Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян
16) тема «погибший поэт», подключающая сюда также Гумилева (казнен революцией, «русский Шенье»), Князева ( Вс. К . Посвящения), Пушкина (автор элегии), а также Цветаеву (которая, уезжая из России, оставила Ахматовой свой экземпляр Шенье и примечательно упоминала его в своих стихах – ее статус погибшего поэта стал ясен после написания Посвящения), а также Есенина (гибель которого почти с точностью совпала со столетием декабрьского выступления: в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года; П.Н. Лукницкий подробно пишет в своем дневнике, как он узнал об этом сам, как отреагировала Ахматова; «Каждый год умирает по поэту… Страшно, когда умирает поэт…» – 29.12.1925);
17) особая роль XVIII века в «Поэме» – Коридор Петровских Коллегий ; Царица Авдотья ; Казанова; Калиостро; голова MadamedeLambale ; эпиграф из Да Понте – Моцарта и др.;
18) некоторые аллюзивные возможности стихотворения Пушкина о Шенье; например, вышеприведенные строки Пушкина о замене стихов точками прямо соответствуют точкам в начале Посвящения; тема цензуры, очевидно, не могла быть неактуальной для Ахматовой, особенно в советский период ее творчества; вообще в годы террора, как послереволюционного, так и предвоенного, целый ряд фрагментов из «Андрея Шенье» должен был ощущаться как материал для злободневных параллелей:О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Или, например:
…но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи губя,
Ты все пигмей, пигмей ничтожный!
и некоторые другие подобные;
19) тема канунов и сочельников, ситуация «ночь перед казнью»/ «ночь ужаса и узнавания», тема вины и расплаты поколения, которые объединяют сопоставляемые тексты;
20) соответствие всего реконструируемого комплекса тем чертам поэтики Ахматовой и ее «Поэмы», на которые точнее всего указывали и которые глубже всего интерпретировали Т.В. Цивьян и В.Н. Топоров; в «Поэме» многократно «прямое описание заменяется нулевым, апофатическим, теневым, опрокинутым и т. д.» (Т.В. Цивьян, ср. ее же термин «меональное описание»); «Ахматова исходила из установки читателя на дешифровку «Поэмы», приветствовала эту установку и, более того, расставляла в тексте некие тайные знаки, которые, будучи найденными и верно истолкованными, облегчили бы читателю путь к дальнейшим открытиям-дешифровкам, подтверждая без того не вполне верифицируемые догадки» (В.Н. Топоров).Марина Акимова (Москва) Стихотворение Хлебникова «Огнивом-сечивом высек я мир…»: Комментарий. II [33]
Огнивом-сечивом высек я мир,
И зыбку-улыбку к устам я поднес,
И куревом-маревом дол озарил,
И сладкую дымность о бывшем вознес.
1907
При анализе небольшого произведения Хлебникова уместно вспомнить его слова из «Свояси»: «Мелкие вещи тогда значительны, когда они так же начинают будущее, как падающая звезда оставляет за собой огненную полосу; они должны иметь такую скорость, чтобы пробивать настоящее» [Хлебников 2000, 8]. Наше стихотворение стоит у истоков хлебниковской поэзии, и оно тоже «начинает будущее», то есть последующее творчество поэта, и вот в каких аспектах.
1
Словотворчество здесь еще очень робкое. Если условиться не считать за новые лексические единицы композиты (хотя в принципе это было бы некорректно), если разъять их, то в «Огнивом-сечивом…» только два кандидата в неологизмы: сечиво и дымность . При этом сечиво , строго говоря, не неологизм: это слово со значением ‘топор’ зафиксировано в словарях [см.: Срезневский 1903, стб. 905; Акимова 2007]. Но поскольку заведомо неизвестно, откуда пришло это слово в поэзию Хлебникова, можно его считать и неологизмом, особенно если принять во внимание, что ближайший контекст заставляет считать в качестве производящей основы не сечь ‘рубить’, а сечь (и здесь – окказионально) ‘высекать (огонь)’. Внутренняя форма обоих неологизмов достаточно прозрачна [см. также: Акимова 2007]. Последний использует суффикс – ость , излюбленный символистами. Р. Вроон замечает, что, отталкиваясь от символистов, Хлебников должен был искать свой путь оживления значения этого суффикса, – например, присоединяя его к основам несуществующих прилагательных [см.: Vroon 1983, 63]. Однако здесь Хлебников не делает и этого.
