Андрей Ломачинский - Вынос мозга
Митёк-Кухарыч принял Толика весьма холодно. Сказал, что на стольник может дать пять ампул морфина, восемь ампул омнопона, упаковку промедола или кетамина на выбор. Тогда Толик вкратце рассказал ему свою историю. Митёк-Кухарыч о пахикарпине не слышал. Недоверчиво и много раз он переспрашивал Толика, не цепляет ли эта штука, а если цепляет, то как? С кайфом, с тормозом, с глюками? Этого Толик не знал. Митёк-Кухарыч выразил громадное сомнение насчёт того, что это доселе неизвестное снадобье не долбит — раз «роза», то долбить обязана, иначе чего ей делать на розовом бланке? Митьку-Кухарычу явно стало интересно. Он угостил Толика какой-то импортной сигаретой, велел подождать, а сам трусцой побежал домой за фармакологическим справочником.
Вернувшись через пять минут, Митёк-Кухарыч аж осунулся от разочарования. Эта гадость не цепляла абсолютно, но при этом шла на «розе»!
— Из-за тебя, козлёнка, один цветок придется портить, — злобно прошипел Митёк-Кухарыч. Явно на морфине у него с одного бланка куда больше стольника выходило.
Из того же справочника он вытащил пустой рецептурный розовый бланк и размашистым почерком врача с двадцатилетним стажем выписал рецепт, проставив дозу по справочнику. Затем извлёк из кармана печати и аккуратно проставил их в нужных местах. Когда чернила просохли, он вручил бланк Толику. Посоветовал не мять, сложить вдвое, а отовариться в любой аптеке Выборгского района. Потом написал на листочке короткую памятку — что нужно сказать, если в аптеке спросят «кому и зачем», а вместо прощания сказал: «Если узнаю, что отоварился в нашем районе, убью».
Толик парень надёжный, он сразу побежал в дежурную аптеку Выборгского района, что возле Финбана. Пожилая женщина с крайним недоверием взяла красный рецепт из рук молодого человека. «Кому и зачем?» — спросила она, даже не заглянув в бумагу. Похоже, цвет рецепта говорил сам за себя.
Мобилизовав весь свой артистизм, Толик сделал постное лицо и заговорил спокойным голосом, как можно более обыденно, но в то же время с лёгким придыханием, намекающим на откровенность: «Да я сам толком не знаю, то ли давление у неё какое-то особенное, какие-то там кровотечения, вроде с маткой что- то такое страшное, устали уже «скорую» вызывать. Доктор вот это выписал и сказал ей лежать трупом. Помрёт, наверное, скоро. В смысле тётка моя...»
Глаза видавшего виды провизора удивлённо поползли поверх очков, сидевших на самом кончике носа. История явно не походила на стандартный ответ: «Рак у дедушки, боли». Она стала внимательно читать рецепт. Потом взялась за телефон и принялась куда-то звонить. Повесив трубку, хозяйка лекарственного царства с виноватой улыбкой снова подошла к окошку:
— Молодой человек, у нас сейчас нет пахикарпина. Могу сделать только завтра к полудню. Советую вам сесть на любой автобус и через две остановки будет другая аптека. Я туда звонила, там есть. Они до семи, вы успеете. Такие вещи обычно по срочному, вы уж нас извините. Если будет там очередь, суньте рецепт и скажите, что по срочному, Тамара Николаевна уже с «дежурки» звонила.
— Да, мне сказали срочно... — неуверенно пробормотал Толик. Такое искреннее участие многоопытной Тамары Николаевны в судьбе его несуществующей тётушки сбивало с толку.
Автобуса Толик ждать не стал, играть так играть — хорошо после такого звонка ворваться запыхавшимся в тягучий, бальзамно-камфорный аптечный мир. Этаким контрастом показать искренность порыва! Вот и указанная аптека. Толик врывается, как революционер размахивающий розовой листовкой:
— Х-хх, х-хх, Тамара Николаевна, х-хх, х-хх, тут вам...
Его рецепт берут без единого слова, а ещё через мгновение на стекле прилавка появляется небольшая сине-золотистая коробочка явно импортного препарата. Коробочка пока остаётся в углу прилавка на стороне у провизора:
— Во вторую кассу, рубль одиннадцать, пожалуйста. По одной утром и вечером. Да, и вашей тёте надо лежать, не вставая.
— Я знаю...
Толик стал в коротенькую очередь. Его сердце уже билось не столько от недавнего бега, сколько от внезапно переполнившей его радости, что всё так быстро и успешно получилось. Толик чувствовал себя героем, способным пройти любые трудности и взять жизнь за рога. Наконец беленький квадратик чека наколот на спицу и заветная упаковка надёжно уложена во внутренний карман, поближе к сердцу.
Вот и всё, завтра дело за малым, уж с этим Толик справится без проблем. В руке оставалось без малого девять рублей. Толику был приятен вечерний весенний воздух, и он не спеша побрел к Финляндскому вокзалу, смакуя каждый вдох. В успехе мероприятия сомнений не было. Толик раскусил розовую тайну пахикарпина — это чтоб подпольных абортов не делали!
