Альбер Камю - Творчество и свобода: Статьи, эссе, записные книжки
«Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит» (Матф., XII, 43).
Его деление на людей действия и людей страдания.
То же применительно к Кафке: «Нужно истребить земную надежду, лишь тогда возможно спастись надеждой истинной».
Для К. Чистосердечие — это единство. Но это единство и Добро. Нет чистоты вне Бога. Вывод: смириться с жизнью нечистой? Я далек от добра и жажду единства. И тут ничего не изменишь.
*
Эссе о Бунте. Раньше я выводил философию из тревоги — вывести ее теперь из счастья.
То же. Воскресить любовь в абсурдном мире — значит воскресить самое жгучее и бренное из человеческих чувств (Платон: «Будь мы богами, мы не знали бы любви»). Но мы не вправе судить долгую любовь (земную) и любовь мимолетную. Верная любовь — если она не скудеет — для человека есть способ пестовать, насколько возможно, лучшее в себе. Так верность вновь поднимается в цене. Но эта любовь — за гранью вечного. Это человечнейшее из чувств, со всей вытекающей отсюда ограниченностью и восторженностью. По этой причине человек реализует себя только в любви, ибо в ней он находит ослепительное воплощение своей судьбы, лишенной будущего (а вовсе не потому, что, как утверждают идеалисты, в любви он хотя бы отчасти приближается к вечности). Пример: Хитклиф[378]. Все сказанное — иллюстрация того факта, что абсурд сводится к противопоставлению долговечного и недолговечного. Подразумевается, что длиться что бы то ни было может только вечно. Мы принадлежим миру недолговечному. Все, что недолговечно, и только оно, принадлежит нам. Значит, нужно отобрать любовь у вечности или по крайней мере у тех, кто рядят ее в одежды вечности. Предвижу возражение: значит, вы никогда не любили. Оставим это.
*
«Чума», второй вариант.
Разлученные утрачивают здравый смысл. Самые умные из них начинают выискивать в газетах или радиопередачах доводы в пользу того, что чума вот-вот кончится, начинают питать беспочвенные надежды и испытывать беспричинные страхи при чтении рассуждений, которые настрочил, зевая от скуки, какой-нибудь журналист.
*
Вот что освещает мир и делает его сносным — привычное ощущение наших связей с ним, точнее, наших связей с людьми. Общение с людьми всегда помогает жить, потому что оно всегда предполагает продолжение, будущее, — кроме того, мы живем так, словно нашим единственным призванием является именно общение с людьми. Но бывают дни, когда мы осознаем, что это не единственное наше призвание, а главное, понимаем, что связью с людьми мы обязаны лишь своим собственным усилиям: стоит перестать писать или говорить, стоит обособиться — и толпа людей вокруг вас растает; понимаем, что большая часть этих людей на самом деле готовы отвернуться от нас (не из злобы, а лишь из равнодушия), а остальные всегда оставляют за собой право переключить свое внимание на что-нибудь другое; в эти дни мы понимаем, сколько совпадений, сколько случайностей необходимы для рождения того, что называют любовью или дружбой, и тогда мир снова погружается во мрак, а мы — в тот вечный холод, от которого нас ненадолго укрыла человеческая нежность.
*
10 февраля.
Четыре месяца жизни аскетической и уединенной[379]. Воле, уму это на пользу. А сердцу?
*
Вся проблема абсурда могла бы, пожалуй, сосредоточиться вокруг критики объективного и субъективного суждения.
*
Любопытный текст Книги Бытия (III, 22): «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал (после грехопадения) как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно».
И изгнал человека из Эдема пламенным мечом, «обращающимся, чтобы охранять путь к древу жизни». Снова повторяется история Зевса и Прометея. Человек получил возможность стать равным Богу, Бог испугался и принудил его к повиновению. То же. Об ответственности Бога.
*
Размышлять и писать по плану мне мешает воображение. Оно у меня беспорядочное, неумеренное, пожалуй, даже чудовищное. Трудно представить себе, какую огромную роль воображение сыграло в моей жизни. А между тем я заметил эту свою особенность только в тридцать лет.
