Владимир Лучосин - Человек должен жить
Я был не первым, а четвертым ассистентом. Но ведь и четвертый ассистент — нужное лицо, без которого профессор не мог обойтись.
Меня всегда манили сложные вмешательства, а какими-то инъекциями я не интересовался. Инъекции… Ну что там сложного? Набрал в шприц лекарство и впустил его через иглу больному. Это всегда сможешь, если хоть раз видел, как это делается. Особой подготовки здесь не нужно. С такими мыслями я приходил на вечерние дежурства в хирургическую или терапевтическую клинику, и, когда дежурство заканчивалось, я с чистой душой раскрывал перед медсестрой листок учета, где она расписывалась. Каждое дежурство приносило что-то новое, полезное, особенно тем, кто не только смотрел, а и делал что-то сам. Я всегда старался чем-то заняться в операционной. Если не ассистировал, то помогал давать наркоз, определял группу крови, а потом помогал переливать кровь. В терапевтической клинике порой бывало скучновато, и я однажды вместо нее пошел в хирургическую, а подписывать понес в терапевтическую. Сестра отказалась и повела меня за руку к дежурному врачу. Но сил у нее было меньше, и она махнула на меня рукой. «Подпишите, Сима, ну что вам стоит?» Я уговорил ее лишь на четвертый день, перед самой сдачей листка учета в деканат. Этот случай я не забуду, если даже буду жить сто шестьдесят лет. Спасибо еще Симе, что она смолчала, и никто не узнал о моей проделке. Неприятностей могла быть уйма. Я, кажется, впервые понял, что студент должен идти не туда, куда ему хочется, а как указано в графике, хотя график, может быть, нуждается в улучшении… студентами. Но ведь директору не прикажешь.
И Чуднову не прикажешь.
В сестринской комнате Валя показала мне на стерилизатор, стоявший на электроплитке. Он вздрагивал от бурлившего в нем кипятка. Валя протянула мне полотенце.
— Теперь я буду только смотреть, — сказала она. — Так распорядился Михаил Илларионович.
— Кому что вводить? — спросил я. Наверное, выражение моего лица было не совсем обычное, потому что Валя рассмеялась и звонко сказала:
— Доктор должен знать.
Я слил воду в раковину, обжигая паром руки. Валя смеялась. Я был весь мокрый, будто паром обдало не лицо, а всего меня, с головы до ног. Я даже вздохнул глубоко.
— Вздыхаете? — спросила Валя.
Я не ответил и только почувствовал, что начинаю сердиться.
Поскольку сам я никогда не выполнял эту работу, я стал вспоминать, что делали в таких случаях сестры в клиниках, что делала Валя. Я снял со стерилизатора крышку и положил ее рядом со стерилизатором на столик. Потом я нацелился рукой на шприц, но возглас Вали заставил меня отдернуть руку.
— Ай! А пинцет зачем? Берите пинцетом.
Я заметил в стерилизаторе пинцет, он торчал и словно просился в руки. Я взял его, подцепил им шприц и положил шприц на опрокинутую крышку стерилизатора, затем захватил поршень и тоже положил на крышку. Потом взял пинцетом иглу и опустил рядом со шприцем. Валя молча наблюдала за мной.
Все оставив, я пошел в ординаторскую и просмотрел назначения в историях болезней. Иванову с пневмонией — сто тысяч единиц пенициллина, Руденко, страдающему нефритом, нужно ввести глюкозу.
Я возвратился в сестринскую, взял пинцетом шприц. В какую-то долю мгновения он выскользнул из пинцета и упал на пол, расколовшись на две части. Я посмотрел на Валю, она не улыбалась.
— Берите другой. Я тоже раньше разбивала, — проговорила Валя.
Пока я выкладывал из стерилизатора второй шприц. Валя молчала, но когда я снова хотел подхватить шприц пинцетом, чтобы вставить в него поршень, она вскрикнула:
— Опять разобьете!
— А как же? — Я смотрел на нее. Она была моим учителем и судьей.
— Руками берите. Теперь можно.
Я взял руками две части шприца и сложил их. Хотел и иглу взять руками, но Валя предупредила:
— Нельзя! Соблюдайте стерильность.
Я взял иглу пинцетом и насадил ее на шприц.
Что же дальше? Я спросил, где пенициллин. Валя из стеклянного шкафчика достала флакон пенициллина. Мне хотелось оказать, что пенициллин в такой жаре не хранят, но, учтя обстановку, я воздержался от нравоучений. Я снял колпачок, прикрывавший резиновую пробку, и хотел уже прокалывать иглой пробку, но услышал голос Вали:
— Пробочку протрите спиртом.
Я протер пробку спиртом, проколол ее иглой. И услышал, что Валя смеется.
— Совсем не так. Преждевременно полезли в бутылку. Там же порошок!
