Самуил Бронин - Малая психиатрия большого города (пособие для начинающего психиатра)
Девушку, по отчетливости подспудного течения процесса и по наличию дефектоподобной симптоматики, можно отнести и к латентной шизофрении: основания для этого изложены в истории ее случая, и мы не будем здесь повторяться. У нее имеются даже симптомы редуцированного параноидного ряда: страхи, ощущения присутствия постороннего в квартире — и по этому критерию ее можно причислить и к вялотекущим шизофреническим случаям, но мы не станем делать и этого (возможно, в силу свойственного и нам тоже оппозиционизма, который, за неимением других объектов, поворачивается против себя же). Классификация вообще не самое интересное в психиатрии — в данном семейном случае действительно примечательно то, что здесь можно проследить развитие и становление некоторых характерных для этого круга патологии расстройств речи и мышления. Свойственные и никогда не изменяющие отцу резонность, ясность и весомость суждений, его врожденная любовь к математическим формулам у дочери, в результате большей разлаженности мыслительного процесса, оборачиваются «погоней за собственной тенью», за вечно ускользающей точностью фраз и формулировок, за истиной в ее последней инстанции и редакции. Речевой процесс при этом совершается не плавно, не непрерывно, а с перебоями и лакунами, заполняемыми словами-связками, словами-паразитами, лишенными смысловой и аффективной нагрузки, служащими своего рода «знаками шизофренического препинания». Здесь нет еще резонерского «окологоворения» или «мимоговорения», некорригируемой приблизительности монолога и необычного словоупотребления, свойственных носителям более явного шизофренического задатка (речь которых никогда не попадает в цель, но всегда — «в молоко», рядом с мишенью, всегда хоть чуть, но «невпопад», и они не замечают этого); речевые расстройства ее уровня осознаются говорящим, а попытки исправить их носят почти навязчивый характер — и никогда полностью не удаваясь. Разлад речи, ее «путаность», умозрительность и «книжность» здесь очевидны и согласуются со снижением успеваемости, трудностями сосредоточения, отсутствием волевой собранности и целенаправленности (она как бы дрейфует в море разговорной речи, с трудом ловит ветер в парус и все время теряет курс движения).
(Заметим попутно и в скобках, что мы описали уже 10 % выборки.) Другая пара — мать — дочь — отчасти схожая с предыдущей.
Набл.43. Женщина 59 лет, русская. Отец пьющий. Сестра «работящая, семейственная», помогала брату, своей семьи не имела. О себе самой говорит, что была в детстве спокойной, серьезной, влиятельной среди подруг, мечтала об учебе. Из-за домашних обстоятельств рано пошла работать, но мечты об образовании не оставила, «не торопилась» поэтому выйти замуж, отвергала выгодные брачные предложения, которые делались будто бы одно за другим. Собственные ее увлечения молодыми людьми были не— _ — продолжительны: много работала, «не вылезала из общественных нагрузок». Кончила курсы бухгалтеров и, если бы не война, непременно бы поступила в институт, хотя и без того занимала должность управляющего банком на периферии. В 39 лет вышла замуж за человека старше ее на 12 лет, латыша, шизотима по характеру (набл.104). Переехала в Москву, родила в 42 года дочь. В столице была рядовым бухгалтером, но по-прежнему вела общественную и партийную работу. С 55 лет на пенсии. В последние два года муж страдает сенильно-атеросклеротическим слабоумием. Постоянно сосредоточена на изменившейся ситуации в семье, более всего боится, что дочь не сможет учиться в дневном институте, как всегда предполагалось. Старается не выдавать своих чувств в присутствии дочери, но все время удручена, неотвязно думает об одном и том же.
Выглядит депрессивной: глаза покрасневшие, с темным ободком вокруг орбит. Взгляд недоверчивый — хотя ведет себя с врачом, соблюдая все приличия. Не вполне доступна и откровенна в беседе: уверяет, что у нее хорошее настроение — затем скупо, намеками, с оглядкой на больного и безразличного к разговору мужа, и лишь в отсутствие дочери дает понять, что ее тревожит, — сообщает это как большую тайну (С).