При всей словообразовательной скромности, в «Огнивом-сечивом…» уже найдены и начинают лирически осваиваться некоторые значимые, весьма продуктивные для Хлебникова корни/образы. Собственно, все слова, используемые здесь, образуют гнезда хлебниковских неологизмов. Среди них такие наиболее продуктивные основы, как мир ‘целое, вселенная’ (50 слов с этим корнем насчитывает «Словарь неологизмов», см.: Перцова 1995, 431—432), -буд (40 слов, см.: Перцова 1995, 422) и -зар (я) (32 слова, см.: Перцова 1995, 441; это отсутствие неологизмов при наличии потенциально неологистических корней уже отмечалось для поэзии Хлебникова, см.: Перцов 2001/2002, 176—177). Важными и количественно ощутимыми в дальнейшем станут и гнезда огонь, дым, уста, улыбка, дол, сладкий [см.: Перцова 1995, 430, 445, 457, 452]. Не порождает неологизмов лишь корень курить . В соответствии с этим и тема курения в поэзии Хлебникова оказывается достаточно редкой. О том, в каких именно мотивах и в связи с каким содержанием она развивается, речь пойдет ниже.
2
Из грамматических особенностей в этом стихотворении обращают на себя внимание глагольные формы. Они очень хорошо выделены почти одинаковым положением в не строго параллельных синтаксических конструкциях, а также и в стихе, где они все, кроме одного, оказываются в рифме. Заметим кстати, что у Хлебникова рифмуются более симметричные синтаксические построения: каркас нечетных строк образуют косвенное дополнение в форме существительного в творительном падеже и сказуемое, а каркас нечетных – прямое дополнение и сказуемое. В дальнейшем такой рифменно-синтаксический параллелизм будет встречаться еще, однако нельзя сказать, что в «Огнивом-сечивом…» опробована некая фундаментальная особенность поэтики Хлебникова: такие конструкции все же не часты. Ср.:Сияющая вольза
Желаемых ресниц
И ласковая дольза
Ласкающих десниц.
Сияющая вольза…, 1917
Блеснет забытыми заботами
Волнующая бровь,
Опять звенит работами
Неунывающая кровь.
Вновь труду доверил руки…, 1918
Здесь скачешь вольной кобылицей
По семикрылому пути.
Здесь машешь алою столицей,
Точно последнее «прости».
Жизнь, 1918—1919
Тихес голубое веничие.
Почили на веки печали,
Червонцев блеснувшие дали,
Зиес золотые струйничие,
Деревьев поломанный посох,
Ослады восстанья весничие,
Как снег, крылопад на откосах.
М л а д р о г о л у б о е п о л е т а,
Станица умерших нагес
И буря серебряных крыл,
Омлады умершей волота.
В пустынных зенницах охота
Щитом заслонить сребровеющий тыл.
И г р у с т н а я в е р а и н е с,
О чем и кому, я забыл.
Ангелы, 1919
В первых трех примерах мы имеем синтаксический параллелизм (не всегда полный) рифмующихся строк, как и в разбираемом стихотворении, а в последнем – словно развитие приема, более тонкую игру идентичных или схожих синтаксически, но не рифмующихся строк [34] . Однако в годы, близкие ко времени написания «Огнивом-сечивом…», рифменно-синтаксический параллелизм Хлебников, кажется, использовал охотнее. Ср.:
И я свирел в свою свирель,
И мир хотел в свою хотель <…>
И я свирел в свою свирель…, 1908
Я – отсвет, мученник будизн.
Я – отмет славный смертизны.
Я – отцвет цветизны.
Я – отволос прядущей смерти.
Я – отголос кружущей верти.
Я – отколос грядущей зыби.
Я – звученник будизн.
Я – мученник немизн.
Смеянство древних зорь
Старуха-веруха за тайной сидит.
Радуха-родуха на ветке вопит.
За далями златом падал туман.
За явями высился дальний курган.
Старуха-веруха за тайной сидит…, 1907
Нагот уземных,
Стыдот наземных
Изучена лесть,
Изведана сладость.
Могот подземных…, 1907
В умных лесах правен Лесовой,
В милых водах силен Водяной,
В домах честен Домовой,
А в народе – Славяной.
В умных лесах правен Лесовой…, 1907
Я знал: ненарекаемость Бозничего,
необъемность Полевичего,
неотъемность Огневичего,
неразъемность Водяничего,
неувядаемость Девичьего. Я знал.
I ред. Я ведал: ненарекаемость Бозничего…, 1907
<…> Водязь морок отведет.
Небязь зарево зовет,
Водязь морок отметет.
Небязь ворожич – отрок Прауны…, 1907
