Фредерик Бегбедер - Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей
№34. Уильям Фолкнер «ШУМ И ЯРОСТЬ» (1929)
На 34-й позиции взрывается «Шум и ярость», пространное и странное произведение американца Уильяма Фолкнера (1897—1962), лауреата Нобелевской премии по литературе за 1949 г. Идея романа сама по себе сверхоригинальна: оттолкнувшись от знаменитой фразы Шекспира «Жизнь – это история, полная шума и ярости, рассказанная идиотом и ровно ничего не означающая»[75], взять ее как руководство к действию, подчиниться другому Уильяму! Итак, «The Sound and the Fury» – это история, полная шума и ярости и поведанная тридцатитрехлетним дурачком-импотентом Бенджи, который влюблен в свою младшую сестру (ее, кстати, зовут Кэдди[76], ибо, несмотря на внешнюю бессвязность, этот роман выстроен очень логично). Сначала в нем трудно что-либо понять: в этом нескончаемом монологе неразличимо перемешаны и персонажи, и хронология. Но это наверняка сделано намеренно, ведь повествование ведется от лица дебила.
По всей видимости, в штате Миссисипи, что на юге Соединенных Штатов, все население заражено истерией: два других брата Кэдди, Квентин и Джейсон, в свой черед выражают обуревающие их ревность и безумие на весьма своеобразном языке; чернокожие слуги изъясняются на негритянском жаргоне, как в «Унесенных ветром» (появившихся чуть позже); глава дома, алкоголик, кончает тем, что отдает Богу душу; герои – если они не кончают с собой – спят со всеми подряд. Уж не решил ли Фолкнер исполнить посыл Шекспира до конца, то есть написать историю, которая и в самом деле «ничего не означает»?
Ничуть не бывало! Не будем кривить душой и скажем прямо: при том, что роман труден для чтения, автор демонстрирует такую изощренную манеру письма, которая граничит с чудом. Он завораживает нас, гипнотизирует нас, как те хитроумные картины поп-арта, которые можно разглядывать только с определенного расстояния, иначе увидишь всего лишь беспорядочную комбинацию цветовых пятен. Творение Фолкнера также требует отступа, и, если вы хотите насладиться этой книгой, нужно не бояться проскакивать некоторые герметичные пассажи, чтобы не упустить поразительные образы – например, Квентина, разбивающего свои часы, чтобы освободить время (эта метафора настолько эпатировала Жана-Поля Сартра, что он разродился целым исследованием, озаглавленным «Темпоральность у Фолкнера»). Когда произведения искусства тяжелы для понимания, усилия публики, как правило, щедро вознаграждаются: мозг забывает трудности восприятия, но сохраняет образы. Разумеется, так бывает не всегда: книга может оказаться и сложной, и в то же время пустой.
Ибо не все писатели – Фолкнеры. Проблема состоит не в самих гениях, которые изобрели свой собственный язык в XX веке, а во вдохновленных ими дураках-эпигонах. По вине Пруста целая когорта французских авторов считает себя обязанной строить длиннейшие фразы про своих мамочек, чтобы сойти за умных; по вине Джойса любая бездарь воображает себя поэтом, создавая нечитабельную заумь; и если значительная часть американской литературы состоит из толстых романов типа «Южной глубинки» («Deep South»)[77], набитых под завязку инцестами, насилиями, убийствами и фермерами-алкашами, то это уж точно вина Фолкнера, чьи «хроники кукурузоводов» высмеивал Набоков. Бедняга Фолкнер: великосветские приемы в смокингах еще до него захватил Фицджеральд, короткие фразы приватизировал Хемингуэй, и ему пришлось довольствоваться тем, что осталось, – между двумя порциями виски и тремя сценариями, отвергнутыми Голливудом. Предлагаю вам занятие, которое, право же, стоит труда: тренируйтесь каждое утро, произнося «Йокнапатофа» (название мифического округа, где происходит действие); оно звучит гораздо шикарнее, чем «петаушнок»[78].
№33. Габриэль Гарсиа Маркес «СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА» (1967)
Прочитав, что под номером 33 стою не я, а «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса (родившегося в 1928-м), некоторые могут подумать, что это именно я безумно люблю одиночество и замариновал себя в горечи бытия… и будут, разумеется, абсолютно правы.
«Cien anos de soledad», возникнув в Колумбии 1967 года, прокатились по всей планете как мощное землетрясение. Можно сказать, что история литературы XX века разделилась на две части – до и после этой книги: с ее появлением мир начал с упоением читать такие романы – латиноэпические (и маргинально-психические), яркие и пестрые, с неистовыми, безрассудными героями, неожиданными поворотами сюжета и буйной атмосферой тропиков. Кроме того, наблюдается еще одно любопытное явление: великие романы прошедшего века часто основаны на стремлении сконцентрировать вселенную – в одном дне дублинского алкоголика, в жизни одного парижского дома или, как здесь, в воображаемой колумбийской деревушке под названием Макондо, изолированной от цивилизованного мира.
