Константин Крылов - Нет времени
Напротив, зарубежные «антисоветские» издательства — та же YMCA — PRESS или Издательство имени Чехова — охотно выпускали сшитые книжки без переплёта, с тетрадками на клею. Это было связано с экономическими соображениями — «в бумажке» книжка стоила дешевле, и большая часть тиража делалась именно такой, но с переплетенным вариантом для людей более состоятельных.
Отдельно следует рассматривать книжки на скрепках. Обычно они бывали «в одну тетрадку» и относились в основном к детской литературе. Интересно отметить, что первая легально продававшаяся в Москве несоветская книга — сборник статей Фрейда, наспех выпущенный каким-то кооперативом, — представлял из себя пухлую тетрадку мелованной (видимо, где-то стыренной) бумаги на двух огромных скрепках.
И ещё одно: советская книга могла быть — и часто бывала — толстой. 500–800 страниц в одном томе были если уж не нормой жизни, то уж не чем-то «из ряда вон». Разумеется, это касалось книг в переплёте. С другой стороны, слишком тонкая на вид книжка «в твёрдом» полусознательно воспринималась как что-то нетривиальное, обещающее.
Теперь обратимся к надписи на корешке книги. Уже упоминавшася тучность советских книжных изделий в большинстве случаев позволяла размещать текст на корешке горизонтально (то есть поперёк корешка) — что очень удобно, если книга стоит на полке, и примерно столь же удобно, если она лежит на столе бочком. К тому же это соответствует канонам высокого книжного искусства, согласно которым надпись на корешке должна быть либо горизонтальная, либо её вообще не должно быть.
Увы, эту эстетику портила нелепая, неизвестно откуда взявшаяся любовь к большим разлапистым буквам и названиям, видимым за версту. В результате толстенные тома Платона и Аристотеля работы издательства «Мысль» были размашисто подписаны снизу вверх, хотя куда более тонкие тома тех же авторов, выпущенные до 1917 года (например, знаменитое «карповское» издание творений Платона) любовно украшены узенькими золотыми буковками на корешках, — расположенными, конечно же, по горизонтали.
Теперь о надписях «сверху вниз». Здесь российская книжная традиция решительно расходится с западной, где книги принято подписывать снизу вверх. Интересное объяснение этому факту даёт Артемий Лебедев, веб-дизайнер и типографский маньяк (это комплимент). Процитируем его сочинение «Ководство», параграф 122:[283]
«По одной традиции корешок подписывался сверху вниз, по другой — наоборот. За каждой из этих традиций стоит рациональное объяснение.
Традиция размещать надпись на корешке сверху вниз более старая, она уходит корнями в те времена, когда книг было мало. Соображение было такое: если книга лежит на столе (или в небольшой стопке), читателю должно быть удобно прочесть название.
Традиция подписывать корешок снизу вверх более новая, она опирается на соображения об удобстве владельца книжной полки. Читать снизу вверх удобнее, потому что это направление больше соответствует европейской традиции письма слева направо, что особенно заметно при наличии нескольких строк текста на корешке (естественно желание читать строки слева направо).
Так вышло, что в Западной Европе и в Америке стали придерживаться более древней традиции, а в Восточной Европе и в России — более современной. При этом читатель должен помнить, что обеим традициям уже много веков».
Замечу только, что на самом деле так называемый западный стандарт является чистейшей ненужностью, так как почему-то предполагает, что книги в стопке должны обязательно лежать обложкой вверх. В то время как русские интеллигенты, на что уж глупы, но давно догадались укладывать книжки в стопке попками кверху, что обеспечивает прекрасную читаемость надписей на корешках. И только самую верхнюю книжку кладут обложкой вверх, чтобы видеть надпись на самой обложке. Что касается нынешних времён, то, как правило, название книги теперь воспроизводится на четвертой странице обложки, вместе с какими-нибудь цитатами, мордой автора и ненавязчивой рекламой, так что проблема отпадает вовсе. Зато, открыв переплётную крышку, можно сразу читать оглавление (которое по русской традиции помещается всегда после, а не перед текстом).
Что сказать о советской бумаге? Да примерно то же, что и о советской киноплёнке «Свема» Шосткинского химкомбината. То есть нашенская бумага ощутимо уступала импортняку, — причём не только в классе «люкс», но и по всему списочному составу. Конечно, важны различия. «Бумага типографская № 3» являла собой дрянцо цвета зубного камня, «офсет № 1» не желтел, но и товарного вида не имел тоже, мелованная обычно была тяжела, как участь крепостной крестьянки.
