Твой последний врач. Чему мертвые учат живых - Хитрова Татьяна

Я вспомнила, как на третьем курсе мы, после окончания обучения на педиатрической кафедре, делали ставки на максимально точный возраст гуляющих детей, оценивая их по таблицам физического развития. Мне нравилось работать с детьми: они учат тебя изобретательности, потому что не всегда можно добиться от них желаемого уговорами или силой.

Так, однажды мы группой попали на прием в инфекционное отделение. Больная шестилетняя девочка лежала на кровати, ее окружали 13 студентов в белых халатах, а наша преподавательница ласково просила ее высунуть язык. У пациентки была скарлатина, а при таком диагнозе на второй – четвертый день болезни язык становится ярко-красного цвета с белыми выступающими сосочками, поэтому его называют «клубничным» или «малиновым». Уговоры не помогали: показывать нам свой воспаленный язык маленькая пациентка отказывалась. Я стояла напротив девочки, оперевшись на кровать, и, сдернув с лица маску, стала строи различные гримасы, дразня ее и высунув язык, на что девочка в ответ незамедлительно показала мне свой.

Практика научила меня следующему: если ты хочешь, чтобы дети тебе больше доверяли, нужно во время разговора с ними садиться так, чтобы ваши глаза были на одном уровне. В этом случае ты не «давишь» их авторитетом и не запугиваешь своей униформой, а стараешься подружиться и сделать так, чтобы они тебе доверились. Свои беседы с маленькими пациентами я часто проводила сидя на корточках – так было гораздо проще выяснить, что у них болит, и попросить чуть-чуть потерпеть не очень приятные манипуляции. Иногда я заходила в палату просто проведать малышей, а не только для того, чтобы сделать укол или послушать хрипы в легких. В конце практики у меня была куча различных подарков от подопечных, начиная от рисунков и заканчивая пожеванной жвачкой.

Я бы никогда не решилась связать свою работу с живыми детьми – уж очень силен во мне страх упустить какой-то важный симптом либо, наоборот, интерпретировать что-то безобидное как нечто опасное. Я боюсь сделать им больно, и мне всегда кажется, что я знаю недостаточно. Чем больше я училась, тем больше на меня накатывало отчаяние: сколько всего я не знала раньше, из-за чего могли пострадать люди. Патологическая анатомия стала для меня той тихой гаванью, которая удовлетворяла мой интерес к науке и берегла от причинения боли пациентам.

Войдя в морг, я быстро переоделась и уже на подходе к кабинету, перед тем как завернуть за угол, услышала, как Саня с кем-то громко ругается. Это был нонсенс, ведь она всегда общалась подчеркнуто вежливо даже с самыми эмоциональными людьми. Осторожно выглянув, я увидела Санни, мрачно скрестившую руки на груди. Из-за своих рыжих кудряшек издалека она сейчас была похожа на горгону Медузу. Радом с ней стояла высокая женщина и трясла какой-то папкой с документами. Я решила дождаться окончания их диалога в коридоре – мне не хотелось попасться Сане.

– Вы обязаны мне отдать ее! По закону! Иначе я буду жаловаться! – почти кричала женщина. В какой-то момент ее голос перешел практически в ультразвук.

– Зачем вы повышаете на меня голос? Сбавьте, пожалуйста, тон, а то ваши крики и мертвых разбудят. Мой ответ по-прежнему «нет», – голос Санни был холодным, как скальпель: чувствовалось, что спор ей порядком надоел.

– Потому что вы не слышите мою просьбу!

– Угроза моим увольнением теперь называется просьбой?

– А по-другому меня никто не хочет слушать! Не хотите по-хорошему, будет по-плохому! Как найти ваше начальство?

– Без проблем. Заведующая сегодня и до конца недели находится в Москве на конференции по раку простаты. Приходите в понедельник, второй этаж, последняя дверь справа. Всего доброго, – с этими словами Санни захлопнула дверь.

