Елена Айзенштейн - Стенограф жизни
Тема стихии Воздуха, тема полета слышится и в переписке Цветаевой и Пастернака. 16 октября 1927 года Б. Пастернак послал Цветаевой письмо с описанием своего полета на самолете: «Летала ли ты когда-нибудь? Представь, это знакомее и прирожденнее поезда и больше похоже на музыку и влеченье, чем верховая езда. Сегодня я впервые подымался с Женей, одним знакомым и простой солдаткой – женой коменданта аэродрома. <…> Уже и сейчас, по прошествии 6— ти часов, мне эти сорок минут представляются сном. <…> Это – тысячеметровая высота неразделенного одиночества» (ЦП, с. 407—409). В этом письме, полном захлебывающегося восторга поэта, Цветаева не могла не услышать родных себе нот. Она откликается на письмо Пастернака 22 октября 1927 г. как на весть о новой поэтической теме: «Тобою открыт новый мир, твой второй дождь, уже ставший – в определении тебя – общим местом и посему – ощущала это с тоской – нуждавшийся в заместителе. Борис! Ведь еще ничего о полете, а о воздухе – только моя поэма, еще не вышедшая. <…> Новая эра, вторая песнь твоего эпоса, Борис» (Там же, с. 415). В том же письме Цветаева сообщает, что была и у нее «встреча с авиацией» : летом в Трианоне на ее глазах разбился «авион». Знала ли Цветаева, вспомнила ли в тот момент стихотворение Блока «Авиатор» (1910—январь 1912) (Впервые – // «Заветы», 1912, №1), посвященное памяти В. Ф. Смита, разбившегося на глазах у Блока 14 мая 1911 года. Блок, увлеченный авиацией, утверждал, что шум пропеллера «ввел в мир новый звук» (Блок А. А. СС, т. 3, с. 506). У Блока уподобление воздуха воде, как и у Цветаевой в поэме: «Как чудище морское в воду / Скользнул в воздушные струи» (Блок А. А. СС, т. 3, с. 33). В центре внимания Блока – летчик-авиатор, чей самолет терпит крушение, у Цветаевой летчик – повод к теме Воздуха и Небытия.
После окончания поэмы Цветаева занимается работой над трагедией «Федра», редактирует «С моря» и «Новогоднее». Последняя правка «Поэмы Воздуха» относится к июлю 1927 года. Впервые «Поэма Воздуха» будет издана в журнале «Воля России», 1930, №1. В пятитомнике Цветаевой (Ц5) напечатана по оттиску ВР с авторской правкой 1939 года. В БП90— по ВР, исправлением опечаток и датировкой по БТ-7, составленной в 1938 году. В сб. «Поэмы» – по БП90. В 1940 году Цветаева сделала пометы на полях поэмы, опубликованные в НС. В «Поэме Воздуха», которую Цветаева называла сушайшей из того, что написала, она попыталась представить Посмертие. Поэма получилась не эмоциональной, диктовалась переживанием Цветаевой кончины Рильке. Но сама тема поэмы возникла не только поэтому. В черновой тетради августа 1924 года читаем: «Мысль – неприкосновенна» (РГАЛИ. ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 12, л. 14), и в этой формулировке – дыхание и воздух Свободы. В письме своей приятельнице Цветаева пишет летом 1925 года: «Живу без людей, очень сурово, очень черно, как никогда. Не изменяет, пожалуй, только голова. Знаю, что последнее, когда буду умирать, будет – мысль. П. ч. она от всего независима» (VI, 750). Потребность видеть перспективу – творческая потребность свободы поэтического мышления. Представление о том свете как царстве Мысли возникло не без влияния Пушкина:
Надеждой сладостной младенчески дыша,
Когда бы верил я, что некогда душа,
От тленья убежав, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны, —
Клянусь! давно бы я оставил этот мир:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.
