Яков Берлин - Дикари, их быт и нравы
Дикарь не научился еще разумной предусмотрительности и потому у него постоянно или «широкая масленица», или «великий пост».
Человек, умеющий быть веселым. (Дикий австралиец).
Вот что рассказывает про диких чукчей один русский писатель, побывавший на крайнем северо-востоке Сибири:
«Когда кита прибьет куда-нибудь к берегу, начинается настоящее пиршество. Дикари и собаки отъедаются китовиной до самого нельзя. У всех лица и платья перепачканы жиром. Запах ворвани слышен тогда далеко от стана.
Едят целый день; наконец сон смыкает очи, переполненный желудок требует отдыха. Чукча засыпает, держа в зубах кусок китовины, которую медленно жует, а верная жена садится рядом и пальцем старается впихнуть мужу в рот жирный кусок. Так продолжается пир до тех пор, пока волны не уберут последних достатков добычи. Тогда опять начинается голод».
Любят дикари покутить и пожить на широкую ногу и в других странах. На иных островах Тихого океана жатва растущих там злаков служит всякий раз поводом к устройству пышных празднеств «пилю-пилю». Целыми племенами ходят тогда туземцы по очереди друг к другу в гости, проводя дни и ночи под-ряд в пиршествах и весельи. А алеуты на дальнем северо-западе Америки с ноября по февраль то и дело устраивают шумные празднества, ради которых целые селения отправляются друг к другу в гости. Гостеприимные и «хлебосольные» хозяева ничего не жалеют для того, чтобы празднество вышло пышнее, и не описать, сколько поглощается пирующими в этот веселый сезон рыбьего жира и сырого мяса!
Сам беспечный и беззаботный, дикарь смотрит на алчных европейцев, как на каких-то безумцев. Он никак не может понять, зачем они надрывают в погоне за добычей свои силы, зачем они, ради приобретения имущества, столько мучат себя и других. Разве можно найти в этом удовольствие? Разве разумно добровольно принимать на себя столько всяких тягостей?
Много раз дикари высказывали белым свои недоумения по этому поводу. Бот что говорил, например, один краснокожий охотник бледнолицему торговцу:
«Приятель, ты очень неразумен, отдаваясь во власть стольких тревог и забот. Вечно терзает тебя дума о том, чтобы сберечь свое богатство и прибавить к нему еще новое. Ты постоянно опасаешься, чтобы кто-нибудь не обокрал тебя в твоей стране или на море, или чтобы твои товары не погибли во время кораблекрушения. И так ты стареешь преждевременно, твои волосы седеют, твой лоб покрывается морщинами, тысячи тревог и печалей роятся в твоем сердце и ты приближаешься быстрыми шагами к могиле. Зачем ты ищешь богатства на далекой чужой стороне? Почему не презираешь, подобно нам, богатства? Разве богатство сохраняет вас от смерти? Или вы можете взять его с собой в могилу?»
Когда европеец слышит из уст дикаря подобные укоризны, ему становится как будто немного совестно перед таким простодушным бессребренником.
Но теперь он не хочет признавать справедливости упреков дикаря, на которого привык смотреть свысока. И вместо ответа он говорит дикарю:
«Ты ведь всегда думаешь и ведешь себя, словно малый ребенок, и тебе в твоей детской беспечности не понять серьезных дел и тяжелых дум развитого европейца».
А дикарь по своей деятельности и по своему душевному складу и впрямь напоминает ребенка. Из-за пустяков он радуется, из-за пустяков готов всегда и удариться в слезы, которые высыхают у него не менее быстро, чем у наших маленьких детей, — и тогда он вновь готов хохотать без удержу. Грозные негрские властелины, забыв всю свою чванную спесь, с восторгом забавлялись гуттаперчевыми куклами, коробочками и другими детскими игрушками, которые привезли в их края европейские путешественники. А один новозеландский вождь, с пышными церемониями посетивший европейцев на их корабле, проливал там, словно ребенок, горькие слезы, когда его новая одежда была запылена мукой…
Как наши дети, дикарь живет минутой и не умеет обдумывать своих поступков и сдерживать себя. Что ему вздумается, то он сейчас и сделает: от желания до дела у него всегда один шаг. И оттого, что у дикаря нет выдержки, он — плохой работник. Однообразный, продолжительный труд совсем не по нем. Едва начав какую-нибудь работу, он уже бросает ее, чтобы приняться за другую, а не то просто, чтобы насладиться бездельничаньем и забавами. Вот что рассказывает, например, один старинный путешественник про туземцев Антильских островов:
«Когда они дома, они употребляют на работу не более одного часа в день, и то столь лениво, что кажется, будто они смеются над делом. Все остальное время они занимаются своим туалетом, игрой на флейте или предаются сладостному покою».
