Мурад Аджи - Сага о Великой Степи
На лицах присутствующих потрясение, смешанное с ужасом. Аппий, убедившись, что достиг желаемого, прощается и покидает шатер Айдына. У же на выходе оборачивается к вельможам.
Аппий (многозначительно). Жду вас в Риме.
Картина вторая451 год. Утро после битвы. Площадка у походного шатра Аттилы на фоне необъятной равнины. Это Катала унские поля. Вдали виднеется огромный холм. Аттила со своим военным советом слушает донесение разведки из лагеря римлян. Тайное становится явным: вчерашнее столкновение гуннов с римлянами не случайно. Все спланировано заранее. Готовится большое сражение, и возглавит его Аэций – бывший союзник Аттилы.
Аттила (невозмутимо). Разведка, где готовится сражение?
Хан Арда (встревоженно). На Катала унских полях, вблизи холма, занятого римлянами.
Аттила (заинтересованно). Разведка обследовала эту местность?
Хан Арда. Да, мой господин. Место отлогое, прорезано балками, гиблое место. Конницу там не развернуть. Ставка римлян на холме. (Кивает в сторону огромного холма.) Для твоей ставки он отвел место в низине – ты не сможешь увидеть битвы. (НалицеАрды появляется нерешительность. Продолжает после некоторой заминки.) Разведка также выяснила, где в настоящее время пребывает Аппий.
Аттила вопросительно смотрит на хана Арду. Повелевающим взглядом требует продолжать.
Аппий находится в ставке Аэция. Он принял его сторону.
Аттила отвечает не сразу. Молчит в раздумье, обращает взор к Небу, мысленно советуясь с Ним.
Аттила (твердо). Ну что ж, где гуще трава, там легче косить. Пусть будет, как они хотят. Принимаю их условия. (Продолжает уже тихо, для себя.) И готовлюсь к любому исходу боя…
Аттила встает, в задумчивости ходит по сцене. Члены военного совета с напряженным вниманием наблюдают за его движениями.
Царь знаком дает понять, что совет не закончен, и уходит в шатер. Ему надо еще раз все обдумать. А военачальники между собой обсуждают детали боя.
Ведущий. Такого ответа военачальники ждали, они не удивились. Был адат, по которому нельзя уходить от сражения, если о нем объявлено, пусть даже сражение будет заведомо проигрышным и приведет к истреблению родичей. Аттила не мог что-либо изменить. Ибо на все воля Божья, которую несет Небесная заступница Умай – Божья милость… А другой защиты, собственно, и нет.
С верой в Высший, самый справедливый на свете Небесный суд жили тюрки.
Между тем мир готовился перевернуться. Сбывались худшие пророчества: армия Рима, превосходя числом, на Каталаунских полях получала и тактическую инициативу, что, естественно, не радовало тюркского царя…
Рим долго и иску сно провоцировал Аттилу, но открыто идти на него остерегался. Все-таки царь – посланник Бога – о том, высшем, предназначении Аттилы знали даже враги. Римляне вели хитрую политику, которая сетью интриг окутала Европу и лишала Аттилу привычного стратегического простора. Теперь приготовления закончились.
Начиналась битва, равной которой не было в истории человечества – объединенная армия всей Европы против тюрков. Сотни тысяч человек становились по воле Рима марионетками на сцене этой войны. И возглавлял их Аэций – человек, которого Аттила считал своим другом!
Их дружба зародилась еще в те времена, когда Аэций, отданный в аталычество, жил при дворе Аруга (дяди Аттилы). За годы, прожитые у тюрков, тот прекрасно изучил их язык, правила жизни, постиг секреты военного искусства. Чтобы упрочить дружбу, Аэций отдал в лагерь Аттилы своего сына на воспитание. Аттила не сомневался в этом человеке, а честолюбец и интриган умело использовал их отношения для достижения высших постов при дворе римского императора.
Этот многоопытный человек подкупил и переманил тысячи воинов Аттилы, возглавил римское войско. Он стал главным начальником кавалерии и пехоты, в его руках находилась вся военная власть Западной империи. Конница Аэция не уступала, а с учетом пехоты превосходила силу противника. Коварные римляне орудовали против Аттилы, просчитывая наперед все последствия. И не просчитались!
В конце концов сложилось так, что за Рим теперь воевали тюрки! Они! Боевому искусству которых обучил сам Аттила. Таков был итог политических интриг… Годы, проведенные Аэцием у тюрков, не пропали даром. Место для сражения на Каталуанских полях он выбрал, отлично понимая, что оно не для всадников, привыкших к простору. Знал он и то, что Аттила не откажется от продолжения битвы. Гордость не позволит ему. И самолюбие… Все учел этот расчетливый хитрец в одежде римского главнокомандующего.
Картина третьяЦарь сидит в шатре, на походном троне, в одиночестве. Мысли его блуждают: он не знает, что делать.
Монолог Аттилы (тезисы). С гневом обращается к самому себе: мол, «у стал жить в грехе на шаткой земле, не могу открыто смотреть на Небо. Как жить против воли Бога?»… По адату до начала битвы он имел право отказаться от царской короны и тогда принять добровольную смерть. Оставаясь же царем, он не имел права уступить в намечаемой битве, тогда его ждал бы позор, а это для настоящего тюрка хуже смерти.
«Грешен я, смолчал однажды и живу с тех пор против воли Тенгри, несу не свой грех на короне… Не у стоял, соблазнился. За это всю жизнь сгибаюсь под не своею ношею… Ночью опять видел брата Бледу. Законного нашего царя! Он опять улыбался и молчал. Как в детстве. Он всегда молчал, бедный мой брат. Всегда улыбался… Мстить, наверное, хочет… или предупредить о чем-то. Не знаю. Только уходит земля из-под ног моих, будто ступаю по болоту. Все ненадежно. Во мраке живу, Вечного Синего Неба не вижу».
Ведущий. Своей коварной политикой Рим с Византией доводили Аттилу до бешенства. Он не мог положиться ни на одно из их обещаний и тем более доверять им. О чем говорить, если император Феодосий II самолично включил в состав посольства (оно показано в первом действии. – М. А.) убийцу! Внешне покорные и раболепные, они не признавали правил, которые были незыблемыми для тюркского царя.
Человека, призванного умертвить Аттилу, разоблачили. Но Аттила простил и императора, и убийцу. Он, вверивший свою судьбу Небу, не ошибся в Его справедливости. Император Феодосий ненадолго пережил свой позор и умер после падения с лошади.
И что же? Сменивший его Маркиан вовсе не воспринял смерть предшественника как Божью кару. А благородство Аттилы расценил как слабость и попытался отказаться от уплаты дани. Аттиле, видевшему в европейских правителях своих данников, а значит, почти рабов, все труднее давалась внешняя сдержанность. Как трудно быть царем… Он – царь – постоянно находил себя не на царском месте – униженным, осмеянным.
По всему следовало наказать опрометчивого преемника Феодосия. Но перевесило письмо от Гонории, сестры римского императора Валентиниана, которую фактически держали в заточении «в состоянии девственности ради чести дворца». Гонория передала Аттиле кольцо, признавалась в любви к нему и просила освободить ее от деспотизма брата. Она умоляла царя тюрков предъявить на нее права как на свою законную невесту.
Что это было, новая ловушка или вправду любовь? Аттила опять не знал. Но кодекс чести диктовал прийти на помощь слабому. Он двинул свои войска на Запад, требуя руки Гонории.
И оказался в ловушке. Битва, которую навязал ему Аэций, не сулила ничего хорошего.
«Что, отвернулся Тенгри?! – в который раз спрашивал и спрашивал себя Аттила. – Что, если вправду Небо отвернулось от меня, царя? И это моя последняя битва? Проиграю, заплачу за обман, будет по адату. Я не боюсь смерти, боюсь позора, он страшит… О чем это я говорю? О поражении? Нет! Нет! Не бывать ему! Не слушай меня, Господи, когда прошу о чем-либо несогласном с Твоею всеблагою волею! Не внемли мне! Не внемли!»
Тяжелые мысли уже давно не покидали Аттилу, предчувствия лишили сна, царь жил с истерзанной душой, без Вечного Синего Неба. Измены плотным кольцом окружили его. А теперь он должен был начинать действовать. Но как?
Вот откуда его по-человечески понятные слова, вызывающие сострадание: «Устал бродить по болоту… Господи, помоги дожить отмеренное». И тут же крик души, почти животное заклинание: «Не внемли мне! Не внемли, Господи!»
В том противоречии скрыт трепет души тюркского царя, она у него металась меж двух огней – адатом и собственными чувствами, обжигая себе то правое, то левое крыло.
В монологе царь ищет поддержку не царской власти, а в первую очередь себе, своей трепетной душе, не решаясь напрямую обратиться к Господу. Царь, и только он один, сознавал глубину смуты, что посеяна им самим, смуты, которая привела к разладу, к гибели вольное общество. Однако ни мудрые бояре, ни бесстрашные воины, никто посоветовать царю ничего не мог. Ведь молчат адаты! Как быть?