Где мысль одна плывет в небесной чистоте… (1823)
Так же, как и Пушкин, Цветаева не была уверена в том, что Душа бессмертна, «от тленья убежит» не только в поэзии («Я памятник себе воздвиг нерукотворный»); пыталась представить Страну Свободы, «где смерти нет», улететь вслед за Пушкиным, за Рильке, оказаться в запретной стороне бытия. Неужели там, за гранью видимого мира, нет ни мысли, ни любви?! «Как, ничего!.. <…> Мне страшно!..» – могла бы написать и она. Пушкин заканчивал стихотворение «Надеждой сладостной младенчески дыша…» словами о необходимости долгой земной жизни. Цветаева своей поэмой жаждет утвердить потустороннее бытие, словно заранее предчувствуя: десятилетие спустя ее семья разделится пополам и замаячит отъезд в страну, где мысль несвободна.
«Имеет ли сама поэма качество красоты?» – задается вопросом О. Г. Ревзина, находя в концовке поэмы «как будто нечто альтернативное красоте» – «предзноб блаженства» (Сб94, с. 69). «Поэму Воздуха» трудно назвать лучшим произведением или любимым произведением Цветаевой По мнению В. К. Лосской, «Поэма Воздуха» занимает «центральное место в серии двадцати длинных лирических поэм». (Песни, с. 131. См. также: М. Малиновская. «Гетто избранничеств», М., 2001, с. 327—341). Цветаева писала ее после «С моря», «Попытки Комнаты», «Новогоднего», немного из последних сил, и сама это чувствовала. На наш взгляд, поэма страдает некоторым нагромождением ассоциаций. В ней преобладание умозрительного начала над гармонией, она трудна для восприятия и истолкования. Отсутствие любовно-эротического начала Цветаева справедливо видела концом лирики. «Поэма Воздуха» не лирична, нелюбовна, кризисна. В 1941 году Цветаева подарит ее Ахматовой вместо новых стихов в момент поэтического молчания как весть о собственном конце. Знала ли Цветаева, что пометила окончание поэмы 24—ым июня, почти днем рождения Ахматовой? Несмотря на антилиричность, отвлеченность, поэма, в которой Цветаева попыталась найти «новые слова» для воплощения таинственной сущности Посмертия, равно как рукописные материалы, к которым мы прикоснулись в процессе чтения, вероятно, еще долго будут предметом споров, исследовательских концепций.
«Чьей-то победы великодушье всех созвало за зеленый стол»: возвращаясь к истории поэмы «Автобус»
Победи изнуренья измор,
Заведи разговор по-альпийски.
Б. ПастернакАльпийской реки по краям
Спешащим и шепчущим: что с ней?
Как будто бы всем тополя <м>
Всё сразу сказали все сосн <ы>!
РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 27, л. 81.Стихи из черновиков финального четверостишия второго стихотворения «Куста», непосредственно предшествующие работе над концовкой «Автобуса» «И какое-то дерево…».Публикация и текст
Неоконченная поэма «Автобус» (апрель 1934— июнь 1936 гг.), изданная дочерью поэта на основе полубеловых отрывков, – последняя поэма Марины Цветаевой. В 1938 году Цветаева взялась за переписывание некоторых своих вещей набело, в том числе поэмы «Автобус». Это было время разбора архива перед отъездом в СССР (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 7, л. 131об-134 об.). Поэма переписывалась с пометами о необходимых вставках, которые Цветаева собиралась ввести в основной текст и дописать концовку (БТ-7). Именно в 1938— ом году она читала ее М. Л. Слониму, на которого поэма произвела сильное впечатление, о чем он сообщает в своих воспоминаниях. Впервые поэма «Автобус» была издана в серии «Библиотека поэта» в 1965 году по БТ-7 А. С. Эфрон с восстановленными по тетради 1936 года (ЧТ-27) строфами 13,14, 25. В БП-65 (с. 776) в комментарии названы строфы 14, 18 и 19. Читая рукопись, можно сделать вывод, что поэма действительно опубликована согласно последним авторским пометам, за исключением нескольких неточностей, как лексических, так и пунктуационных, а также введения строфы 13, пропущенной автором, и чернового варианта 14 строфы, замененной А. С. Эфрон, а также строфы 25, введенной в поэму по авторской помете. Повторена публикация поэмы целом в ряде других изданий: М. Цветаева. Сочинения. В двух томах. М. : Художественная литература, 1980, т. 1, с. 415—420. Ц7, т. 3, с. 753—757 и др.