Я смотрел на нее. Она достала из кармана халата ампулу с какой-то прозрачной жидкостью и сказала!
— Пенициллин ведь растворить сначала нужно.
Вид у Вали уставший, рассеянный. Она смотрит на меня. Протягивает ампулу.
Я размахнулся и хотел разбить ампулу пинцетом, но Валя сказала, что ампулу надо сначала протереть спиртом, а потом разбивать. Я смочил ватку спиртом из пузырька и начал протирать ампулу. Подойдя к тазу, уже замахнулся, чтобы разбить, и снова услышал:.
— Подождите, Игорь Александрович.
Я смотрел, не понимая: что еще? Но уже не сердился.
— Прежде чем растворять пенициллин, нужно знать, чем растворяете. Прочтите, пожалуйста, что написано на ампуле.
Я прочел: «0,5 % раствор новокаина».
— Вот теперь можете разбивать.
Разбил ампулу, набрал в шприц новокаина и начал снова прокалывать резиновую пробку флакона. Поршень норовил выскочить из шприца. Я боялся вывести из строя второй шприц и взглянул на Валю.
— Пальчиком, вот этим пальчиком придерживайте поршень.
— Неудобно, — сказал я.
— Привыкнете, и будет удобно.
Наконец я проткнул пробку и впустил во флакон новокаин. Желтый порошок пенициллина заметно таял.
Я оставил в шприце сто тысяч единиц и направился к двери, к Иванову. Валя меня остановила.
— Надо сменить иглу, эта уже не совсем стерильная.
— Боже! — вырвалось у меня.
— А я думала, вы неверующий, — сказала Валя.
— Ну, конечно! Вы правильно думали. Все комсомольцы неверующие.
Сменил иглу. Это была довольно толстая игла.
— Что будете вводить? — строго, пожалуй, чуть насмешливо спросила Валя.
Я почувствовал, что делаю что-то не так.
— Что будете вводить?
— Пенициллин Иванову, — осторожно и неуверенно ответил я Вале, словно это была не Валя, а Чуднов.
— Зачем же такая толстущая игла? Пенициллин не глюкоза, он пойдет и в тонкую, и больному не так больно. Вам пенициллин такой иглой делали?
— Нет. Вообще не делали.
— А зря!
Я не знал таких тонкостей, но виду не показал, пусть она думает, что я ошибся просто так, случайно. Насадил на шприц тонкую иглу и направился к двери, не уверенный, что Валя не остановит меня еще раз. Пот градом катился по моему лицу. Рубаха прилипла к — спине.
Шел к двери и ждал возгласа. Валя молчала. Я благополучно достиг двери, толкнул ее ногой.
Валя следовала за мной по пятам.
Иванов спал. Я отвернул одеяло, спустил с ягодицы кальсоны и хотел протирать кожу, но Валя сказала, что сонному человеку делать инъекцию не рекомендуется: он может испугаться, дернуться, игла может сломаться. Она разбудила его.
Я начал протирать кожу на ягодице, вспоминая, в какое место надо вкалывать иглу. «В наружный верхний квадрант», — звучал в моих ушах голос преподавателя. Протирал кожу и думал, что все это было лишь подготовкой к инъекции, а сама инъекция должна совершиться вот сейчас. Сердце мое замерло. Я приставил иглу к коже больного и стал давить. Игла не шла в ткани, и я начал давить сильнее. Больной застонал.
— Чем это вы? Гвоздем?
Меня ударило в пот.
Неужели не смогу? И стал давить еще сильнее. Игла проколола кожу и словно наткнулась на что-то. Я умоляюще смотрел на Валю. Она шепнула:
— Быстрее!
Я ткнул быстрее, до основания иглы. Уже нужно было вводить пенициллин. Я взглянул на шприц и тут заметил, что пенициллина в шприце не было.
Вале хотелось рассмеяться, я видел это по ее озорным глазам, но при больных она не могла разрешить себе такую вольность. Я понял, что разлил пенициллин неосторожными движениями.
— Нужно снова набрать, — сказала Валя.
Мы возвратились в сестринскую комнату, и я под неусыпным наблюдением Вали набрал в шприц пенициллин и сменил иглу. Когда мы шли по коридору, Валя говорила:
— Нужно инъекцию делать молниеносно, чтобы больной не успел даже подумать. — И она показала рукой, как быстро это нужно делать.
Мы вошли в палату. Иванов смотрел на меня как на палача.
— Вы, пожалуйста, сами, Валентина Романовна. Боюсь докторского укола.
Валя сказала Иванову, что она не имеет права, что так распорядился Михаил Илларионович.
Больной нехотя повернулся на живот. Я протер спиртом кожу, долго прицеливался шприцем и, наконец, сделал укол. Игла беспрепятственно проколола кожу и мышцу, я надавил на поршень, пенициллин в шприце заметно убывал. Весь!
