Владимир Кованов - Эксперимент в хирургии
Для начинающего расцветать исследовательского таланта К- Бернара однако вскоре наступили дни тяжелого разочарования. Враг шарлатанства, бессодержательного и высокопарного красноречия, игравших большую роль в тогдашней жизни медицинского факультета Парижа, К. Бернар, несмотря на успешно защищенную докторскую диссертацию, оказался отвергнутым на конкурсе для получения должности профессора. И лишь спустя шесть лет К. Бернар получил место профессора в Коллеж де Франс, а вместе с ним - лабораторию. Это было сырое, почти темное место в полуподвале, и многолетняя работа в нем сказалась - ученый тяжело заболел. Но и больной он продолжал работать.
Блестящие исследования Клода Бернара функций спинного мозга, влияния нервной системы на физиологические и патологические процессы, исследования функции слюнных желез и поджелудочной железы до сих пор используются в современной медицине. Наверное, только одно перечисление работ К. Бернара заняло бы несколько десятков страниц, а рассказать о всех открытиях его можно лишь в большой, обстоятельной толстой книге. За 35 лет своей научной деятельности он опубликовал 180 работ, почти в каждом разделе физиологии им сделаны блестящие открытия. Он изучал действие ядов и состав мочи, давление газов и цвет крови, окись углерода и отравление ею, работу нервов и действие самых разнообразных лекарственных веществ.
А ведь кроме всего этого, ученый опубликовал много работ по вопросам физиологии здорового и больного человека, о роли опыта в исследованиях, о значении эксперимента в медицине.
«Физиология - это научный стержень, на котором держатся все медицинские науки», - утверждал Клод Бернар и добавлял, что для развития медицины лаборатория и эксперимент не менее важны, чем больница и наблюдения над ходом болезни.
«Врач будущего - врач-экспериментатор». В этом был убежден искуснейший экспериментатор К. Бернар. Своим примером он доказал, как велико значение лаборатории и опыта для науки о здоровом и больном человеке. Клода Бернара по праву считают «отцом» экспериментальной медицины, физиологии.
ИВАН ПЕТРОВИЧ ПАВЛОВ
Ни один физиолог мира не был так знаменит, как Иван Петрович Павлов. О нем написано так много и в документальной литературе, и в художественной, сняты фильмы, что добавить что-либо к уже рассказанному трудно, а пересказывать то, что уже написано, не хочется. Так как автору этих строк довелось самому встретиться с Иваном Петровичем Павловым, то лучше просто рассказать об этом.
Наш учитель академик Алексей Иванович Абрикосов на втором году моего пребывания в аспирантуре (1932 г.) решил послать группу своих учеников в Ленинград познакомиться с другими научными школами и побывать в лаборатории у И. П. Павлова. В письме к знаменитому ученому Алексей Иванович просил позволить нам присутствовать на опытах в его лаборатории.
Можно представить себе, как не терпелось нам попасть к Павлову. И наконец этот день наступил.
Двухэтажное здание лаборатории, ничем не примечательное с виду, помещалось на территории Института экспериментальной медицины. С трепетом вошли мы в лабораторию и сразу же оказались в просторном зале-приемной. Пол зала был бетонный, серого цвета, мебель простая, деревянная, потолок и стены давно не белены. Вдоль стен стояли деревянные станки для собак. Мы с интересом рассматривали обстановку приемной, как-то не укладывалось в сознании поначалу: великий физиолог, и вдруг вокруг него все так просто и скромно! Вскоре сверху по винтовой лестнице быстро спустился вниз чем-то расстроенный, так хорошо знакомый по портретам Иван Петрович. Он в гневе стал ходить из конца в конец зала, громко выговаривая одному из экспериментаторов за неудачно поставленный опыт и напрасно погубленную собаку.
Затем он остановился и удивленно воззрился на нас. Мы стали что-то смущенно бормотать, но он тут же ухватился за неудачно сказанную мною фразу: «Мы хотим посмотреть лабораторию...» и перенес весь свой гнев на нас:
- Здесь не цирк и не театр! Вам, молодые люди, лучше пойти на Невский проспект или куда-нибудь еще, мало ли в Питере интересных мест. А тут, простите, делом занимаются!