Иногда в поезде или в автобусе, когда время тянется медленно, я запрещаю себе блуждать среди образов и построений, кажущихся мне бесплодными. Но постоянно направлять мысль на верный путь, возвращать ее к полезному источнику утомительно, и наступает минута, когда мысли мои разбредаются, вернее, растекаются во все стороны: тогда часы пролетают молниеносно и я, не успев оглянуться, прибываю к месту назначения.
*
Быть может, к скульптуре меня влечет любовь к камню. Скульптура возвращает человеческому облику весомость и равнодушие, без которых я не мыслю величия.
*
Эссе: глава о «плодотворности тавтологии».
*
Человек, хоть немного знакомый с гимнастикой ума, знает, подобно Паскалю, что мы всегда совершаем ошибку, исключая что-то из своего поля зрения. Ум, развившийся до своего предела, твердо знает, что любая теория содержит в себе зерно истины и что любой опыт, накопленный человечеством, даже если он воплощен в таких противоположных фигурах, как Сократ и Эмпедокл, Паскаль и Сад, нельзя априорно отрицать. Однако обстоятельства вынуждают совершать выбор. Так, Ницше считал необходимым подвергнуть критике философию Сократа и христианство, хотя не мог привести серьезных аргументов. Нам же, напротив, необходимо встать на защиту Сократа или по крайней мере того, что он олицетворяет, ибо сегодня существует опасность, что на смену этим ценностям придет отрицание всякой культуры, так что Ницше рискует одержать здесь победу, которой он бы не пожелал.
На первый взгляд кажется, что это вносит в жизнь идей некоторый оппортунизм. Но это только кажется, ибо ни Ницше, ни мы сами не забываем о другой стороне вопроса; наши действия — просто защитная реакция. А в конечном счете опыт Ницше вместе с нашим опытом, опыт Паскаля вместе с опытом Дарвина, опыт Калликла[380] вместе с опытом Платона воплощают все богатство человечества и возвращают нас нашему отечеству (но все это может быть верно, лишь если учесть дюжину дополнительных тонкостей).
Как бы там ни было, см. Ницше (Происхождение философии, Бьянки[381], с. 208): «Сократ, признаюсь честно, так близок мне, что я все время борюсь против него».
*
«Чума», второй вариант. У разлученных трудности с днями недели. В первую очередь, конечно, с воскресеньями. С субботними вечерами. И с некоторыми днями, к которым прежде были приурочены определенные ритуалы.
То же. Глава о страхе: «Люди, за которыми приходили по вечерам…»
В главе о лагерях: сначала родственников разлучает смерть — потом из соображений гигиены детей отделяют от родителей, мужчин от женщин. И тогда разлука становится всеобщей. Все обречены на одиночество.
Таким образом, тема разлуки должна стать главной темой романа. «Они ничего не просили у чумы. Они терпеливо выстроили себе в сердцевине непонятного мира свой собственный, очень человечный мирок, где дни текли под знаком нежности и привычки. Но оказалось, что разлука с миром — это еще полбеды; пришла чума и разлучила их с их скромными привычными представлениями. Сначала она затмила их ум, а потом вырвала у них сердце». Практически: в романе нет никого, кроме одиноких людей.
*
«Чума», второй вариант.
Мы ищем покоя и идем за ним к людям. Но они поначалу не могут дать нам ничего, кроме безумия и смуты. Покоя надо искать в другом месте, но небеса молчат. И вот тогда, и только тогда, можно возвратиться к людям, потому что, за неимением покоя, они навевают сон.
*
«Чума», второй вариант.
Хорошо бы иметь террасы, расположенные над чумой.
Все они правы, говорит Риэ.
Тарру (или Риэ) прощает чуме.
*
Эссе о Бунте. Абсурдный мир сначала не поддается строгому анализу. Он открывается памяти и воображению. Таким образом, мир этот есть продукт мысли вообще, то есть конкретного воображения. Это приложение к жизненному поведению и к эстетике определенного современного принципа. Это не анализ.
Но как только вы очертите основные контуры этого мира, заложите первый (и единственный) камень, вы получите возможность рассуждать философски — а точнее, если вы все поняли правильно, у вас возникнет потребность рассуждать философски. Теперь необходим строгий анализ, и мы возвращаемся к нему. Торжествуют детали и описания. «Нас не интересует ничего, кроме…» превращается в «нас интересует все, кроме…» Отсюда точное и строгое — без выводов — исследование о бунте:
