Хосе Портильо - Пирамида Кецалькоатля
— Они его с собой забрали! Его уносят! Нашего отца уносят! Нет больше света! Веры нет! Один остался я среди насилья! Сегодня ночью Зло разбушевалось! Сломали Дерево, нас дротиками закололи!
Полные три дня, три ночи воины бежали, стремясь отвоевать хотя бы тело своего Кецалькоатля. Не чуя ног, бежали воины за чичимеками. Те уходили в горы. Но их догнали. Бой был короток. Все десять чичимеков, от тяжкой ноши обессилевших, были разорваны на части.
И вот опять Кецалькоатль лежал, к земле прижавшись грудью. Перья от мантии его разорванной прилипли к телу, кровью приклеились к спине, к ногам. Опять казался он Пернатым Змеем. Уставшие, разгоряченные резней кровавой, ниц пали воины, увидев: жив Кецалькоатль.
Из палок и плащей ему носилки смастерили и тихо стали с гор спускаться, часто в дороге обмывая и перевязывая раны. Стрелы из тела вынули, но он не открывал глаза. Мед чистый и воду ключевую в рот не брал. Однажды ночью, на привале Кецалькоатль поднял голову, заговорил, запел на странном и непонятном языке. Все слушали с благоговеньем и сказали:
— Нет, он не может умереть! Вернется с нами! Будет жить на благо сильной и великой Тулы! Сейчас он мать-змею зовет! Ее зовет Кецалькоатль на языке своем!
И стали слушать странные слова, растроганно и удивленно.
Когда отряд добрался до долины, где некогда горел костер, Кецалькоатль был плох. Ввалившиеся щеки горели лихорадочным румянцем. Топильцин, отерев слезы, так сказал:
— Вот здесь ты пал, Кецалькоатль, не защищаясь! Предупреждали мы тебя! Ведь чичимеки головой и телом легкие, как дротики, как ветер! Им ничего не ведомо и ничего не нужно. Ты ничего не смог сказать тому, кто понимать тебя не в силах! И ты не мог дать ничего тому, кому без воли ничего не надо! Я говорил тебе! — В отчаянии он рухнул на колени и бил нещадно кулаком по собственным губам.
Отряд ускорил ход. Из Тулы им навстречу люди шли. Все уже слышали о том, чему отказывались верить.
— Чичимеки похитили Кецалькоатля. Дикие его украли, чтоб съесть и укрепить свой дух. Они лишили нас Кецалькоатля.
— Они похитили Кецалькоатля! Снова останемся одни, совсем одни на всей земле и будем слезы лить, как дети!
Останемся одни на белом свете!
Останемся одни на всей земле!
Останемся одни, в слезах, как дети!
Останемся одни!
Акатль торжественно вступил на площадь, поднял руки в спокойствии необычайном. Была на нем большая мантия из перьев, а борода — из перьев тоже — вздрагивала под яркими лучами солнца. И он сказал, отчетливо и громко:
— Братья! Тольтеки! Слушайте! Кецалькоатль не умрет! Он может нас покинуть лишь по собственной, по доброй воле, а не по воле тех, кто пожелает его распорядиться жизнью! Он пережил ту ночь, тот ураган и более не хочет умирать! Так говорил он! Не умрет! Но мы должны ему дать силу. Готов теперь его народ помочь ему вернуться из тумана. Мы принесем Змею из подземелья и поместим ее на площади пустой! Мы будем поклоняться ей, плясать и пеньем ублажать! Ей жертву нашу принесем: пусть силу даст Змея страдающему Брату-близнецу! Дадим ей свою кровь, кровь сердца нашего народа! Кецалькоатль не умрет!
Народ утешился. Одни пошли в пещеру за Змеей, другие за город встречать Кецалькоатля.
Воины несли его, не зная отдыха ни днем ни ночью. Он прибыл в Тулу без сознания, совсем без сил. Вернулся с ним и крест полусожженный из похода. Кецалькоатля повстречали все, от мала до велика. Народ решил нести его в Дом радости народной, в светлицу самую большую, хотя еще не завершенную, но стены там цветными перьями и тканями убрали. Там тело умирающее возложили на мягкую широкую циновку.
Акатль и знахари не отходили от него, водою обмывали, меняли снадобья и бодрствовали ночь, былые его силы призывая. Но улучшенья не было, никто не мог помочь.
На следующий день Акатль с крыльца к народу обратился:
— Пришел он с жизнью к нам и будет жить. Но подоспело время умилостивить Брата-близнеца для исцеления Кецалькоатля! Мы из пещеры вынесем Змею и солнцу отдадим. Мы вознесем ее на нашу Пирамиду и будем строить для нее другой прекрасный храм, как строить нас учил Кецалькоатль. На камнях новой Пирамиды мы знаки высечем Змеи Пернатой и нарисуем ее красками такими, какие ей угодны будут. Но прежде сделаем иное. Пусть кровью люди оросят дорогу к храму от пещеры и окропят своею кровью место, где станет возлежать Змея. То будет жертва нашей доброй воли, всех тех, кто сердцем предан нашему Кецалькоатлю.
