Эдуард Фукс - История нравов
Рыцарский культ любви был процессом не только обновления, но и гниения, каким он и вошел в жизнь. Разумеется, если смотреть на этот процесс под углом зрения вечности, то он представляется нам в очаровательной дымке поэзии. Художественные документы, созданные рыцарской любовью, так своеобразны, что во всей литературе трудно найти что-нибудь аналогичное.
Стоит только снять с этого явления поэтический покров и прозреть за ним действительность — и перед нами предстанет иная картина и мы увидим только гниение и больше ничего. Какой стереотип скрывается за этой идеализацией? Брак — беспрерывный обман, вот смысл этих произведений. Обманывать мужа — высший закон любви. Правда, рыцарский брак, как брак всех господствующих классов, покоился исключительно на условности. Однако только открытое возмущение и мужественное освобождение от безнравственных оков может наполнить нашу душу восторгом и уважением. Но такой поступок не приходит в голову ни одной тогдашней женщине. Месть природы выражается в коварном обмане, в систематическом желании сделать мужа отцом чужих детей.
Сатирическая аллегория прелюбодеяния. XVI в.
Если во всех поэтических произведениях и говорится только о награде любви, то решающим все же является всегда конечный результат. В большинстве случаев этот конечный результат — незаконная беременность женщины, позволившей рыцарю служить ей. Большинство дам рыцарей не только разрешали это, но их высшим честолюбием было, если рыцарь носил их цвета. Объятия дамы — вот та награда, которой домогаются и которая обещается. Это высшая награда, которую можно предложить, так как примитивная культура эпохи видит в половом акте высшее наслаждение, которое может даровать жизнь.
Но если торжество обеих сторон и заключалось официально в том, чтобы обмануть мужа дамы и доставить друг другу тайные наслаждения любви, то само это торжество будет полным только в том случае, если дама забеременеет от своего рыцаря. Оставить после себя такое доказательство любви составляло, без сомнения, гордость осчастливленного рыцаря и, вероятно, тайное желание многих дам. Таково было бы и логическое требование индивидуальной половой любви. Женщина хочет стать матерью от того мужчины, которому принадлежат ее симпатии.
В художественных документах эпохи рыцарства дело никогда не заходит так далеко, и, однако, только здесь обнаруживается истинный характер явления — процесс гниения. Но и сам культ дамы очень далек от идеализма. Достаточно вспомнить об одном его параграфе, о котором у нас имеются многократно подтвержденные сведения. Рыцарь сражается в турнире за даму, ему совершенно неизвестную, позволяет восторжествовать ее цветам и получает за это в награду любовь. Приняв ванну и утолив голод, он имеет право разделить ложе дамы и на другое утро отправляется дальше, как неоднократно описано у Вольфрама фон Эшенбаха.
Однако еще более странно-смешной является в наших глазах ситуация, когда рыцарь терпит поражение. В таком случае он лишается своей награды. Но только он один уходит с пустыми руками. Дама, за которую он сражался, всегда получает свое, т. е. всегда получает возможность незаконного наслаждения. Ибо вместо рыцаря, который носил ее цвета, право на ее ложе получает теперь его победитель. Он должен доказать, что способен выйти победителем из борьбы не только с мужчинами, но и с женщиной. Другими словами, право произвести ребенка предоставляется теперь тому, кто еще недавно стоял враждебно лицом к лицу с ее другом.
Нельзя сказать, чтобы подобные воззрения отличались особенной возвышенностью. То же самое надо сказать — и это совершенно логично — о всей семейной жизни рыцаря, так как этот систематический обман был, разумеется, взаимным: как мы уже заметили, весь рыцарский класс представлял собой как бы общество содействия обоюдному прелюбодеянию. Это должно было, естественно, отражаться на всей семейной жизни.
Лукреция. Анонимный нюрнбергский рисунок
Дети, семейное чувство — все это находилось в стороне от идеального мира рыцаря, не вдохновляло его, семья была для него лишь чисто внешней организационной формой его будничной жизни. Мы не должны поэтому создавать себе романтического представления о нравах, господствовавших в этой среде.
