А. Белоусов - Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты
Дом Бакуниных в Твери хорошо сохранился, хотя в нем и нет музея. Он находится на правом берегу Волги, как раз напротив устья Тверцы. Эта часть реки была в XVIII в. судоходной, и именно рядом с домом Бакунина по всей набережной тянулись купеческие торговые дома, здесь приставали баржи, паромы и лодки с разными товарами, а зимой шли через реку, повыше устья, обозы.
А здесь пусто, дико,
Лег на душу лед —
Ни радости клики,
Ни шумных хлопот.
То ветер возгласом
Тоскливым поет,
То колокол басом
К молитве зовет.
Молитвы сердечной
Небесный язык
Бессмертен, конечно,
Кто Бога постиг.
За Волгой обитель —
Прекрасный, младой
Ее был строитель,
Тот отрок святой,
Которого счастье
Похитил сокол
И брачное вено
В клобук пременил.
Как птичка в ненастье
Приют он нашел,
И душу от плена
Страстей свободил
Упорною битвой
С самим естеством,
Святою молитвой
И строгим постом.
Как легко можно догадаться, речь в этой части поэмы идет об основании Успенского Юрьева Отроча монастыря, расположенного как раз напротив дома Бакунина за Волгой, на стрелке между Волгой и Тверцой. Легенда об основании Отроча монастыря очень позднего происхождения (см.: Дмитриева 1969, 213; Семячко 1994, 5–6). Она возникла во второй половине XVII в., но в литературе появляется только после того, как ее достаточно обстоятельно пересказал И. Ф. Глушков (1801).[240] Несколько позднее эту же легенду положит в основу своей поэмы «Юрий и Ксения» В. К. Кюхельбекер. Отрочь монастырь для Твери являлся одной из двух местночтимых святынь вместе со Спасо-Преображенским собором и мощами благоверного великого князя Михаила Ярославича Тверского, погребенными в нем. Историки считают (вслед за легендой), что монастырь возник при князе Ярославе Ярославиче в 1265 г., но в памятниках этого времени он не упоминается, поэтому и основание его должно относиться к более позднему времени, нежели утверждает легенда. Более того, известно, что княгиня Ксения происходила не из тверского священнического рода, но из боярского рода Великого Новгорода. Однако тверской текст не мог обойтись без такой красивой легенды, которая совместила основание древнейшего монастыря и первого известного в истории тверского князя, бывшего одновременно и великим князем.
Под черною рясой
Души тот же пыл,
Но Богу моляся,
Он лучше любил.
Любовь и терпенье
Рассеяли мглу,
И думы прозренье
Далося ему.
Тревога: за Тмагой[241]
Татарской посол
С своею ватагой
За данью пришел.
О деньгах ни слова,
Бери себе дань,
Но дому святого
Не тронь, не погань,
Не смей даже взглядом
Позорить девиц.
Набат – стрелы градом
Посыпались ниц.
Посол, уязвленный,
Сраженный упал.
Народ разъяренный
Татар истерзал.
Но вот в совокупной
Идет силе рать,
И город преступный
Клялась покарать.
И днем, где татары
Идут, – черный дым,
А ночью – пожары
Сопутники им.
Пощады пригожим,
Но трупы родным —
Насилия ложем
Татар удалым.
<И злая истома
Невольников ждет,
Бежит от разгрома
В испуге народ.>[242]
В этой части стихотворения описывается восстание против ордынского баскака Чол-хана (Шевкала), посланного в Тверь для сбора дани и постоянно оскорблявшего и унижавшего жителей города. Тверское восстание 1327 г. стало первым массовым выступлением против татаро-монголов на Руси. Оно нашло отражение в исторической песне о Щелкане Дудентьевиче, и именно из песни (из ранней редакции XIV в.) заимствовано сообщение, что Чол-хан бесчестил девиц и вдов. Началось же восстание 15 августа – в день празднования Успения Богородицы – в храмовый праздник Успенского Отроча монастыря. Отсюда – слова поэмы про «думы прозренье», которое «далося» монаху Юрию. За восстание это, как известно, Тверское княжество было жестоко разорено, Тверь потеряла великое княжение и уже никогда не смогла достичь былого уровня развития (см., например: Воронин 1944; Черепнин 1980,475–497).
Бакунин, как видим, берет самые ключевые моменты, могущие основоположить тверской текст, и в этом его мифотворчестве нет ничего специфического, чего не было бы в других местных мифических текстах. Но текст этот не имеет собственно своей, присущей только ему поэтики, каких-то своих «художественных особенностей». Более того, строение его буквально того же типа, что и строение других местных текстов, основанных на других мифах[243].