Я все же отважилась выйти из-за поворота, чуть не столкнувшись с промчавшейся мимо меня разъяренной женщиной. В кабинете я увидела Санни, стоявшую возле подоконника и с таким яростным выражением лица ломавшую кусочки блина шу пуэра в маленький чайничек, словно это была кукла вуду той посетительницы. Увидев меня, ее взгляд потеплел на пару градусов. Со своего рабочего места мне помахала улыбающаяся Тоня, копировавшая протоколы, чтобы отдать их лаборантам вместе с отвеченными стеклами. Я в очередной раз восхитилась ее прической: на ее волосах, черной рекой спадающих на плечи, был широкий темно-синий ободок, подчеркивающий цвет ее глаз. На вскрытия она всегда ходила с тугим пучком волос, спрятанным под шапочку.

– Всем доброе громкое утро! – осторожно начала я, выкладывая запакованный подарок от Кири себе на стол. Коробочки, подписанные для родителей, я оставила в рюкзаке.

– Привет! Ты тоже это слышала? – спросила Санни, заворачивая в бумагу остатки чая.

– Конечно. А из-за чего вообще приходила та женщина?

– Она уже второй раз сюда заявляется. Хочет забрать свою плаценту, которую нам прислали на исследование после родов.

– Ну так отдай ей заключение, в чем проблема? – удивилась я.

– Ты не поняла. Она требует отдать ей не заключение, а саму плаценту! Вместе с остатком пуповины.

– Э-э-э… А зачем она ей?

– Хочет ее порезать, заморозить и бросать кусочки в смузи, чтобы восполнять утерянные при беременности витамины.

Тоня расхохоталась, увидев мои глаза размером с блюдце. То, что Санни не шутит, я поняла не сразу.

– Ты серьезно? Фу! Как хорошо, что я сегодня еще не завтракала. Теперь на ближайшие пару дней я вегетарианка.

– Да ладно тебе, ты что, такая чувствительная?

– Отбить мне аппетит гораздо проще, чем многие думают.

– Забавная ты, Тончик. Насколько ты собранная и хладнокровная в работе, настолько же и чувствительная в жизни, – усмехнулась Санни и повернулась с чашкой чая ко мне. – Короче, я устала объяснять той роженице, что плацентофагия [19] – это мракобесная и довольно опасная чушь. На что она привела мне аргумент, что так делают животные, а значит, это полезно. На это я пыталась ей объяснить, что животные вылизывают своих детенышей, иногда едят их и даже поглощают свой кал, но что-то я не видела, чтобы люди тоже так делали. Но мои аргументы не возымели никакого эффекта. Кстати, животные едят все, что из них вышло, в основном для того, чтобы хищники не нашли их по запаху, к тому же только что родившей волчице скакать по лесу в поисках еды бывает тяжеловато, поэтому она и питается тем, что есть в ближайшем доступе. Но мы-то люди! Да и в роддомах неплохо кормят. В общем, пусть идет разбираться к заведующей, тем более что плацента уже давно закопана как биологические отходы с другими остатками операционных материалов. А вы знали, что все мы уже однажды были пациентами патологов? После вашего рождения послед (так в акушерстве называется плацента) вместе с плодными оболочками и пуповиной отправляют на гистологическое исследование с целью оценки строения. Там можно увидеть воспаление, инфаркт, опухолевые процессы, которые возникли внутриутробно, а также оценить зрелость плаценты. И вся эта информация позволяет врачам своевременно начать лечение, даже если внешних признаков у ребенка еще нет.

– Интересно, а если бы ей аппендикс удаляли, она бы его тоже попросила ей отдать, чтобы съесть?

– Вот уж не знаю. Может быть, она начинала с чего-то плюс-минус безобидного: например, грызла ногти, а потом решила повышать уровень сдвига крыши.

– До сих пор не укладывается в голове, как это вообще может прийти кому-то в голову. Интернет же в открытом доступе! Плацента нестерильна, она же накапливает тяжелые металлы, задерживает различные патогенные микроорганизмы и все лекарства, которые женщина принимает во время беременности или после кесарева! – сказала я.

– Такие люди наделяют плаценту невероятными способностями: якобы она лечит послеродовую депрессию, увеличивает лактацию, выпавшие зубы отрастают обратно, долги по кредиткам закрываются, а ушедший из семьи батя возвращается обратно.

– А с пуповиной что делают? Тоже едят?!