Л. Семенов-Спасский - Вечный бой
Ему разрешили ухаживать за ней, и Мамонтов перебрался в Анину комнату с низким оконцем, задернутым ситцевыми занавесками, с фотографическим портретом Чехова на столе.
Восковое лицо Ани с блеклым румянцем на щеках утопало в подушках. Он знал, что она умирает, но упрямо верил в чудо, которое подчас случается в медицине. Прошли сутки. Состояние Ани не менялось. Температура держалась на сорока градусах. Одышка усилилась. Иногда Аня впадала в забытье и слабым голосом звала мать.
А за низким оконцем уже была весна, нагрянувшая внезапно, в один день, и веселая капель беспечно перекликалась с ходиками, висящими на стене.
— Илья, — очнувшись, попросила Аня, — скажи мне, что ты любишь меня... Скажи, пожалуйста...
Он опустился на край кровати и, склонившись, поцеловал ее в губы.
— Спасибо, Илья.
Кто-то принес в барак букетик первых весенних цветов, собранных в степи. Цветы стояли на тумбочке в изголовье Аниной кровати, как талисман, хранящий ее от смерти. Порой Мамонтову казалось, что кризис уже минул и Аня выздоравливает. Она была так слаба, что не могла говорить, но ее огромные глаза, занимавшие чуть ли не половину лица, глядя на Мамонтова, улыбались.
«Все будет хорошо, — в надежде шептал он, поднося к губам ее тонкие прозрачные пальцы. — Вот увидишь, Аня, все будет хорошо... Вот увидишь, мы вернемся в Россию».
Сам Мамонтов заболел на пятый день. В его мокроте были найдены чумные бациллы.
По распоряжению Заболотного Мамонтова изолировали в небольшой боковой комнатушке того же барака, где жила Аня.
Аня умерла ночью, но смерть ее от Мамонтова скрывали.
Он сам вел на себя историю болезни, вводил камфору и противочумную сыворотку и, словно узник, перестукивался через стенку с соседом — студентом Исаевым. Иногда Исаев, развлекая своего товарища, наигрывал на гармошке.
Тонкая деревянная стена, выбеленная известкой, отделяла жизнь от смерти, и с той стороны, где была жизнь, до Мамонтова доносились слова старинных казачьих песен, напеваемых вполголоса:
Звезда полей над отчим домом
И матери простертая рука...
— Пой, Исаев! — просил Мамонтов и стучал кулаком в стену. — Пой!..
Жена коня мужу подводит.
Племянник пику подает...
Под барабанную дробь дождей в маньчжурские степи стремительно вступала весна. Она была похожа на зеленое войско под голубыми знаменами.
В боковой комнатушке барака погибал от легочной чумы студент Илья Мамонтов, и, когда ему стало ясно, что возврата к жизни быть не может, он попросил конверт и лист бумаги.
За несколько часов до смерти Мамонтов написал письмо матери. Вот оно: «Дорогая мама, заболел какой-то ерундой, но так как на чуме ничем, кроме чумы, не заболевают, то это, стало быть, чума. Милая мамочка, мне страшно обидно, что это принесет тебе горе, но ничего не поделаешь, я не виноват в этом, так как все меры, обещанные дома, я исполнил. Честное слово, что с моей стороны не было нисколько желания порисоваться или порисковать. Наоборот, мне казалось, что нет ничего лучше жизни, но из желания сохранить ее я не мог бежать от опасности, которой подвержены все, и, стало быть, смерть моя будет лишь обетом исполнения служебного долга. И как это тебе ни тяжело, нужно признаться, что жизнь отдельного человека — ничто перед жизнью общественной, а для будущего счастья человечества ведь нужны же жертвы...»
На ликвидации эпидемии легочной чумы в Маньчжурии в 1910—1911 годах русский противочумный отряд потерял: врачей и студентов — 4, фельдшеров — 4, сестер милосердия — 1, прачек — 5, санитаров — 28.
Впоследствии профессор Вайндрах напишет об этом: «Это огромные потери, но в результате была ликвидирована не только чума в Харбине, но предупреждено продвижение чумы на восток, в Сибирь и, может быть, в Европу. Скромные медицинские работники, съехавшиеся со всей России, победили страшную вспышку легочной чумы...»
"ВИТА" ЗНАЧИТ "ЖИЗНЬ"
Бальзам гуронов
Тихим декабрьским утром 1535 года, едва багровый шар солнца появился над заснеженными кронами сосен, из ворот маленького французского форта в устье реки Святого Лаврентия вышла похоронная процессия. Люди обогнули форт, окруженный бревенчатым частоколом, и направились к невысокому холму, у подножия которого ровными рядами чернели могильные кресты.
Морозной синевой отливали снега. В холодном небе гасли мелкие звезды. На фоне алой полоски зари темнели силуэты двух парусников, вмерзших в лед.
Из форта донесся надтреснутый голос колокола, и люди, медленно бредущие за гробом, нестройно запели. Из простуженных хриплых глоток вместе с клубочками пара вырвались слова старинного псалма:
Буря, господь, завывает. Как страшен сердитый гул.
Туча нам сеет застилает — мы гибнем, а ты уснул...
В бескрайних снегах Канады погибала экспедиция Жака Картье. Один за другим люди умирали от скорбута — так в те времена называлась цинга, зловещий спутник всех экспедиций и дальних плаваний.
...Или тебя не тревожит, что смерть окружила нас?
Люди взывали к богу, искренне веря, что только он, сотворив чудо, сможет спасти их. Люди знали: самый мудрый врач бессилен перед скорбутом...
Весной, когда солнце растопит лед, они поднимут паруса и уйдут на восток, в родную Францию, лежащую за океаном. Но только кто из них доживет до весны?..
Сегодня они хоронили корабельного плотника Поля Ларуэнта. Это была двадцать пятая смерть в экспедиции.
Еще месяц-полтора тому назад, когда они, вернувшись из глубины континента, приступили к строительству форта, их было сто десять сильных, бесстрашных и здоровых мужчин. Их не пугала предстоящая зимовка на незнакомой земле: пищи было вдосталь, жилища теплы, форт надежен. Для большей безопасности они перевезли с кораблей пушки и укрепили ими форт.
Они ожидали появления под стенами форта воинственных индейцев из племени гуронов, но пришел скорбут — незаметно, тихо, на бесшумных кошачьих лапах, — и против него оказались бессильны и пушки, и ружья, и людское бесстрашие.
Начинали кровоточить десны. Расшатывались и выпадали зубы. Кое у кого по телу пошли крупные сине-багровые пятна, как у мертвецов. Казалось, люди заживо начинают гнить. Потом наступала медленная мучительная смерть...
Посреди форта, рядом с бревенчатой хижиной, где хранился пороховой запас, установили огромное деревянное распятие, сработанное покойным Ларуэнтом. День в форту начинался с молитвы, молитвой он и заканчивался. Люди просили у бога спасения, но он почему-то не слышал их. Может быть, их голоса были слишком слабы и не доходили до бога, а может быть, бог почему-то не хотел им помочь...
По ночам, предчувствуя скорую добычу, к самым стенам форта подходили волки. Их не пугали ни большие костры, разложенные у ворот, ни выстрелы часовых. В волчьем, леденящем душу вое слышалось дикое торжество властелинов: они были хозяевами этих снегов, а не пришельцы из-за океана. Они и — скорбут.
Гроб опустили в могилу, выбитую ломами и пешнями, и закидали комьями мерзлой земли. Тишину морозного утра разорвали ружейные выстрелы салюта, отозвавшиеся в заснеженных лесах ленивым коротким эхом. Когда люди после похорон возвращались в форт, мысли у всех были одинаковыми: «Чья же могила следующая?.. Не моя ли?..»
Никто из них пока не знал, что могила корабельного плотника стала последней в этой экспедиции Жака Картье. Спасение к французам пришло не с небес, а из индейской деревушки Стадакона, лежащей в нескольких милях вверх по реке Святого Лаврентия.
Вернувшись с кладбища в форт, люди увидели странную картину: двое часовых и незнакомый индеец в меховой парке обламывали молодые побеги сосны и швыряли их в котел с кипящей водой. Под котлом, оглушительно постреливая углями, гудел костер.
— Что здесь происходит? — сдерживая гнев, спросил Картье и выступил вперед. — Почему покинули пост? Где ваши ружья? — сорвался он на крик.
Один из часовых указал на индейца:
— Этот гурон учит нас готовить бальзам от скорбута.
Индеец заулыбался, закивал головой, указал глазами на кипящий котел.
— Н-н-да! — недоверчиво уронил экспедиционный врач и достал из сумки серебряный стаканчик.— Очевидно, гурон предлагает нам пить отвар из сосновой хвои. По крайней мере, так это я понимаю.
— Пускай сам сначала выпьет, — предложил кто-то из матросов. — Может, индейцы хотят отравить нас и захватить форт.
— Верно! Пускай сам сначала выпьет! — поддержали матроса сразу несколько голосов. — А потом уж и мы попробуем. С этими гуронами ухо надо держать востро!
Врач вложил в руку гурона стаканчик.
Индеец понял. Он быстро зачерпнул из котла коричневатую жидкость, сунул стаканчик в снег, повел рукой в сторону кривой сосны, растущей у ворот.
