Огюстен Кальме - Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов
Эта парадигма подразумевала идею превращения невежественных и суеверных дикарей Восточной Европы (считавшихся далеко не «благородными») в цивилизованных людей. Интеллектуалы эпохи считали, что эта миссия Просвещения, этот цивилизационный процесс может быть осуществлен только «сверху» в социальном смысле и с «Запада» — в географическом [434].
Но словно и этого мало, вампиры были связаны с центральными для христианства концепциями воскресения из мертвых и святости. Точно задавшись целью извратить христианские представления о нетленности ряда святых, тела вампиров отвергали разложение, их могилы источали свет — словом, вся атрибутика святых была воплощена ими в извращенном и богохульственном виде[435]. В связи с этим Мари-Элен Юэ считает вампиризм «не просто эпидемией, а лже-религией», дьявольской пародией на церковь и самого Христа. Вампир восстает из мертвых, обзаводится учениками, которые в свою очередь завоевывают новых последователей, а использование его крови как защитного средства, в том числе поедание хлеба, замешанного на вампирской крови, инвертирует таинство евхаристии. Вампир «становится извращением тела Христова, неожиданным Мессией мучительной посмертной жизни, который несет своим ученикам и смерть, и воскресение из мертвых» — пишет Юэ[436].
* * *Подобные параллели, несмотря на всю их рискованность, были очевидны для религиозного ученого-экзегета, каким был Кальме. Вампир являл собой теологический вызов — и Дом Кальме вызов принял. «Если возвращение вампиров имеет место в действительности, должно доказать его и отстоять; если же оно иллюзорно, в интересах религии необходимо разоблачить заблуждения тех, кто верит в его истинность и искоренить ошибку, которая может привести к опасным последствиям» — заявил он в предисловии ко второй части трактата, посвященной вампирам.
Кальме не делал секрета из того, что именно явление вампиров заставило его взяться за перо (в начале 1740-х гг. он активно собирал материалы о вампирах и, как свидетельствует его переписка, просил своих многочисленных корреспондентов сообщать новые сведения). В предисловии к трактату в издании 1751 г. он писал:
Меня давно поражали известия о вампирах или призраках Венгрии, Моравии и Польши; о вруколаках Греции; и об отлученных от церкви, о которых говорилось, что они не подвержены тлению. Я заключил, что должен уделить этому вопросу всемерное внимание, и решил посвятить ему особую диссертацию. <…> Собирая сведения о данном предмете, я обнаружил немало сведений и касательно явлений духов; большое число этих сведений мешало должному изложению трактата о вампирах. Я отделил их и составил рассуждение о явлениях духов <…> Многие сочли приложение главным и обратили большее внимание на первую часть, нежели на вторую, которая являлась, однако, первой и главной в моем замысле.
Явления ангелов, демонов и духов не представляли существенной трудности для Кальме: он безоговорочно признавал истинность всех изложенных в Священном Писании явлений (хотя и считал, что некоторые из них могут быть «объяснены») и визионерского опыта ранних святых и отцов Церкви; механизм этих явлений он описывал как неподвластный человеческому разуму. В остальном Кальме проявлял незаурядный скептицизм, отбрасывая ряд легенд как ложные; другие он объяснял обманом чувств, а в некоторых случаях признавал возможность дьявольского участия. Но в конечном итоге, замечает Фернандо Видаль, все сводилось к чудесному Божественному вмешательству[437]. Как писал Кальме, «никакое явление не может произойти без известного чуда, и без необычайного и сверхъестественного участия Господа, который приказывает, или заставляет, или позволяет ангелу, или демону, или душе, отделившейся от тела, действовать, говорить, ходить и исполнять иные действия, присущие телу».
В случае с вампирами Кальме не мог опираться на авторитет Священного Писания или сводить явление вампиров к чуду: чудо и тем более чудо воскресения из мертвых должно было прославлять Господа и истину христианства, а этому требованию вампиры никак не соответствовали. Их воскресение из мертвых ставило под сомнение единственность воскресения Христа и являлось «богохульственной карикатурой» на обещанное человечеству воскресение, тем более что вампиры восставали из гробов в человеческом облике, а не в лучезарных духовных телах Библии[438].
Вдобавок, Кальме сознавал уникальность описываемого явления: речь шла о действующих, разгуливающих по ночам, предающихся плотским утехам, пьющих кровь привидениях во плоти. «Ни в одной истории мы не читаем ничего похожего и так выраженного, как то, что рассказывается нам о вампирах Польши, Венгрии и Моравии» — писал он, предваряя свой трактат о вампирах[439]. Любопытно, что эти взгляды Кальме взяли на вооружение некоторые исследователи, доказывая со ссылками на аббата, что вампиры XVIII в. представляли собой совершенно «уникальный тип живого мертвеца»[440].
