Оливер Сакс - Музыкофилия: сказки о музыке и мозге.
Рэнджелл надеялся, что эти музыкальные галлюцинации со временем исчезнут. Возможно, он думал, что они появились в результате анестезии или морфия, который ему вводили после операции. Он так же пережил "множественные" когнитивные искажения, которые знакомы каждому пациенту после шунтирования» но они быстро прошли. *
(*Он смутно помнит так же, что за пятнадцать лет до этого, после первого шунтирования, он слышал «точно такие же спокойные песни и напевы», но они исчезли. («Я не уверен насчет этих воспоминаний, - написал он, - но они дают мне надежду»)
Однако спустя полгода он стал бояться, что галлюцинации уже никогда не исчезнут. В течение дня он часто мог заглушить музыку, занимаясь какой-нибудь умственной деятельностью, но ночью музыкальные галлюцинации не давали ему уснуть («я чувствую себя измотанным из-за недосыпа», - писал он).
У доктора Рэнджелла были серьезные проблемы со слухом. «Уже много лет я страдаю от неврита слухового нерва, это наследственное. Музыкальные галлюцинации, мне кажется, связаны с гиперакузией, которая сопутствует потере слуха. Должно быть произошла перегрузка внутренних, центральных слуховых каналов, и они начали усиливать звуки». Он предположил, что гиперактивность слуховых каналов мозга поначалу могла быть вызвана внешними ритмами ветра, шума дорожного движения, гудения моторов или внутренними ритмами дыхания или сердцебиения – и «после мой разум превращает эти звуки в музыку или песню, устанавливая над шумами свою власть. Пассивное восприятие побеждено активным».
Доктор Рэнджелл чувствовал, что его музыка связана с его настроением и обстоятельствами, при которых она появляется. Поначалу, в клинике, песни менялись; иногда это были похоронные песни, элегические, раввинские, иногда ритмичные и веселые "Оо-ла-ла, оо-ла-ла" менялось на "ой-вей, ой-вей, ой-вей, вей, вей" – позже он понял, что это была одна и та же мелодия). Когда он шел из клиники домой, он услышал «When Johnny Comes Marching Home Again» («Когда Джонни опять шагает домой» - песня из фильма «Лагерь для военнопленных номер 17» (1953г) – прим.переводчика*), потом «бойкие и веселые песни» вроде «Alouette, gentille alouette» («Жаворонок, милый жаворонок» - французская песня, исполняемая группой «Chanson enfantine»).
"Если какая-нибудь посторонняя песня не появляется в голове, - продолжал он, - то мой мозг и мой разум творят её сами: музыка создаётся из внешних ритмичных звуков и часто сопровождается бессмысленными словами. Это могут быть фразы, которые я только что услышал, или прочел, или подумал". Он чувствовал, что это явление связано с творческими способностями, как сны. Я продолжал переписываться с доктором Рэнджеллом, и в 2003 году он написал:
Я живу с этим уже почти восемь лет. Симптомы не изменились. Это продолжается круглые сутки… [но], говоря, что это всегда со мной, я вовсе не имею в виду, что я всегда замечаю музыку – если бы это было так, я бы уже давно угодил в психушку. Эта музыка – часть меня, она там, внутри меня, всякий раз, когда я думаю о ней. И как только мой разум освобождается работы, она тут же что-то играет. Но я могу выбирать мелодии, не прилагая усилий. Стоит мне подумать об одном такте музыки или об одном слове текста, как тут же всё произведение врывается в мой разум и начинает играть. Это похоже на самый чувствительный в мире пульт управления. Музыка остается у меня в голове столько, сколько пожелает – или столько, сколько я позволю ей… Это как радио, у которого есть только кнопка включения.
Рэнджелл живет со своими музыкальными галлюцинациями вот уже более десяти лет, и с течением времени они кажутся ему все более осмысленными и менее случайными. Все это песни из его молодости, и «они могут быть классифицированы», он писал мне:
Романтичные, жалобные, трагичные, праздничные, песни о любви или же те, что заставляют меня плакать – всякие. Все вызывают у меня какие-то воспоминания… многие из них о моей жене… она скончалась семь лет назад, через полтора года после того, как это началось … Структурно галлюцинации напоминают сны. Их вызывают определенные раздражители, они связаны с эмоциями, автоматически пробуждают воспоминания, хочу я того или нет, и в то же время они когнитивны, у них есть под-структуры, в которые можно погружаться глубже…
Иногда, когда музыка останавливается, я замечаю, что сам начинаю напевать мелодию, ту самую, от которой только что хотел избавиться. Оказывается, мне не хватает её … Каждый психоаналитик знает, что в каждом симптоме (а это симптом), за каждой защитной реакцией стоит желание… Песни, что всплывают на поверхность… несут в себе призывы, надежды, желания. Романтические, сексуальные, моральные, агрессивные желания, а также стремления к действию и совершенствованию. Фактически, эти желания и стремления приводят [мои музыкальные галлюцинации] к их окончательной форме, нейтрализуя и заменяя собой изначальные внешние шумы. Как бы я ни жаловался, я всегда рад песне, хотя бы отчасти.