Гарсиа Маркес решил поведать нам историю династии Буэндиа, начиная с Хосе Аркадио, основателя селения, и кончая его внуком, родившимся с поросячьим хвостиком (так что Мари Даррьёсек ничего нового не придумала[79]); между ними описана жизнь полковника Аурелио, марионеточного диктатора, весьма напоминающего генерала Алькасара в «Tintin chez les Picaros»[80]. Макондо суждено отразить, как в зеркале, все величие и упадок XX века: вначале это всего лишь крошечное симпатичное селеньице со своими легендами (например, стоит священнику выпить шоколаду, как он взмывает в воздух), но с наступлением современного прогресса магия обретает все более индустриальные черты – вот уже и магниты притягивают железо, и подзорные трубы сокращают расстояния, и фотографии останавливают время; все эти нововведения – дороги, работа, образование, администрирование, телевидение – вещи, конечно, полезные, но не менее странные, чем философский камень алхимиков, – они только удаляют нас от самих себя.
А потом будет война, и набегут эксплуататоры-американцы, и все смоет дождевой потоп, который продлится целых четыре года. «Сто лет одиночества» – это трагикомическая эпопея, и необъятная, и смехотворная, которую часто сравнивают с «Дон Кихотом», но которая все-таки ближе к Библии, с ее Книгой Бытия, Исходом, Потопом и Апокалипсисом; да, это именно Библия латиносов, Библия-сальса, эдакая «Buena Vista Social Bible», написанная в лирическом и ошеломляющем духе. А впрочем, сейчас я вам это докажу, послушайте-ка сами:
«Он избежал всех катастроф и катаклизмов, которые выпали на долю человечества. Он пережил пеллагру в Персии, цингу на Зондском архипелаге, проказу в Александрии, бери-бери в Японии, бубонную чуму на Мадагаскаре, землетрясение на Сицилии и кораблекрушение, поглотившее целый людской муравейник в Магеллановом проливе».
Как видите, это многое объясняет. Анджело Ринальди преувеличивает, утверждая, что эта книга должна была бы называться «Сто лет пошлячества», даже если ему нравится выводить из себя Жана Даниэля[81]. Сержант Гарсиа Маркес все еще жив, он получил Нобелевскую премию по литературе в 1982 году, и ему всем обязаны многие «барочные» писатели – Жозе Сарамаго, Гюнтер Грасс или Салман Рушди[82], из коих двое первых уже нобелизированы, а третий – вполне нобелизабелен. Отсюда мораль: пишите толстые, разветвленные романы, и у вас будет гораздо больше шансов огрести Нобеля, чем у последователей Маргерит Дюрас[83].
№32. Альбер Коэн «ПРЕКРАСНАЯ ДАМА» (1968)
«Спешившись, он зашагал мимо кустов орешника и шиповника; конюх следовал за ним, ведя в поводу обеих лошадей; он шел в тишине, размеченной лишь треском веток под ногами, его обнаженный торс обливало полуденное солнце, он шел вперед и улыбался – странный и величественный, уверенный в своей победе». И точно: он победит и станет номером 32 в списке пятидесяти лучших книг века, а мне, подобно Адриену Дэму, останется лишь одно – быть потрясенным наблюдателем.
Этот Неопознанный Литературный Объект – «Прекрасная дама» Альбера Коэна (1895—1981) – появился в 1968 году, в разгар псевдореволюции буржуазной молодежи, устыдившейся своего мещанского благополучия. Альбер Коэн – дипломат в отставке, осевший в Женеве, в домашнем уединении, ему 73 года, и это его третий роман, после «Солаля» и «Манжклу». Не могу понять, как другу детства Марселя Паньоля[84] удалось снести это золотое яичко – столь фантастическую историю любви, юной, неистовой, страстной и в то же время, мрачной, жестокой, унылой, невообразимой.
Тридцатые годы. Солаль, красавец еврей родом с Кефалонии, высокопоставленный чиновник в Лиге Наций, влюбляется в замужнюю женщину, Ариану, и кадрит ее на протяжении 350 страниц до тех пор, пока она не бросает своего жалкого мужа Адриена Дэма, который стреляется с горя. Влюбленная чета, обретя наконец свободу, будет предаваться любви не три года (отсылка к неведомому шедевру[85]), но целых три главы, до самой смерти: любовь за закрытыми дверями, «возвышенный и неугасимый пламень», приводит либо к скуке, либо к саморазрушению. Точно такая же история рассказана уже в тысячах романов: Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Поль и Виргиния, Даниэль Дюкрюэ и Фили Хаутман, но тогда почему же Ариана и Солаль так трогают наши сердца?