В определениях Кальме и многих его современников, иначе говоря, вампир выступает как мертвец, который оживает в собственной плоти и высасывает кровь живых. Отметим, что взгляд на вампира как на кровососа вызывает серьезные возражения у ряда исследователей. Как утверждает Питер Марио Кройтер, автор известного исследования «Вампирские верования Юго-Восточной Европы» (2001)44, «в народных верованиях нет заостренных зубов, укуса в шею и высасывания крови. Таких идей не существует. Время от времени сообщается, что вампир пьет кровь. Но на вопрос о том, как он это делает, ответа нет. Совершенно очевидно, что это — метафорическое описание утраты жизненной силы»[441]. Вампиры народных поверий и в самом деле не отличались ни острыми клыками, ни романтической позой: все это производные не фольклорного, но культурного воображения. Тем не менее, уже сообщение такого осведомленного австрийского военного, как Александр фон Коттвиц (который в 1732 г. получил копию официального доклада о событиях в Медведже не позднее дня его подписания и присовокупил к нему известие о вампирской панике в близлежащей деревне Кукльин), пусть и полученное из вторых рук, содержит описание высасывания вампиром крови из шеи жертвы[442].
Кальме, впрочем, больше интересовала теологическая проблема существования вампиров. Некоторые истории (к примеру, рассказы о греческих вруколаках) аббат отверг без колебаний, видя в них следствие «невежества, суеверий и страхов». Другие, по мнению Кальме — который приводил множество примеров мнимых смертей, оживления утопленников и т. д. — могли объясняться преждевременными захоронениями. Но и такие соображения не могли объяснить, каким образом вампиры, даже представляя собой мнимо усопших и утративших в гробу рассудок людей, выбирались из могил, не потревожив земли.
Эта проблема стала главным затруднением для Кальме. Проще всего было бы заподозрить здесь Божественную волю, но с точки зрения Кальме, как уже сказано, такое темное и кощунственное по своей природе явление, как вампиры, не могли являть собой чудо Божье. Отверг он и идею вмешательства Дьявола: Кальме считал, что хотя Господь своим промыслом временами и «ослабляет узду» нечистого, возможности демона не безграничны. Следовательно, чудесные ночные путешествия вампиров — еще одно доказательство ложности вампиризма: «Никто еще не разрешил это затруднение, и никогда не разрешит. Возможно предположить, что демон истончает и одухотворяет тела вампиров, но доказательств тому нет, и это едва ли вероятно». Кальме приводит еще один, довольно оригинальнальный довод: если бы вампиры действительно воскресали, они непременно рассказывали бы своим родственникам и друзьям о происходящем в ином мире, требовали бы заупокойных молитв и исправления нравов; но вампиры, «напротив, относятся к ближним как к врагам, истязают их, забирают их жизни и выпивают их кровь».
Итак, воскрешение мертвых возможно, но остается прерогативой «одной только всемогущей силы Господа». Утопленники, «обмершие, впавшие в летаргическое или экстатическое состояние либо принятые за мертвых» могут быть приведены в чувство без всяких чудес, путем природного или медицинского вмешательства. Что же до вампиров, то упиры, вампиры или привидения Моравии, Венгрии, Польши и т. д., о коих рассказаны столь невероятные вещи, истории столь полные деталей, столь подробные, со всеми необходимыми свойствами, заставляющими им поверить и способными даже доказать их юридически перед судьями и самым строгим и придирчивым трибуналом, а также все то, что говорится об их возвращении к жизни; их явлениях и бесчинствах в городах и деревнях; о том, как они убивают людей, высасывая их кровь, либо подают им знаки, заставляя следовать за собой, суть предрассудки и иллюзии разгоряченного воображения. <…> Я не стану отрицать, что некоторые могли умереть от испуга, воображая, что близкие взывают к ним из могилы; что другим могло почудиться, будто кто-то ломится в дверь, изводит их, терзает — словом, напускает на них смертельные болезни; и что, будучи допрошенными, они могли сказать, будто видели и слышали то, что представило им горячечное воображение. Но я желал бы видеть непредубежденных, беспристрастных, незаинтересованных, не боящихся ничего свидетелей, которые по серьезном размышлении сказали бы, что видели, слышали и расспрашивали этих вампиров; и я убежден, что подобных свидетелей не найдется[443].