Ранее мы рассматривали поэму «Автобус» в СМЦ, с. 306—318. В настоящем издании текст существенно переработан и дополнен неопубликованными архивными материалами. В связи с искажениями при публикации приведем фрагменты из тетради поэта (БТ-7), записанные в 1938 году, а затем перейдем к разбору самой поэмы. В угловых скобках приведены строки, введенные в поэму А. С. Эфрон из черновой тетради на основе авторских указаний.
Препонам наперерез
Автобус скакал как бес.
По улицам, у́же сноски5,
Как бес оголтелый несся
И трясся, как зал, на бис
Зовущий, – и мы тряслись —
Как бесы. Видал крупу
Под краном? И врозь, и вку́пе —
Горох, говорю, в супу
Кипящем! Как зёрна в сту́пе,
Как вербный черт – в спирту,
Как зубы в ознобном рту!6
Кто – чем тряслись: от трясни
Такой – обернувшись люстрой:
Стеклярусом и костьми —
Старушка, девица – бюстом
И бусами, мать – грудным
Ребенком, грудной – одним
Упитанным местом. Всех
Трясло нас, как скрипку – трелью!
От тряса рождался – смех,
От смеху того – веселье
Безбожно-трясомых груш:
В младенчество впавших душ.
Я – в юность: в души восторг!
В девичество – в жар тот щёчный!
В девчончество, в зуб́ный свёрк
Мальчишества, словом
ооооооооооооооооооо – точно
Не за́-город тот дударь
Нас мчал – а за календарь.
От смеха рождалась лень
И немощь. Стоять не в силах
Я в спутнический ремень
Товарищески вцепилась.
Хоть косо, а напрямик —
Автобус скакал как бык
Встречь красному полушалку.
Как бык ошалелый – мчался,
Пока, описавши крюк
Крутой – не вкопался вдруг.
И лежит, как ей повелено —
С долами и взгорьями.
Господи, как было зелено,
Го́лубо, лазорево!
Отошла январским оловом
Жизнь с ее обидами.
Господи, как было молодо,
Зелено, невиданно!
Каждою жилою – как по желобу —
Влажный, тревожный, зеленый шум.
Зелень земли ударяла в голову,
Освобождала ее от дум.
Каждою жилою – как по желобу —
Влажный, валежный, зеленый дым.
Зелень земли ударяла в голову,
Переполняла ее – полны́м!
Переполняла теплом и щебетом —
Та́к, что из двух ее половин
Можно бы пьянствовать, как из черепа
Вражьего – пьянствовал славянин.
Каждый росток – что зеленый розан,
Весь окоём – изумрудный сплав.
Зелень земли ударяла в ноздри
Нюхом – та́к буйвол не чует трав!7
И, упразднив малахит и яхонт:
Каждый росток – животворный шприц
В око: – та́к сокол не видит пахот!
В ухо: – та́к узник не слышит птиц!8
По сторонам потянувши носом,
Вижу, что был совершенно здрав
Тот государь Навуходоносор —
Землю рыв, стебли ев, тра́ву жрав.
Позеленевшим, прозревшим глазом
Вижу, что счастье, а не напасть,
И не безумье, а высший разум:
С трона сшед – на четвереньки пасть…
Пасть и пастись, зарываясь носом
В тра́ву – да был совершенно здрав
Тот государь Навуходоносор —
Землю рыв, стебли ев, траву жрав9 —
Царь травоядный, четвероногий,
Злаколюбивый Жан-Жаков брат…
Зелень земли ударяла в ноги —
Бегом – донес бы до самых врат
Неба… – Все соки вобрав, все токи,
Вооруженная, как герой…
– Зелень земли ударяла в щеки —
И оборачивалась – зарей!