Любовь Бакунина к жанру описательной поэмы была связана, очевидно, со стремлением к воссозданию и репродуцированию локальных мифов. В этом отношении весьма показательны также его поэмы «Осуга» (описание имения Прямухина; комментированное издание см.: Строганов 1999а, 77—122, 145–148) и «Торжок» (неполный текст см.: Строганов 19996). Вообще же эту тенденцию можно, видимо, распространить на всю усадебную поэзию рубежа XVIII–XIX веков: описывая свои поместья, русские дворяне-дилетанты творили (более или менее талантливо) местные, локальные тексты – мифы о них.
2. Адрес как подпись
Следовало бы остановиться на еще одном весьма примечательном явлении, также свойственном изучаемому периоду. Согласно распространенному литературному этикету, писатели-непрофессионалы рубежа XVIII–XIX веков не подписывали своих сочинений, а публиковали их анонимно. Однако в ряде случаев подпись под стихами заменялась более или менее прозрачными намеками в виде географических названий. Если бы рассматриваемое стихотворение «Под окнами Волга…» было опубликовано в свое время с подписью «Тверь», современники без большого труда могли бы угадать его автора. Задача облегчалась, если топоним указывал на небольшой объект.
В журнале «Друг просвещения» за 1806 г. (ч.І, № 1, 31–33) было опубликовано стихотворение «Чувствительно-нежный бред»:
Не сердись, мой ангел милой, К сердцу дай себя прижать, Прав, кто в жизни сей унылой Больше мог цветов нажать; Верь, что солнышко в лазури Слабей чувств моих горит, Будто молния из бури Твой глазок меня палит, Без тебя часы мне веки, Тьма – свет солнечных лучей, Пылких слез кипящи реки Льются градом из очей; Вечность мне с тобой мгновенье,
Ночь светла и тепел лед,
Вихрь – зефиров дуновенье,
Корка хлеба – сладкой мед:
Что же проку? Ты посулом
Лишь мою волнуешь кровь,
И за крепким караулом
Держишь страстную любовь!
Ах, блаженства сквозь полуду
Так печаль моя сквозит,
Как сквозь утлую посуду
Быстрой ток воды бежит:
Лиза! Нет, нельзя плотиной
Океана вод сдержать,
И стыденья паутиной
Чувств любви упругость сжать;
Хоть один цветок, друг милой,
Дай с карминных уст сорвать
И в любви волшебной силой
Две души в одну слиять —
Как? – души за излиянье
В щеку мне даешь ответ?
Вот награда! Воздаянье
Воздыханий стольких лет!
Но страшись – гром раздается,
И подсолнешная вся,
Страхом движима, трясется
И колеблет небеса!
Зри – надмясь, морские токи
Как из логовищ бегут
И кремнистых гор высоки,
Как щепой хребты несут —
Ах! Небес гремящи своды
Скоро в бездну полетят,
И, обрушась, труд природы
В пыль и пепел превратят!
Я тогда, стряхнув обломки
Сокрушенныя земли,
Сквозь Перунов гулы громки
Так реку тебе: внемли,
Наградить ты не хотела,
А старалась проманить,
Зришь, что страсть моя довлела
Целой мир воспламенить.
Лягу тут и окончаю
Дней моих плачевну нить,
Буду ждать по обычаю,
Не придет ли кто спросить?
Придет странник и, сыпучи
Зря пески и трупы гор,
Спросит, где леса дремучи?
Где приятств земли собор?
Было все и вдруг не стало;
Что сей гибели виной?
Нечувствительности жало
И любви безмерной зной,
Гласом дан ответ сипучим,
Мира мшистой мавзолей,
Странник! Скрась цветком пахучим
И над ним слезу пролей.
Стихотворение достаточно остроумное – на фоне поэтической продукции «Друга просвещения» (Д. И. Хвостов, П. И. Голенищев-Кутузов, Г. С Салтыков) очень выигрышное. Оно весьма удачно вписывается в полемику «Друга просвещения» с карамзинистами слезно-сентиментального толка и могло бы быть атрибутировано самому талантливому и яркому поэту этого журнала – Д. П. Горчакову. Но под стихотворением вместо подписи стоит адрес: «Село Прямухино. Маія 20 дня 1805 года».
Подпись эта снимает все иные ответы, кроме единственно возможного: стихотворение принадлежит А. М. Бакунину, владельцу села Прямухино Новоторжского уезда Тверской губернии. До сего дня специалисты, так или иначе касавшиеся творчества этого поэта (они, впрочем, весьма немногочисленны), не знали ни одного стихотворения Бакунина, опубликованного им при жизни. Считалось, что, как поэт-дилетант, он никогда не печатал своих произведений[244]. Наша находка позволяет уточнить некоторые стереотипы восприятия этого автора и представить его более объемно – как участника литературных полемик 1800-х гг. (о литературной позиции его в 1820-е гг. см. указанные выше комментарии к «Осуге» и «Торжку»), Но для нашей темы важно еще и то, что данной подписью Бакунин сознательно создает миф о Прямухине как о месте иронии над «чувствительно-нежным бредом», над карамзинизмом, как он его понимает в данное время (позднее его оценка будет намного сложнее)[245].
