Раньше он не думал, что собственная голова так тяжела, что так трудно удерживать ее в обычном положении. А слабость в руках увеличивалась. Потом появились слабость в ногах и затруднения со стороны тазовых органов. Усилились боли в шее.
Мирзоева направили в рентгеновский кабинет. Рентгеновские снимки показали, что имеется разрушение тел пятого и шестого шейных позвонков. Положили в клинику института. Диагностировали опухоль тел позвонков шеи. А состояние больного ухудшалось. Почти совсем исчезли движения в руках и ногах. Он стал полностью зависим от окружающих…
Так как посчитали, что причиной разрушения позвонков и сдавления спинного мозга была опухоль, которая не поддается лечению, то лечение было чисто симптоматическим. Это значит, что лечили не болезнь как таковую, а лишь отдельные ее симптомы. В частности, — при помощи лекарств устраняли боли.
Все, что я узнал из расспросов Мирзоева, крайне важно. Важно по той причине, что бывшее за несколько месяцев до начала заболевания, пусть однократное, повышение температуры, гнойничок на шее, пусть очень маленький, могли быть тем источником, из которого возник гнойный воспалительный процесс в телах шейных позвонков. Тогда разрушение тел позвонков не есть результат предполагаемого опухолевого процесса, а результат, следствие так называемого гематогенного остеомиелита тел позвонков — гнойного воспаления костной ткани, вызванного микробами, занесенными током крови из гнойничка на шее в губчатую кость тел позвонков. Если это так, то нет обреченности, нет безнадежности в болезни Мирзоева. Правда, прошло очень много времени с тех пор, как сдавлен спинной мозг, но все же можно попытаться попробовать помочь больному.
Мои первые впечатления от привезенных дядей пациента рентгеновских снимков тоже укладывались в представление о гнойном поражении костной ткани тел позвонков.
При осмотрах, при изучении новых рентгеновских снимков, сделанных у меня в клинике, я ищу объективные подтверждения своим предположениям и нахожу их. Все больше и больше крепнет во мне уверенность в том, что причиной тяжкого состояния Мирзоева стал не «бластоматозный» процесс в телах шейных позвонков, а гнойный, воспалительный, приведший к разрушению тел позвонков и сдавлению спинного мозга. Все больше и больше мне хочется верить, что ранее в распознавании болезни Мирзоева была допущена ошибка. Ошибка, которая перевела пациента из разряда тяжелобольных в разряд больных неизлечимых!
Значит, можно попытаться освободить спинной мозг от сдавления и восстановить прочность позвоночника! Нет, не можно, а нужно!
Если внутренние образования спинного мозга не разрушились под влиянием длительного сдавления, то вероятно восстановление его нормальной деятельности. Значит, восстановятся движения в руках и ногах, начнут нормально работать органы малого таза, шея опять станет крепкой и выносливой и будет удерживать голову.
Ну, а если ошибаюсь я, и подтвердится диагноз моих коллег? Тогда плохо.
Значит, последний шанс. Последняя возможность окончательно узнать причину болезни Мирзоева, и если мои предположения окажутся верными, помочь ему. Этот последний шанс — операция. Операция для меня очень трудная не столько по техническим, сколько по чисто этическим причинам.
Исподволь, психологически начинаю готовить Мирзоева к предстоящей операции. Осторожно. Бережно. Не строя иллюзий. Не обещая выздоровления. Просто операция. Операция как один из этапов диагностики. Еще одно расширенное исследование для получения ткани из больного позвонка и исследования ее под микроскопом. Пусть он думает, что это так. Пусть он даже не предполагает, что это лечебная, а не диагностическая операция.
Так лучше для Мирзоева. Если я ошибусь, то психологически он легче переживет это. Ну, а если я окажусь правым, то он простит мне эту полуправду. Если он поправится, то он многим многое простит…
Остается определить день операции. А это будет зависеть от того, как скоро Мирзоев будет к ней подготовлен. Он очень ослаблен длительной, тяжелой болезнью. У него нет резервных сил, чтобы противостоять перегрузкам, которые обрушит на него операция.
Усиленное питание. Витамины. Многократные переливания крови. Вливание белков крови. Вливание глюкозы. Введение сердечных. И многое другое.