Боже, в тот час, под вишней —
С разумом – что́ – моим,
Вишенный цвет помнивши
Цветом лица – своим!
Лучше бы мне – под башней
Стать, не смешить юнца,
Вишенный цвет принявши
За своего лица —
Цвет…
«Седины»? Но яблоня – тоже
Седая, и сед под ней —
Младенец…
Всей твари Божьей
(Есть рифма: бедней – родней)
От лютика до кобылы —
Роднее сестры была!
Я в руки, как в рог, трубила!
Я, кажется, прыгала?
<Так веселятся на карусели
Старшие возрасты без стыда.
Чувствую: явственно порусели
Волосы: проседи – ни следа…>10
Зазеленевшею хворостиной
Спутника я, как гуся́, гнала.
Спутника белая парусина
Прямо-таки – паруса была!
По зеленя́м, где земля смеялась:
– Прежде была – океана дном! —
На парусах тех душа сбиралась
Плыть – океана за окоём!11
<(Как топорщился и как покоился
В юной зелени – твой белый холст!)
Спутник в белом был – и тонок в поясе,
Тонок в поясе, а сердцем – толст!>
Неразведенная чувством меры —
Вера! Аврора! Души – лазурь!
Дура – душа, но какое Пе́ру
Не уступалось – души за дурь?
Отяжелевшего без причины
Спутника я, как дитя, вела.
Спутницы смелая паутина
Прямо-таки – красота была!
И вдруг – огромной рамой
К живому чуду – Аз —
Подписанному – мрамор:
Ворота: даль и глаз
Сводящие. (В сей рамке
Останусь вся – везде.)
Не к ферме и не к замку,
А сами по себе —
Ворота… Львиной пастью
Пускающие – свет.
– Куда ворота? – В счастье,
Конечно! – был ответ
(Двойной)…
Счастье? Но это же там, – на Севере —
Где-то – когда-то – простыл и след!
Счастье? Его я искала в клевере,
На четвереньках! четырех лет!
Четырехлистником! В полной спорности —
Три ли? четыре ли? Полтора?
Счастье? Но им же – коровы кормятся
И развлекается детвора
Четвероногая, в жвачном обществе
Двух челюстей, четырех копыт.
Счастье? Да это ж – ногами топчется,
А не воротами предстоит!
Потом была колода —
Колодца. Басня – та́:
Поток воды холодной
Колодезной – у рта —
И мимо. Было мало
Ей рта, как моря – мне,
И всё не попадала
Вода – как в странном сне,
Как бы из вскрытой жилы
Хлеща на влажный зём,
И мимо проходила
Вода – как жизни – сон…
И, отеревши щеки
Колодцу: – Знаю, Друг,
Что сильные потоки —
Сверх рта и мимо рук
Идут!
И какое-то дерево облаком целым —
– Сновиденный, на нас устремило обвал.
– Как цветная капуста под соусом белым! —
Улыбнувшись приятно, мой спутник сказал.
Этим словом – куда громовее, чем громом
Пораженная, прямо сраженная в грудь:
– С мародером, с воро́м, но не дай с гастрономом,
Боже, дело иметь, Боже, в сене уснуть!
Мародер оберет – но лица не заденет,
Живодер обдерет – но душа отлетит12.
Гастроном ковырнет – отщипнет – и оценит —
И отставит – на дальше храня аппетит.
Мои кольца – не я: вместе с пальцами скину!
Моя кожа – не я: получай на фасон!
Гастроному же – мозг подавай, сердцевину
Сердца, трепет живья, истязания стон.
Мародер отойдет, унося по карманам —
Кольца, цепи – и крест с отдышавшей груди.
Зубочисткой кончаются наши романы
С гастрономами.
Помни! И в руки – нейди!
Ты, который так царственно мог бы —
любимым
Быть, бессмертно-зеленым (подобным плющу!) —
Неким цветно-капустным пойдешь анонимом
По устам: за цветущее дерево – мщу.
«Походка автобуса»