Обобщая свой опыт в длинной статье, опубликованной на сайте Huffington Post, Ренджэлл писал:
Я считаю себя чем-то вроде живой лаборатории, я – эксперимент природы, слуховая призма. … Я живу на грани. Но на особой грани, на границе влияний моего мозга и моего разума. С этой границы открываются широкие перспективы, в нескольких направлениях. Поля, по которым можно странствовать, исследуя такие переживания, относятся к областям неврологии, отологии и психоанализа, но в моём опыте сходится воедино уникальная комбинация симптомов из всех этих областей, проживаемая не на клинической кушетке, а на сцене реальной жизни.
Глава 7.
Чувство и чувствительность: Диапазон музыкальности.
Мы часто говорим о людях, что у них есть «слух». Музыкальный слух означает, в первую очередь, способность точно воспринимать тон и ритм музыки. Мы знаем, что Моцарт обладал великолепным слухом и, конечно, он был грандиозным музыкантом. Мы понимаем, что все хорошие музыканты, даже не уровня Моцарта, должны обладать приличным слухом, — но разве одного лишь слуха достаточно?
Этот вопрос поднимает Ребекка Уэст в своем отчасти автобиографическом романе «Фонтан переполняется», в котором речь идёт о семействе музыкантов. В этой семье мать — профессиональный музыкант (как и у самой Уэст), очень интеллектуальный, но далёкий от музыки отец, и трое детей, двое из которых, подобно матери, имеют большое музыкальное дарование. Но, тем не менее, самым лучшим слухом обладает «немузыкальный» ребенок, Корделия. Она, со слов ее сестер,
Обладала идеальным слухом и абсолютным чувством ритма, какого не было ни у мамы, ни у Мэри, ни у меня... у нее были гибкие пальцы, она могла прижать их к запястью, и она могла читать все, что попадалось ей на глаза. Но мама морщилась, сначала от ярости, потом — от жалости, каждый раз, Когда слышала, как Корделия проводит смычком по струнам. Ее тон становился ужасно слащавым, а ее фразировка звучала так, словно глупый взрослый объясняет что-то ребенку. Кроме того она не могла отличить хорошую музыку от плохой, в отличие от нас.
Она была немузыкальна, но в этом не было ее вины. Мама часто объясняла нам... [что она] унаследовала это от папы.
Обратная ситуация описана в рассказе Сомерсета Моэма «На чужом жнивье». Семья, недавно получившая дворянский титул, готовит сына, утончённого молодого человека, к жизни джентльмена. Его обучают охоте и стрельбе, однако юноша, к ужасу родственников, проявляет страстное желание стать пианистом. Компромисс достигнут: молодой человек отправляется в Германию — учиться музыке, с пониманием, что спустя два года он должен будет вернуться в Англию и сыграть для профессиональной пианистки, чтобы услышать ее мнение.
Когда время приходит, Джордж, только что вернувшийся из Мюнхена, садится за пианино. Лия Мэкерт, знаменитая пианистка, приехала на один день, и вся семья собралась в комнате. Джордж играет Шопена «с немалой долей brio». Но что-то не так. Рассказчик замечает:
Жаль, что я недостаточно разбираюсь в музыке, чтобы точно описать его манеру. В ней были сила и юношеское буйство, но я ощущал, что ей недостает того, что составляет для меня особое очарование Шопена: нежности, щемящей меланхолии, мечтательной веселости и той слегка поблекшей романтики, которая всегда ассоциируется у меня с сентиментальностью раннего викторианства. Иногда мне снова чудилось — но может быть, я ошибался, слишком нечетким было впечатление, — что руки у него чуть-чуть расходятся. Я перевел глаза на Ферди и увидел, что он послал сестре немного удивленный взгляд. Мюриел сначала неотрывно следила за пианистом, потом потупилась и до самого конца не подымала глаз от пола. Отец тоже смотрел на юношу, смотрел не мигая, но, если только мне это не привиделось, лицо его все больше бледнело и приобретало тревожное выражение. Музыка у них в крови, всю свою жизнь они слушали ее в исполнении лучших музыкантов мира и судили о ней инстинктивно, но верно. Единственным слушателем, чьи черты сохраняли полное бесстрастие, была Лия Мэкерт. Она слушала очень сосредоточенно и ни разу не шелохнулась — как статуя в нише. (перевод. А.Кудрявицкий).
