Шалва Амонашвили - Как любить детей
Но вскоре понял, что общаться с детьми с начальственных позиций нельзя. Как нельзя формализовать их общественную жизнь, ограничив ее, заниматься составлением альбомов, выпуском газет, проведением сборов и заседаний, составлением отчётов, организацией борьбы с двоечниками.
Дейда Варо, для которой я стал коллегой, дала мне мудрое напутствие: «Полюби детей, подружись с ними, помоги им и защити каждого. Вспомни о чем ты мечтал в их возрасте, чего тебе не хватало в школе». Это было то, чем она руководствовалась сама, воспитывая меня и моих одноклассников.
И в школе скоро закипела интересная пионерская жизнь.
Было всё: походы, игры, труд, олимпиады, спартакиады, обсуждения, встречи, утренники, тимуровская деятельность, забота об исторических памятниках, постановка спектаклей, бальные танцы, сбор макулатуры. Я почитал томик Антона Семёновича Макаренко и воспользовался его принципами о параллельных и перспективных линиях.
Но, вспоминая сегодня те годы, я понимаю, что была у меня тогда ещё одна работа, которая двигала всё это. Она была внешне невидимая, не отражалась в планах. Это суть ее определила Дейда Варо: полюби, подружись, помоги, защити. Я усердно следовал этим наставлениям, хотя с большими усилиями: нужны были терпение, мудрость, понимание, искусство общения… А во мне всего этого так не хватало. И я стал воспитывать себя, создавать в себе облик воспитателя-друга для детей и старался выдерживать его в повседневной жизни. Постепенно увидел, что дети потянулись ко мне, стали относиться с доверием.
От кого мне приходилось защищать детей?
От агрессии взрослых — иногда от собственных родителей, иногда от своих учителей.
Какая нужна была детям помощь?
Чтобы они разобрались в себе, чтобы поверили в свои силы и свои способности, чтобы умели налаживать отношения…
Но я был студентом второго курса, да и не педагогического, а востоковедческого факультета. Мне нужны были и опыт, и специальные знания. Не хватало ни того, ни другого.
Читал педагогические книги, но многие из них были далеки от того, что волновало и заботило меня. Опыт черпал из своих проб и ошибок, из своих школьных воспоминаний и переживаний. А также, когда всё это не помогало, я принуждал своё сердце и разум, чтобы они подсказали мне правильное решение воспитательных задач.
Меня вызывает к себе учительница химии (та самая, которая дала мне когда-то переэкзаменовку) и обличает мальчика:
— Ты же пионервожатый, забери его и накажи за хамство, исключи из пионерской организации. Я его на свои уроки не допущу… — такое задание она даёт мне в приказном тоне. Она озлоблена, кричит.
Что я предприму? Мне нужна мудрость, а не судейство…
Проходит по коридору мальчик, на лице ссадины, синяки, глаза красные. Забираю его к себе.
— Что случилось?
Он ни с кем не подрался, не ушибся. Откуда ссадины, зачем глаза красные?
Мальчик доверяется: папа его избил, родной отец погнался вчера за ним и избил.
— Из-за чего? — спрашиваю.
— Из-за двойки по русскому языку…
— А учитель кто?
Та же самая, что донесла на меня инспектору на экзамене.
Как сделать, чтобы ту же самую дружбу, что я ищу в этом мальчике, отец тоже поискал?
Как сделать, чтобы мальчик не стал очередной жертвой той злобной учительницы русского языка?..
На улице встречаю группу девочек-шестиклассниц (в 1952 году мужские и женские школы были объединены), их четверо. Ясное дело — сбежали с уроков. Увидев меня, попытались скрыться. Но уже поздно. Подходят ко мне.
— Вы никому не скажете? — спрашивают.
— Нет, — говорю, — но почему вы не в школе?
— У нас контрольная, а мы не готовы…
Конечно, никому не скажу, и девочек не буду гнать обратно в школу.
Получится ли воспитание, если я им сейчас прочитаю нотацию, что так вести себя нельзя? Ведь сам я не раз удирал с контрольных.
Правильно ли я сейчас поступлю, если приглашу их в кафе, которое рядом, и угощу мороженым? Не знаю, но поступаю именно так.
На педсовете обсуждается ребром поставленный вопрос: «Или я, или он». Пятиклассник с мамой стоят в углу большой учительской как у позорного столба. Мама плачет и всех умоляет:
— Трое детей, муж погиб… Пощадите… Обещаю, я его строго накажу… Больше не посмеет грубить учителю…
Но учительница стоит на своём:
— Я его обратно в класс не приму…
Это та учительница, которой я когда-то на «здравствуйте» ответил «драптуните». Мальчик — жертва учителя. Встаю и заявляю:
— Мальчик — пионер, беру его под свою опеку…
Но учительница обрывает меня:
— Тебе самому нужен опекун…
Что мне ответить заслуженному учителю, автору учебников?