Увы. Вне зависимости от заявленного качества исполнения — общей, родовой чертой советской книги (как вещи) является её скверное сложение. Грубо говоря, советская книга была обычно неладно скорена и очень, очень плохо сшита. Нормой жизни считались ситуации, когда тяжёлый книжный блок буквально вываливался, как бы выдирал себя из твердой обложки, или когда скреплённые паршивым ссыхающимся клеем страницы разлетались после первого же чтения. Но даже если таких сюрпризов не случалось, глаз всё равно раздражённо цеплялся за какую-то общую некузявость, неустроенность советской книги, даже «богато убранной»: потёки клея по краям, неаккуратно пропечатанные иллюстрации со смещением цветовых слоёв, узкие поля, кургузый корешок, и везде — следы небрежности и грошовой экономии. Те же, кто видел изящные, аккуратные, ровнюсенькие томики западных издательств, готовы были душу продать за эту точность, аккуратность, симметрию очертаний — такую близкую и такую недостижимую, как неукусимый локоть.
Но минуем и это и устремимся к «содержимому». Ибо: насколько плоха советская книга была по сбитости и сшитости, настолько хороша она была на предмет подготовленности текста.
Итак. Советская книга обязательно имеет аннотацию, хорошая советская книга — предисловие или вступительную статью, а совсем хорошая — комментарии. К научным книгам прилагался ещё и «аппарат» — словари, указатели и прочее. Качество этого аппарата было запредельно высоким, если судить по нынешним меркам. Обеспечивалось это очень долгим издательским циклом, когда более-менее претендующее на что-то издание двигалось через редактуру со скоростью ползущего ледника. В частности, комментирующая часть проходила научную редактуру — так что уж если в примечании к третьей книге лукановской «Фарсалии» сказано, что Анксур — древнее название лацийского города Таррацины, и что ныне это местечко называется Террачина, то будьте уверены — так оно всё и есть на самом деле. В то время как сейчас в какой-нибудь высокоучёной книжке несложно обнаружить комментарий типа «Данте: римский поэт XVII века, автор поэмы «Манфред», ученик магистра де Сада и Артюра Пикассо».
Конечно, даже в советских книжках попадались смешные казусы — особенно когда комментирование брал на себя признанный мэтр, проверять за которым считалось лишней работой и дурным тоном. Но такое случалось всё-таки редко.
Впрочем, это мы начали смотреть книжку сзади (кстати, советская привычка). Возвратимся на прежнее. Как я уже сказал, книгу предваряла аннотация, за которой часто следовало предисловие. Предисловия к советским книжкам было принято не читать. Это делалось отчасти из осторожности: авторы вступительных текстов имели неприятную манеру пересказывать содержание книги. По слухам, существовало издание Агаты Кристи, где добросовестный автор вступительного слова заботливо разбирал каждое произведение и называл имя преступника, чтобы не держать читателя в напряжении. К тому же вступительные тексты часто содержали какой-нибудь марксизм-ленинизм, которым тогда было принято гнушаться. Сейчас, перечитывая советские книги, эти предисловия воспринимаются совершенно иначе. Как стало теперь заметно, многие — не все, конечно, но многие — образчики указанного жанра были, оказывается, написаны весьма неглупыми людьми, мысли коих сейчас кажутся нетривиальными и глубокими. Особенно если сравнить с перестроечной публицистикой, от которой сводит клювы у голубей… Но, впрочем, это уже не касается книги как вещи — а мы говорим именно о вещах.
О шрифтах. Текст классической советской книги набран серифным (то есть с засечками) шрифтом — как правило, гарнитурой «Таймс», «Пресс-Роман», «Художественной», «Литературной»[284] или чем-то вроде этого. Иногда в выходных данных значится простодушное «гарнитура обыкновенная».[285] Главное отличие от дореволюционных шрифтов состоит в том, что «добезцаря» самые популярные шрифты были изящнее, а именно: буквы были выше и уже. Послереволюционные книги тоже зачастую были набраны такими же высокими и худыми буквами, по сравнению с которыми советские шрифты — как Санчо Панса рядом с Дон Кихотом (ну или Ватсон рядом с Холмсом).