Женское помещение в замке — помещение, где работали женщины, — было в большинстве случаев вместе с тем и гаремом рыцаря. Таково же и его отношение к своим вассалам женского пола. Помещик-рыцарь имел право делать с женами и дочерьми своих вассалов все, что он хотел, и он так и поступал. Если они ему нравились, то ничто не могло ему помешать удовлетворить свое желание. Так называемое право первой ночи, существование которого столь часто подвергалось сомнениям, было не более как совершенно «естественным правом», вытекавшим из понятий собственности. Все до сих пор сказанное касается, однако, только одной части рыцарства, и притом самой незначительной. Поэзия «миннединста» была всегда связана только с высшей и богатой аристократией. Большая масса рыцарства принадлежала, однако, к мелкому дворянству, которое жило не в пышных замках и крепостях, а в конурах, жалких и отвратительных, чуждых всякой поэзии. Достаточно вспомнить описание родного замка Гуттена Штекельберга, сделанное им, хотя его замок и принадлежал к числу сравнительно более завидных. Да и вся жизнь низшего дворянства была лишена всякой поэзии. Так или иначе большинство из них занималось разбоем и грабежом. Сегодня их ожидала добыча, завтра — удары. Последнее случалось, несомненно, так же часто, как и первое. При таких условиях нравственные воззрения этого класса должны были отличаться бесконечной грубостью и низменностью.
Что касается половых отношений, здесь царили такие нравы и взгляды, какие ныне мы встречаем среди последних отбросов — профессиональных рыцарей большой дороги. И это было в самом деле так. Любая беззащитная женщина, все равно, носила ли она еще детские башмаки или уже приближалась к старости, подвергалась насилию, разумеется, всей шайки, в руки которой попадала, как господина, так и его слуг. Так же поступали и с женами и дочерьми своих же товарищей по ремеслу. И каждый старался уже заранее отомстить другому, надуть его, так сказать, авансом. Существовала характерная поговорка: «Мужики убивают друг друга, а благородные делают друг другу детей».
Освящение брачного ложа епископом. Немецкая гравюра. XV в.
В оседлой части низшего дворянства, жившего исключительно трудом крепостных и не занимавшегося благородной профессией грабежа, или потому, что в данной местности нечего было грабить, или потому, что там деревни и города так умели защищаться, что разбой был сопряжен со слишком большим риском, половая нравственность была менее дика, отличаясь, однако, и здесь достаточной снисходительностью. В хронике вюртембергского графа фон Циммерна приведен случай, несомненно типический, прекрасно характеризующий нравственную распущенность мелкого дворянства XV и XVI вв. Жены рыцарей, впрочем, не отличались в большинстве своем такой требовательностью в выборе любовника, как дама, о которой идет речь в указанной хронике, изменившая мужу с другим рыцарем, так как довольствовались охотно «конюхами, виночерпиями, истопниками и шутами», даже крепостными крестьянами, как видно из пословицы, отвечающей на вопрос: «В какой месяц мужик более всего занят?» — «В мае, так как ему приходится тогда еще ублажать жену своего господина».
Эта нетребовательность объясняет тот удивительный факт, что среди знати и рыцарства встречалось гораздо больше безобразных физиономий, чем среди городского бюргерства. Большинство знатных, по его словам, родились от грязных мужиков и последних конюхов.
Если низшее дворянство представляло класс, находившийся в полном разложении, так как стал экономической ненужностью, то крестьянство, ближе всего стоявшее к феодальной знати и имевшее с ним очень много точек соприкосновения, представляло собой класс, находившийся тогда в процессе полного преобразования. Развившееся денежное хозяйство не сделало его лишним, но оно должно было внутренне совершенно переродиться, так как всюду переходило от производства для собственного потребления и для нужд общины (марки) к производству товарному.
Производителем всех этих предметов становилась деревня. Под влиянием этого радикального переворота изменилась и половая мораль крестьянства. Стерлись прежде всего старые патриархальные отношения внутри семейного союза, и быстрее всего, разумеется, там, где росло экономическое значение крестьянства, увеличивалось число батраков и батрачек и последние превращались из помощников и членов семьи в простых наемных рабочих.