Сказал, как отрезал, повернулся и унесся метеором к себе в кабинет. Мы постояли в растерянности, а потом, огорченные, поехали к другу А. Абрикосова известному профессору Николаю Николаевичу Аничкову. Он принял нас у себя на кафедре в Военно-медицинской академии. Памятуя о только что полученном уроке, мы сразу же представились и рассказали о неудавшейся встрече с Павловым. Николай Николаевич искренне развеселился:
- Вот что, друзья, на первый случай я вам помогу: дам примерный перечень вопросов, которые вы можете задать Ивану Петровичу, чтобы дело пошло на лад. А уж потом садитесь за его труды, штудируйте их. Вы, конечно, еще не доросли, чтобы вступать в дискуссию по тому или иному вопросу с Иваном Петровичем, что он, кстати, очень любит. А вот задать несколько вопросов, которые бы его заинтересовали, думаю, можете.
Так мы и сделали. Выждав несколько дней, мы снова явились к Павлову. На этот раз нас представил ближайший его ученик профессор П. С. Купалов. А когда, осмелев, мы передали Ивану Петровичу письмо от Абрикосова, он улыбнулся и сказал:
- Так-так... Вы, значит, будущие патологоанатомы, а не физиологи. Что ж, хорошо. У вас есть вопросы?
К этому мы были готовы. Отвечая, Иван Петрович не переставал ходить по комнате и с увлечением рассказывал о том, над чем работает, о результатах использования его экспериментальных данных.
Незаметно прошло два часа. Мы понимали, что задерживаем Ивана Петровича больше, чем можно, но и откланяться не смели. Вдруг он, оборвав себя на полуслове, подбежал к профессору Купалову:
- Послушай, Петр Степанович, оказывается, толковые ребята у Абрикосова. Какие они мне тут вопросы задавали!! Ты уж, пожалуйста, покажи им все, что мы делаем.
После этой встречи мы стали частыми гостями в лаборатории и даже присутствовали на знаменитых павловских «средах». Для нас это была необыкновенно полезная школа, и мы были благодарны Н. Аничкову, который принял в нас столь отеческое участие.
Павловские «среды» по своему характеру и форме нисколько не походили на научные заседания или конференции. Скорее они напоминали беседу, обмен мнениями единомышленников.
Обычно Иван Петрович делал небольшое вступление, а потом сообща обсуждали вопросы, которые он выдвигал по поводу проведенных экспериментов. Тут же выясняли, какие подучены новые факты в поведении животного в ответ на то или иное раздражение. Обсуждали все детали опыта, одни данные сопоставляли с другими. По ходу разговора об отдельных опытах Павлов сообщал присутствующим о том, что сделано в других лабораториях.
Иногда после живого обмена мнениями, а порой и спора по поводу полученных данных, начиналось так называемое «думание вслух»: Иван Петрович поглубже усаживался в кресло, принимая не свойственное его темпераменту покойное положение и крепко сцепляя пальцы рук. В эти минуты нередко рождалась новая гипотеза. Идея «обговаривалась», недостающие звенья гипотезы дополнялись новыми данными эксперимента. Павлов питал органическое отвращение ко всяким непроверенным, поверхностным заключениям и обобщениям. Сам он мыслил, опираясь на гигантскую сумму полученных и проверенных им фактов, строго придерживаясь данных эксперимента, хотя и признавался, что любит «распустить фантазию». Неслучайно поэтому тщательность в оценке материала обеспечивала выход из лаборатории безупречной научной продукции.
- Эксперимент легко может быть истолкован неправильно, - говорил Иван Петрович, - если экспериментатор хочет видеть не то, что есть в действительности.
И советовал своим ученикам:
- Вы должны постоянно сомневаться и проверять себя.
«Распускать фантазию» могли и присутствующие на «средах» сотрудники. Иван Петрович поощрял это, если, конечно, фантазия не сводилась к досужим беспочвенным рассуждениям, не подкрепленным фактами.
Все это создавало атмосферу общей заинтересованности и доброжелательства, хотя и не исключало споров и горячих дискуссий. В борьбе и столкновении мнений вырабатывалось новое направление, основанное на точных, научно обоснованных данных.
Стараясь как можно глубже проникнуть в существо основных закономерностей нервного процесса, Иван Петрович многократно возвращался к проблеме «взаимоотношений» раздражительного и тормозного процессов. «Он называл его «проклятым» вопросом, - говорил его ученик Л. А. Орбели, - не поддающимся до последнего времени разрешению; является ли каждый из них самостоятельным или нервный процесс, проходящий в коре, есть постоянное и одновременное взаимодействие по закону обратимых процессов».