Кажущиеся бесконечными контрольные исследования…
Наконец наступает день, когда пациент физически, да и психологически готов к предстоящему вмешательству. Вмешательству, которое определит правильный диагноз болезни, поселит надежду на выздоровление или оставит больного в разряде неизлечимых пациентов. Вмешательству, которое, в конечном итоге, определит судьбу Мирзоева.
Обычный операционный день в клинике. Я в своей операционной. Кругом мои помощники. Все, как обычно. И, как обычно во время операции, я предельно напряжен. Может, даже не как обычно, а больше, чем обычно. Беспокоюсь за больного. За диагноз болезни. Или… Или… А как будет разниться судьба Мирзоева в зависимости от того, какое «или» подтвердит операция. С одним «или» — безнадежность, с другим — жизнь, здоровье.
Вот ткани пораженных позвонков. Они изменены. Эти изменения можно отнести и за счет опухоли и за счет воспаления. На глаз не определить. Миллиметр за миллиметром убираю их. Вот я дошел до задней продольной связки — границы, отделяющей от моих глаз спинной мозг. Осторожно рассекаю эту связку. Из-под нее под давлением в рану выползает густой, как вазелин, зеленоватый гной…
Вот уже шесть лет, как Мирзоев здоров. Он работает. Он совершенно здоров! Только рубец на передней поверхности шеи напоминает ему и мне о прошлом. А я при воспоминании о нем всегда думаю, какой же дорогой ценой человек может заплатить за врачебную ошибку…
И вот Галина Георгиевна. Не допускаем ли мы, врачи, ошибку. Не совершаю ли я ошибку, доверившись имеющимся симптомам. Не следует ли подвергнуть ее оперативному вмешательству, как Мирзоева. Да, но у него было много данных за воспалительный процесс: и острое начало, и бывший на шее гнойничок, и высокая температура, и ознобы. У него я ведь не мог отвергнуть вероятность воспалительного процесса. С известной долей вероятности я предполагал его. Это и дало мне право решиться на операцию. А у Галины Георгиевны ничего этого нет. Нет ни единого признака, который хотя бы весьма отдаленно напоминал воспалительный процесс.
Ведь в моей памяти гораздо больше пациентов, у которых диагноз злокачественной опухоли позвонков подтверждался в процессе операции, вопреки моему страстному желанию ошибиться.
На память приходит безысходность в судьбе пациентки из города К., ее печальная и грустная история.
К сожалению, еще слишком часто слово «безысходность» определяет судьбу больного человека…
Для участия в научной конференции я приехал в город К. Как обычно бывает в этих случаях, после официоза и торжества открытия конференции началось самое интересное: общение с друзьями, знакомыми и незнакомыми людьми. В суматохе кулуарных встреч, калейдоскопе нужных, не совсем нужных и совсем ненужных дел ко мне обратился один из местных врачей с просьбой разрешить направить в клинику молодую женщину, страдающую, по его мнению, воспалительным заболеванием позвоночника, так как все методы лечения, применявшегося им, успехом не увенчались. Доверившись знаниям и опыту своего коллеги, я дал согласие на перевод больной в клинику с тем, чтобы разобраться в ее болезни и попытаться помочь ей.
По окончании работы конференции я вернулся домой и окунулся в круговерть повседневной работы.
Спустя несколько дней мне позвонили из приемного отделения и сообщили, что поступает больная женщина из города К., которую я обещал принять в клинику.
Первая наша встреча с больной в палате. Большие карие глаза доброжелательно, с несомненной скрытой в их глубине надеждой и вместе с тем испытующе смотрят на меня. Матовая с едва заметным оттенком шафрана кожа чуть удлиненного лица молодой женщины, лица слегка осунувшегося, но сохранившего мягкие, приятные очертания. Внешнее спокойствие, дающееся человеку неимоверным напряжением всех его внутренних сил, сквозит во всем ее облике. Под маской этого внешнего спокойствия угадывается крайняя настороженность человека, попавшего в беду и начинающего терять надежду на благополучный, хотя бы терпимый исход. Таково мое первое впечатление о моей новой пациентке.
Надо сказать, что первое впечатление сплошь и рядом оказывается самым объективным, самым правильным. И в этот раз оно не обмануло меня.