Кецалькоатль нуждается в великой жертве!
Своим страданием отгоним его боль!
Отгоним своей болью его смерть!
Дадим кровь его Брату-близнецу!
Мы не останемся одни на белом свете! Он снова станет нам отцом. Он снова будет с нами! Нам более не быть во тьме! Он будет свет наш, истина и путь! Об этом Брата-близнеца просить мы будем! Пусть нам его вернуть поможет. Мы отдадим свое и для себя попросим. Пусть каждый сделает, что должен сделать!
Народ послушался Акатля и оросил от храма до пещеры дорогу кровью и слезами. Людские слезы и людская кровь обитель темную Змеи омыли. К рассвету следующего дня Змею Пернатую уже влачили из пещеры. Неистово гудели тепонацтле, свистели флейты, раковины выли. Дикий шум ни на момент не утихал, пока Змею и Древо жизни тащили в храм на старой пирамиде. Акатль шел впереди, поддерживая голову Змеи. На нем сияли золотые украшенья и драгоценности Кецалькоатля, пышные одежды развевались. Змею внесли на Пирамиду. И вот Змея уже на Пирамиде. Ее обсидиановые очи грозно и таинственно блестели. Акатль заботливо поправил ей наряд из перьев многоцветных. Действительно, она была великолепна.
Торжественный обряд закончился к заходу солнца, потом Акатль велел народу к Дому собираться, туда, где был Кецалысоатль, и тихим шепотом просить за жизнь того, кто был им как отец, молиться за него всю ночь. Так люди в точности и поступили.
Акатль меж тем поил Змею своею собственною кровью. И горевал, что боль убитых четверых тамемов не может слиться с его болью. Тех четверых тамемов, молчаливых, безропотно переносивших тяготы судьбы, Акатлю в этот миг недоставало: к ним он взывал о помощи и звал обратно в жизнь.
Так истекла половина ночи. Акатль пришел в экстаз. Он оторвался от реальности и мира. Он стал Змеей. Он стал самим Кецалькоатлем. Он стал его отцом и матерью. Он стал Вселенной, вращавшейся вокруг своей срединной точки. Солнце и созвездья плыли медленно вокруг него, а он, почти не сознававший ничего, легчайший, невесомый, был в центре всех и вся. Он плохо понимал, течет ли время, миг прошел иль вечность.
Внезапно световой поток разлился речью, и каждая звезда, сверкнув, оборотилась словом, и он услышал свое имя.
— Акатль! Акатль! — Это Татле его почтительно и тихо окликал, испуганный страдальческим лицом, безумными глазами и в кровь искусанными сжатыми губами. — Ты сделай что-нибудь! Кецалькоатль умирает! Проснулся он, но нас не узнает! Он много слов сказал на языке нам непонятном, потом кричал: «Бог! Бог! Человек! Народ!» — и снова там лежит, как мертвый!
— Иду, — сказал Акатль чуть слышным, тусклым голосом. — Я снова вытащу его на берег. Опять схвачу за бороду! Опять поить, кормить его я буду! Верну его своей земле! Я дам его любимому народу. Я это сделаю! Я сделаю! Я видел! Пойду за ним в пылающую сердцевину всей Вселенной! За ним пойду во мрак и в бурю! Оттуда вытащу его на землю, в эту вторую половину мира, своими сильными руками, своею кровью! Час настал. Пришел мой час, я ухожу! Иду!
Он встал, качаясь, как во сне. Те люди, что за ним пришли, его глазами проводили молча, потом сказали:
— Дух Змеи в него вселился! Сделался Акатль другим!
И перед ним все расступились, потупив взор и руки опустив. Придя на площадь, он сказал:
— Велю я здесь, на самой середине, разжечь огонь. Большой огонь, какого Тула не видала. Вы сделаете так: я уйду, а вы на месте этой Пирамиды воздвигнете великую обитель для Змеи.
Акатль побрел нетвердыми шагами к дому, где на циновке, словно мертвый, лежал Кецалькоатль. Он в бреду все покрывала сбросил, обнажился. И никого не узнавал.
— О брат мой, брат! — проговорил Акатль. — Я иду тебя обратно возвратить. Я знаю путь! Ты указал дорогу во Вселенной, что пролегает по ее обеим половинам! Ты указал мне путь, какой проделать может человек. Я доберусь до самого Омейокана. Туда приду и быть совсем я перестану. А ты оттуда возвратишься в Тулу к тем, кто тебя ждет и любит, кому даешь ты блага, кто принимает дар твой. Я тебя из мрака вызволю. Я поспешу, путем пойду я самым кратким.
Акатль умолк и в голову поцеловал Кецалькоатля. Он опустился рядом наземь и будто бы окаменел, покуда люди не подошли и не сказали:
— Там на площади костер большой пылает, какого не видали в Туле. Как будто бы восходит солнце.
— Я иду. Пришел мой час. Пора. Иду.
Акатль встал, и шаг его был тверд. Поднялся на вершину Пирамиды и обратился к людям. Кое-кто сумел расслышать:
