Джеймс Бертрам - История розги
В четырнадцать лет, уже совсем пленительная женщина, она стала любовницей одного восемнадцатилетнего матроса, погибшего вскоре во время бури в море.
Консепция ходила молиться за упокой души своего возлюбленного в крошечную деревенскую церковь, где Мадонна осушала слезы всех верующих.
Но новая любовь заставила забыть прежнюю. Красавица брюнетка познала другие объятия. Она была на верху блаженства, когда близко сошлась с одним мясником, красивым, как Антиной.
С этих пор Консепция была похожа на ядовитый цветок, один аромат которого убивает; мужчины дрались из-за нее, и палки с ножами были в ходу круглый год.
Ревность разделила молодых мужчин, которые сердца свои бросили к ногам красавицы девушки; а она раздавала свои благосклонные взгляды направо и налево, как бы пронзая ими грудь, так как из-за них обыкновенно происходили драки на ножах.
«Мюжер. [19] У нее в глазах кинжалы, а мы перед нею, как годовалый бык перед шпагой тореадора»! – говорил Мануило Карриес, самый высокий, самый сильный и самый богатый из рыбаков побережья.
И этот ловкий и здоровый, как юный бог, малый любил Консепцию, но она не любила его, или, по крайней мере, этого не было заметно.
Когда она черпала воду из колодца, делая своим телом сладострастные колебания, которые положительно приводили в исступление всех мужчин, она видела, что в тени за ней следит пара черных глаз, как дикое животное следит за барашком, пришедшим на водопой.
Консепция не боялась нисколько. Она хохотала от души, показывая при этом свои очень маленькие зубы и розовые десны.
– Эй, Мануило, напрасно прячешься, я тебя видела… Ты все еще меня любишь?
Влюбленный, пойманный, с досадой скрывался в чаще кактусов и алоэ, выражая свое бешенство ударами ножа в стволы деревьев.
Иногда, после жестокой внутренней борьбы, когда он сознавал себя побежденным, он робко подходил к молодой девушке, улыбающейся и смотрящей на него благосклонно.
– Когда же ты меня полюбишь?
– Когда? Вот забавный вопрос! Нет, ты подумай, разве я обязана тебя любить… А между тем, ты мне далеко не противен, нет ты мне не противен. Я полюблю тебя, как только сделаешься тореадором!
Это означало тоже самое, что никогда, так как бедный Мануило не имел ни малейшей склонности к трудному искусству борца с быками.
Он возвращался домой разбитый, удрученный и полный ненависти ко всем тем, которые пользовались ласками Консепции.
Раз утром, когда все рыбаки были совсем уже готовы, чтобы выйти на рыбную ловлю в открытое море, лодка Мануило оставалась на песке, в то время как все остальные весело покачивались на воде, как бы подсмеиваясь над ней.
Мануило в ту же ночь уехал, унеся с собой свои сети и все свои сбережения.
Когда эту новость сообщили Консепции, то она весело и дерзко рассмеялась.
– Он вернется, – сказала она, – я знаю, где он находится, он уехал в город, чтобы наняться в шуло (помощники тореадора)… Но его не возьмут и вы увидите, что завтра он опять будет среди нас.
Но ни завтра, ни послезавтра, ни в течение многих следующих дней никто не видал Мануило.
Именно в это время, – ровно год как уехал Мануило, – торговец быками, богатый и веселый человек, увез с собой Консепцию, оставшись очень доволен ею после того, как провел с нею три ночи в деревне.
С отъездом ее в деревне стало уныло, как в саду без цветов, в птичнике без птиц, но зато в деревне молодежь перестала драться.
В узких улицах, окружающих королевские цирковые арены в Мадриде, в час когда сентиментальные влюбленные распевают любовные романсы под балконами своих возлюбленных, – сквозь щели закрытых ставень одного кабачка пробивался желтый луч от еврейской лампочки.
Это был трактирчик, где по вечерам собирались шуло, пикадоры и вообще темные личности, которые, обыкновенно, бродят за кулисами цирковых арен.
Слышались звуки гитары, какой-то глухой сдавленный голос напевал популярный романс, шумел баскский барабан, раздавался веселый смех женщин и площадная брань во всех четырех концах низкой и полной табачного дыма зале.
Среди комнаты стоял чрезвычайно длинный стол, за которым каждый из собутыльников мог свободно расположиться с локтями на столе и поглощать вино, подаваемое кабатчиком.
На первом плане вырисовывалась на стене тень Мануило, сильно похудевшего, благодаря жизни, полной приключений.
Он служил простым рабочим на королевских аренах, желая во что бы то ни стало осуществить свою мечту и сделаться тореадором, которому бы аплодировали все хорошенькие дамы Мадрида и в особенности Консепция Нунец, веселое личико которой рисовалось ему не раз в его воображении.
Вошел высокий, сухой и мускулистый молодой парень, неся на руках свернутую шаль.
– Здорово, ребята! – сказал он, – синьора еще не пришла?
После того, как трактирщик отрицательно кивнул головой, он сел к столу и, взяв гитару, стал играть какую-то «хабанеру» с довольно страстными звуками.
Женщины повысыпали из всех углов; опрокинув корпус назад, выпятив сильно круп и высунув руки вперед, они стали танцевать с разными телодвижениями.
– Анда! Анда! Олле! Олле!
Мужчины хлопали в ладоши в такт.
– Синьора… синьора!
Высокая молодая девушка, стройная, с матовым цветом лица, блестящими глазами от страсти, вскочила на стол ловким кошачьим прыжком.
– Олле! Олле!
Заиграли три гитары, раздался звук кастаньет и Мануило, весь бледный встал и ушел в темный угол комнаты.
Красавица Консепция танцевала вместе с другими публичными женщинами недалеко от стола.
Он думал, что все это – сон, но нет, это не было видение, – его руки касались легкой материи шарфа прелестной Нунец.
Совершенно опьяневший от ревности, от отчаяния, он сидел в своем углу, потеряв всякую способность к размышлению; перед его глазами, в вихре танца кружились обожаемые формы и он слышал шум юбок, его обдавало запахом, приводившим его в полное безумие.
Под резкие звуки гитар и бубен, под веселый припев «олле», девушки с высоко вздымавшеюся грудью медленно раздевались.
Тогда сладострастная балерина стала со спокойным бесстыдством мимировать возбуждающей танец папиросниц.
Многие писатели говорили о грубой сладострастности этого танца.
Женщина берет в рот сигару, зажигает ее, держа руки в бока.
Она кончает танец, вынимая изо рта сигару и вставляя ее в… другое место.
Среди смеха, плоских шуток пьяных людей Консепция стала также танцевать танец папиросниц, не сократив даже его финального жеста…
Раздался гром аплодисментов, женщины прыгали от радости, мужчины чокались стаканами с вином, проливая его на стол.
Консепция, задыхающаяся, раскрасневшаяся одевалась, прикрывая шалью свои обнаженные плечи и грудь.
Вдруг блеснул нож и пронзил насквозь материю, – это был нож Мануило.
Но он промахнулся, – кто-то подтолкнул его под руку и оружие оцарапало только кисть руки молодой женщины, которая стала кричать, что есть силы.
Затем раздалась площадная брань, началась драка и тот, кого величали Жозе, бросился на Мануило.
В углу Консепция стонала, перевязывая себе руку салфеткой.
На дерущихся бросились и их развели. Они ругали друг друга и показывали кулаки.
Тогда патрон, до сих пор не вмешивавшийся, и все время сохранявший полное спокойствие, взял Мануило за плечи и вытолкнул вон на улицу.
Снова появилось вино и попойка продолжалась до самой зари.
Консепция, опираясь на руку Жозе, уже забыла танец, Мануило и свою рану.
Жозе смотрел на нее влюбленными глазами…
Солдаты Наполеона I наводнили Испанию и одерживали легкие победы в стычках с гверильясами.
Можно сказать, что красавицы испанки были не менее упорны в своей ненависти к неприятелю, чем сами испанцы и если французские солдаты могли хвастаться победами, то, конечно, только не любовными.
Гордые черноволосые девы отчаянно сопротивлялись и уступали только насилию французов.
Впрочем, как среди мужчин всегда находятся изменники, так и между женщинами встречались изменницы.
В глазах пылких испанских патриотов достаточно было малейшего знака симпатии к неприятельским солдатам, чтобы быть обвиненным в измене родине.
Было несколько девушек, которые, соблазнившись красотой гусар или драгун, капитулировали без всякого сопротивления.
Они за это жестоко платились. Стоило им только попасть в руки банды патриотов, как их подвергали жестокому наказанию розгами, или плетьми, оканчивавшемуся, обыкновенно смертью, после мучительной агонии.
Самым беспощадным из этих импровизированных судей был, конечно, высокий, худой молодой человек с фанатическим лицом священника; его звали все «Монажийо»; внушаемый им ужас был настолько велик, что французы обещали большую премию тому, кто доставить его им живым или мертвым.