Впрочем, в оправдание дикаря мы должны здесь вспомнить, что всякий труд дается ему много тяжелее, чем европейцу. Он ведь лишен всех тех хитроумных приспособлений и машин, которые столь облегчают труд европейцу. И ему приходится поэтому преодолевать всякую работу больше простым, грубым напряжением своих сил. Дальше читатель познакомится поближе с рабочим инвентарем дикаря[6]. Тогда он поймет, почему индейцу нужно несколько лет только для того, чтобы выдолбить челн, так что иной раз дерево загнивает, прежде чем работа достигает конца.
Значит, повседневный труд тяжел для дикаря не только потому, что он природный ленивец, но и потому, что он не имеет еще необходимой выдержки. Кому приходится работать чуть не с голыми руками, для того всякий труд является и впрямь маятой и несносной тягостью.
Ненавидя тяжелый труд, дикарь тем выше ценит благостный покой. Однако и он знает свою любимую деятельность, которой предается с настоящей страстью, не зная здесь устали.
Когда дикого австралийца мучит голод, ему лень подняться и отправиться в поиски за добычей. Он терпит до последней возможности, стягивая потуже свой пояс, чтобы укротить свой тощий желудок. Но когда такому ленивцу понадобится красная охра для окраски своего тела и волос, он не будет долго мешкать. Если эту краску нельзя достать вблизи, он не остановится и перед далеким трудным путешествием, длящимся иной раз несколько недель. Этот дикарь не станет также тратить много труда на то, чтобы защитить свое голое тело от зноя, непогоды и стужи, и ходит почти совсем нагим. Но тем старательнее он обвивает свои руки и ноги браслетами из волокон растений и надевает на него ожерелья из кусочков тростника или соломы, а не то еще из зубов кенгуру.
Не одни дикари Австралии поступают таким образом: везде эти люди лишены того, что мы привыкли считать предметами первой необходимости, но зато обладают многими такими вещами, которые кажутся нам излишней роскошью.
Далеко-далеко от нас, на холодном юге, есть неприветливая страна, прозванная европейцами Огненной Землей. Это — край вечных бурь и непогод, тумана и холода, — край вечно хмурого неба, где в год наберется не более пяти-шести ясных солнечных дней. Тамошние жители — убогие и нищие люди. Против всех невзгод сурового климата они не имеют иной защиты, кроме ветхого шалаша из нескольких веток, кое-как прикрытых травой, да узкой шкуры, привязанной у шеи: этой шкуры не хватает на то, чтобы укрыть все тело, и дикарь пользуется ею, как мы нашим зонтом, нося ее — смотря по ветру и дождю — то спереди, то сзади.
«Ночью пять-шесть таких туземцев, — рассказывает про этих дикарей знаменитый английский ученый Дарвин, — нагих, едва защищенных от ветра и дождя, обычных в этом бурном крае, спят вместе на земле, сбившись в кучку, как животные. Глядя на них не верится, что это такие же существа, как мы, и обитатели одного с нами мира».
Индеец с празднично раскрашенным лицом.
Татуированный полинезиец.
А теперь послушайте, сколько забот и внимания посвящают эти нищие, убогие люди своему туалету!
«Разнообразие их шейных повязок поразительно, — говорит один исследователь дикой жизни: — тут и ленты из шкуры морской собаки, и шнуры с нанизанными костями, зубами и раковинами самых разнообразных сортов, и плетеные тесьмы из жил гуанако, и воротники из перьев».
Огнеземелец столь падок до подобных «модных вещей», что нередко выменивает на них свой последний плащ.
Конечно, не все дикари такие нищие люди, как австралийцы с огнеземельцами. Но у всех них то, что нам кажется праздной прихотью и пустой забавой, занимает в жизни первое место.
Можно сказать, что среди дикарей нет такого человека, который не носил бы на себе какого-либо украшения. Иметь наряд сообразно обычаям своего племени — это всем дикарям представляется делом первостепенной важности, на которое не жалеется никаких трудов.
Негры-ланги в области верхнего Нила тратят несколько лет на свой головной убор, который поднимается над головой целой башней в поларшина вышиной.