Эту депрессию можно было бы расценивать как психогенную, и для этого есть веские основания, но несомненна и эндогенная составляющая состояния: «глаза с ободком», малая доступность, молчаливость. Преморбид — шизотимный: с изначально-сверхценным отношением к учебе, которое переносится затем на дочь; со слабостью полового влечения, рациональностью и пр… В статусе характерна скупость и «уклончивость» речи, ничем не мотивированная, «иррациональная», «природная» недоверчивость по отношению к пришельцу-доктору. История ее жизни между тем не обнаруживает шизоидной «особости»: ее жизненные планы, притязания и установки заурядны, умеренны; она исполнительна, пунктуальна, следует своему долгу и в этом отношении близка к лицам с так называемой ригидной психопатией (являющейся, по-видимому, обесцвеченным, «снятым» вариантом эпилепто-шизотимии): ее шизотимия, иначе говоря, утратила в процессе «размывания», «обесцвечивания» «инакость», но сохранила аутистичность, особенно заметную в депрессии. Дочь как шизоид грубее.
Набл.44. Девушка 17 лет, дочь предыдущей. Развивалась быстрее сверстниц: в три года ей по развитию давали «все пять». Была спокойна, «нешумна»; взрослые любили ее, выделяли среди прочих во дворе, подзывали, чтоб поговорить с ней: она рассуждала как взрослая. В школе — «скромница», правдивая, старательная. В старших классах начала учиться средне, хотя больше прежнего готовилась к урокам. Сделалась в эти годы особенно стеснительна, домоседлива, стало меньше подруг, полюбила музыку, часто ее слушает. Нетребовательна в отношении одежды, довольствуется школьным платьем. Хочет учиться «на врача или портниху»: «что получится».
В первый визит врача встретила его с испугом, граничащим с паникой: разговаривала через порог, с видимым усилием над собой; сказала, чтобы врач пришел, когда будут родители; захлопнула дверь, не дав спросить, когда это будет (отец в это время был дома. При родителях держится столь же скованно, напряженно и беспомощно, сама мучительно тяготится этим, отчаивается, краснеет, хмурится, озлобляется. Отвечает коротко, нарочито формально, при попытках как-то смягчить и расположить ее к себе ожесточается: «Я же вам все уже сказала!» Физически сложена правильно, женственна, с «классическими» чертами лица, с чистой и нежной кожей (С).
В психическом статусе в этом случае на первом плане — особенная, утрированная стеснительность, психастения, из которой «лезут» острые шизоидные шипы: с безразличием к своей классической внешности, непритязательностью в одежде, нарочитой формальностью и бессодержательностью общения — пускай с незнакомым человеком, но все-таки… (Я решил вначале, что дочь, вслед за матерью, страдает из-за изменившейся семейной ситуации и краха прежних надежд и планов, но, насколько мне удалось потом выяснить, она уже два года такова: безучастно ходит в школу, делает уроки, выглядит терпеливой, пассивной, чуть отрешенной, а депрессия как таковая, как тоскливое переживание, выявляется, видимо, лишь в особых провоцирующих обстоятельствах — вроде моего неожиданного вторжения.)
В этом случае обследователя ввела в заблуждение внешность этой девушки. Могу сказать в свое оправдание, что классики прошлого века тоже терялись, когда находили признаки психического «вырождения» лишенными соответственного физического аккомпанемента, и отмечали эти случаи как из ряда вон выходящие. Такое несоответствие имеет, по-видимому, временный характер: психическая болезнь, даже латентная и подспудная, оставляет в конце концов на лице своих носителей неизгладимую физическую «печать»: психическая болезнь, как известно, является не только энцефалозом с мозговой психической симптоматикой, но и соматозом, имеющим эндокринное, трофическое и пр. телесное выражение. Кожные покровы, поскольку они закладываются в одном зародышевом ростке с мозгом, страдают в первую очередь — поэтому бархатная, с нежным румянцем, хорошо питаемая кожа едва ли не исключает наличие наследственного психического страдания (см. об этом, например, у В. Маньяна или Т. Клаустона), но и в этом, вообще верном, правиле есть, видимо, свои исключения, во всяком случае — временные.)
Еще три случая хронической субдепрессии при шизоидии: подростка, молодого человека и старика — на этот раз из разных семей и различных по своей клинике. Впрочем, следующий случай тоже можно показывать в родственной паре.
Набл.45. Мальчик 14 лет. Отец отнесен к группе шизоидов: украинец, служащий; характер его тяжелый, скрытный, придирчивый; в последнее время он вечно чем-то недоволен: удручен здоровьем (у него радикулит и варикоз вен), домашними и служебными неурядицами, состоянием сына, которого он все время «учит» и поправляет. Мать — татарка; она суховато и чересчур объективно, нелицеприятно говорит о сыне, в остальном же как будто бы «ничем не примечательна».