Рядом с Финбаном у метро лоточники торговали цветами. Толик замедлил шаг, затем остановился возле одного небритого южанина и выбрал хороший букет за девять рублей. Одиннадцать копеек ему простили. Толик с букетом растерянно стал у метро — пятака на турникет у него не было. Забыл в пылу. Но даже эта маленькая досада его совершенно не расстроила. Рядом стайкой проходили какие-то студентки. «Девушки, извините ради бога, не могли бы вы мне дать пятак? Право, забыл по глупости, а возвращаться не могу — на свидание опаздываю». Вид молодого человека с цветами и таким признанием моментально оживил девчонок, наперебой посыпались необидные шутки и пятаки:
— Возьми два, назад ехать... Да бери, бери, чтоб у подруги не выпрашивать!
Толик послушно взял монетки и исчез в толпе. Его обволокло одиночество общественного транспорта. Кто-то цеплял за локоть, кто-то наступал на ногу, но этих людей как бы нет, есть только собственные мысли о том, что завтра воскресенье и первый этап операции. Если всё пойдёт удачно, то второй этап будет в понедельник, а во вторник утром будет третий этап — проверка действия и окончательное сожжение мостов. Во вторник утром Толян уже будет свободным человеком без «генетических хвостов». Зайдя в свой подъезд, он спрятал букет под лестницей и пошёл спать. Пропажу денег предки ещё не обнаружили, а ужинать в их обществе совсем не хотелось.
Утром отец с матерью вышли на свой короткий моцион. По выходным они любили ритуально погулять с Кнопкой, маленькой гавкучей болонкой. Едва хлопнула дверь, как Толик сел за телефон. На счастье, трубку взяла сама Лариска.
«Привет, Ларис. Ты это... Короче, я это... Долго думал, ночь не спал. Нам надо встретиться. Прости меня. Я тебя люблю!»
Почему-то сказать это заочно оказалось куда легче. Договорились, что она выйдет через час, а Толик будет её караулить у подъезда. Можно успеть прыгнуть под душ, быстро почистить зубы и подушиться папиным одеколоном. Потом Толик опять залез в родительскую шкатулку и вытащил ещё один червонец, теперь уже на культурные мероприятия.
Вот и знакомый подъезд. Легкая Ларискина фигурка моментально выпорхнула из дверей, едва он подошёл, — похоже, она караулила его у окна. Глаза девчонки наполнились слезами, она не могла поверить, что этот букет — ей! «Ой, а цветы теперь куда?» Похоже, что Лариске ещё ни разу в жизни цветов не дарили. Толик пожал плечами и полез по Ларискиным карманам и поисках платка. Лариска прижимала к себе то цветы, то Толика, а слёзы всё текли и текли... Опять смазалась тушь, и платочек стал грязным и мокрым. Наконец Лариска чуть успокоилась и зашептала:
— Пошли ко мне. Отец на шабашке сегодня, кому-то там балкон стеклит, а мама на базар поехала. Часа два у нас точно есть!
Дома Лариса достала громадную хрустальную вазу. Эта ваза стояла высоко на шифоньере в окружении очень красивых кукол. Точнее, куклы были пластмассовые, дешёвые и самые обычные. Необычными были их одежды — все они были наряжены в необычные подвенечные платья и малюсенькие коронки с фатой. Даже изящные кружевные туфельки умело скрывали гротескную пухлость кукольных ножек. Белоснежные одежды миниатюрных невест здорово выделялись над тёмным деревом шифоньера. Это Лариска с мамой баловались — пообшивали старых кукол, что остались от Ларискиного детства и детства её знакомых. Девчонка водрузила вазу с букетом на телевизор, вроде как на самое видное место в комнате.
— Толь, а что мне маме сказать? Спросит ведь, откуда цветы...
— А скажи как есть. Скажи, Толик подарил!
Она опять заревела и бросилась к Толику с объятиями. Потом с видимым усилием отнялась от него и бросилась закрывать шторы. В этой квартире — тюль и занавески, покрывала, наволочки, накидочки, скатерти, салфетки — всё было самодельным и носило ярко выраженный свадебный характер. Толика эти белоснежные цветочки-завиточки-голубочки поначалу забавляли, а потом раздражали. Казались верхом безвкусицы и мещанства. Хотя сейчас он об этом не думал. Ларискино упругое тельце заходило под ним, он даже не успел снять полностью джинсы. Так и влился в неё с болтающимися на одной ноге штанами. Впервые он был не конём-молчуном, а нежным влюблённым. Он склонялся к уху своей покорной девочки и тихо шептал: «Ларисонька, кисонька, лапушка, моя, моя, моя...» А Лариска лишь тихо выла в ответ, чуть наискось прикусив губу, и из глаз её уже в который раз бежали слёзы блаженства и радости.