Так я расту в своей же школе уже не как ученик, а как коллега своих бывших учителей. Пока многие из них не признают во вчерашнем ученике коллегу, а я, как росток свободолюбивого дерева, пробиваюсь под асфальтом, варюсь в собственном соку.
Мечты мои о дипломатической службе, о журналистской деятельности блекнут, они уже не манят меня, я забываю о них. В сердце моём просыпается семя предназначения, незаметно пробивается и завладевает всей моей сущностью. Чувствую, что пришёл в школу к детям на всю жизнь.
Так я думал в конце 50-х годов
Я закончил университет с красным дипломом, и меня пригласили поступить в аспирантуру по истории Ирана, пригласили ещё работать в КГБ на какую-то тёмную должность. Но я чётко определился: далеко от детей не уйду. Знания по педагогике и психологии — вот что мне нужно было. Где я могу их получить? Есть Институт педагогики имени Якова Семёновича Гогебашвили, совсем близко от моей школы. В том же здании обитает Институт психологии имени Дмитрия Николаевича Узнадзе. Я поступаю в аспирантуру по педагогике, а в школе я — уже учитель истории, успев уже побывать учителем труда, литературы. После уроков я занимаюсь в научно-педагогической библиотеке, которая тоже носит имя Я.С.Гогебашвили. Здесь много важных книг, а мой профессор, в мире известный специалист по Коменскому, Ушинскому и Гогебашвили, сказал мне:
— Изучай классическую педагогику.
Я читаю жадно, с упоением: Квинтилиана, Коменского, Локка, Руссо, Песталоцци, Дистервега, Ушинского, Пирогова, Гогебашвили, Макаренко… Делаю выписки — их становится более двух тысяч. В моём воображении складывается изумительный Храм Образования, в нём царствуют Вера, Надежда, Любовь, Мысль, Свобода, Совершенствование, Устремление, Благородство, Преданность. Но Любовь — матерь всех остальных.
Я ещё не знаю имени Януша Корчака и имени Василия Александровича Сухомлинского. Не знаю, как видят мир Владимир Иванович Вернадский, Дмитрий Сергеевич Лихачёв. Я ещё не читал Новый Завет и не знаю основ Мировых Религий. Мне ещё никто не говорил о Николае Бердяеве, о Павле Флоренском, об Иване Ильине. Вот прибудут они, и мой Храм будет освещён. А пока я восхищён тем, что у меня уже есть. Надо сделать так, чтобы все школы мира разместились в этом Храме, чтобы все они были пропитаны мыслями, которые я выписываю из этих живых источников.
Потом я читаю учебники по педагогике, чтобы готовиться к сдаче кандидатских экзаменов. Читаю труды советских учёных-педагогов, осваиваю советскую педагогическую теорию… И мне кажется, что падаю из небесной высоты куполов моего Храма, и вот-вот моё сознание разобьётся о камни авторитаризма, о монолит материалистической идеологии.
Я в отчаянии.
Спешу к своему профессору с просьбой помочь разобраться: в чём разница между Небом и Землёю. Он мне говорит о материализме и о том, что классики не могли подняться до марксистского понимания педагогики.
Получается, что не Небо над Землёю, а Земля над Небом?
Но для меня всё складывается иначе: Земля принадлежит Небу, она с ним единое целое; она, так же как все небесные тела, есть проявление Беспредельности Неба.
Дух и Материя — тоже единое целое. Дух проявляется через Материю.
Сознание должно иметь в виду эту целостность Неба и Земли, Духа и Материи. Отрывать их друг от друга — значит исказить реальную картину мира. Это будет означать и искажение педагогического сознания. И мы уже получили такое сознание; с помощью тысяч и тысяч учителей, воспитателей, миллионов взрослых оно упорно утверждает авторитаризм и бездуховность в воспитании детей. Я, будучи школьником, испытал на себе колючки этой педагогики. А теперь их испытывают миллионы детей. Счастье, если в каждой школе есть хоть три, хоть два, пусть хоть один посланник Небес вроде Дейда Варо; они спасут многих, которых губят другие. Губят не столько по злости, сколько по причине невежества.
Так я думал тогда — в конце 50-х годов.
Дети призывают меня отходить от авторитаризма
Моим ученикам-восьмиклассникам нравились мои уроки истории. Я старался создавать в их воображении голограммные картины исторических событий, делать их соучастниками этих событий, действовать с ними по принципу свободной воли, но думая о будущем, и понять, как могло бы оно измениться. Это вызывало более глубокое обсуждение исторических фактов и действующих в них закономерностей. Что касается отметок, я доверил им самим оценивать себя и ставить те отметки, которые, по их мнению, они заслуживали. Отметки ставили они сами и в журнале, и в дневниках. Общение моё с ними было непосредственное, дружеское. Они доверяли мне, а я — им. Я старался на каждом уроке выдерживать классические нормы проявления своей любви к ним.
