Роберт Гулик - Сексуальная жизнь в древнем Китае
В династийной истории монгольского периода, «Юань ши» (гл. 205), в биографии императорского фаворита Ха-ма приводится описание тантрических ритуалов, которые совпадают с заметками Чжэн Сы-сяо:
Он (т. е. Ха-ма) также представил императору (т. е. Хуй-цзуну, 1333–1367) тибетского монаха по имени Ка-линь-чжэнь, который считался знатоком тайного (тантрического) ритуала. Этот монах сказал императору: «Ваше Величество правит всей империей и владеет всеми богатствами в пределах четырех морей. Но следует думать не только об этой жизни. Человеческая жизнь коротка, поэтому следует прибегать к тайному методу Наивысшей Радости, [который обеспечивает долголетие]». Тогда император начал следовать этому методу, который называется «парной практикой». Еще его называют янь те эр[161] и «тайным». Все эти методы относятся к «искусству спальных ггсткоев». Император поручил индийским монахам проводить подобные церемонии и даровал тибетскому монаху титул даюань гоши (наставника великой империи Юань). Для своих деяний они забирали девушек из благородных семей, иногда четырех, иногда трех, и называли это «жертвоприношением» (гун ян). И сам император ежедневно предавался таким занятиям, собирая для этой цели множество девушек и женщин, и находил радость только в таком развратном удовольствии. А еще он выбрал нескольких из числа своих наложниц и заставил их исполнять танец «Шестнадцати дакини и восьми молодцов».[162] Братья императора и мужчины, которых называют «товарищами»,[163] прямо на глазах у императора сплетались в распутные объятия, и мужчины, и женщины былипри этом голыми. Зал, где происходили подобные беспутства, назывался «Цзе цзи у гай», что по-китайски означает «Никаких препятствий»[164] Таким образом, и правитель, и государственные мужи демонстрировали свою распущенность, а толпа монахов свободно входила во дворец и выходила оттуда, и им позволялось делать все, чего они ни пожелают.
Предваряя наше рассмотрение периода Мин, добавим, что почитание тантрических «парных божеств» было воспринято и китайцами, и оно продолжалось еще несколько веков после падения династии Юань. Минский ученый Тянь И-хэн (творил ок. 1570 г.) включил в гл. 28 своих пестрых заметок под названием «Лю цин жичжа» раздел «Парные практики» («Шуан сюфа»), где цитирует приведенный выше отрывок из жизнеописания Ха-ма. Далее он говорит: «Оттуда берут свое начало извращенные сексуальные методы, которые ныне практикуют супружеские пары». Разумеется, подобное обвинение совершенно безосновательно. Ранее мы уже видели, что «искусство спальных покоев» было чисто китайским, и далее попытаемся доказать в Приложении, что оно не только не испытало индийского влияния, но, наоборот, повлияло на появление сексуальных практик в тантризме.
В гл. 27 «Лю цин жи чжа» в разделе «Фо я» («Зуб Будды») Тянь И-хэн описывает тантрические статуи в храме Дашань-дянь при императорском дворце правителей Мин. Он утверждает, что в 1536 г. ученый Ся Янь (1482–1548) подал доклад трону с требованием уничтожить эти статуи. Далее Тянь пишет:
Эти непристойные мужские и женские изображения именуют «радостными буддами». Рассказывают, что их использовали для того, чтобы наставлять наследного принца. Поскольку он жил во дворце в полном затворничестве, то опасались, как бы он не остался совершенно несведущим в вопросах пола.
По-видимому, доклад Ся Яня был оставлен без внимания, потому что в конце династии Мин эти статуи продолжали играть важную роль в придворных ритуалах. Это подтверждает и ученый Шэнь Дэ-фу (1578–1642) в своем сочинении «Би чжоу чжай юй тань» (текст воспроизведен в СЯЦШ):
Я видел во дворце «радостных будд»; говорят, что их прислали в дань из чужеземных стран. Другие же утверждают, что эти статуи остались от монгольского правления. Они представляют собой щедро украшенные парные изображения будд, обнимающих друг друга, причем их половые органы соединены. У некоторых статуй имеются подвижные гениталии, которые отчетливо видны. Главный евнух рассказывал мне, что сразу после женитьбы принца молодых вводят в этот зал. Они опускаются на колени и произносят молитвы, после чего и жених, и невеста должны прикоснуться к гениталиям статуй, чтобы таким образом бессловесно познать способ сексуального союза. Только после окончания этой церемонии они могут испить из свадебной чаши. Причина же заключается в опасении, что высочайшие персоны могут пребывать в неведении относительно различных способов совокупления.
Таким образом, тантрические статуи использовались в точности для тех же целей, что и иллюстрации в старинных «пособиях по сексу», т. е. для наставления в способах соития.
Но пока монгольский император постигал в своем дворце в Пекине тайны тантрического сексуального мистицизма, на юге и на востоке уже вспыхнул мятеж. Вначале это были разрозненные восстания, которые возглавляли патриоты и наемные солдаты, но после того как монголы не смогли принять решительных мер, мятеж под руководством китайских военачальников быстро распространился по всей стране. Похоже, что монгольское правительство, раздираемое внутренними распрями, просто не имело никакого желание управлять страной, а их солдаты, избалованные легкой и роскошной жизнью, утратили былой воинственный запал. И тогда повсюду начались убийства или изгнание ненавистных монгольских чиновников и их иноземных головорезов. Китайские войска двинулись на север и заняли Пекин; последний монгольский император бежал. В 1368 г. генерал Чжу Юань-чжан провозгласил основание династии Мин со столицей в Нанкине.
Глава 10
Династия Мин
1368–1644 годы
Первый император династии Мин военачальник Чжу Юань-чжан принял имя Хун-у («Обильная военная слава»). Поэтому большую часть своего правления он занимался тем, чтобы распространить свои законы на всю страну и заставить сопредельные страны, такие как Монголия, Маньчжурия и Корея, признать себя подвластными Китаю. Время от времени он устраивал военные походы, и к концу его правления китайская территория стала более обширной, чем при династии Тан.
Взяв за образец династии Тан и Сун, император провел административные преобразования. Он восстановил упраздненную при монгольском правлении традиционную систему экзаменов на должность, позволявшую назначать на чиновные должности способных людей изо всех уголков огромной империи. Таким образом он создал предельно жесткую и централизованную систему, основу которой составляли конфуцианские ученые-чиновники. Этот мощный бюрократический аппарат являлся гарантией эффективного и хорошо организованного управления. В целом система мало чем отличалась от танской и сунской бюрократии. Продолжительный период иноземного владычества пагубно повлиял на китайские умы. Невежественная суровость монгольских чиновников наложила свой отпечаток на молодых китайских интеллектуалов. Оказавшись у власти, они старались воспроизводить авторитарный стиль монголов. Сам император прежде всего был военным; человек низкого происхождения, совершенно необразованный, он предпочитал заниматься преимущественно военными проблемами. При этом он поощрял решительные методы управления, быструю и суровую судебную расправу и не возражал против все возрастающего контроля бюрократии над народом. Это способствовало тому, что во всех эшелонах власти чиновники надменно относились к тем, о ком им было поручено заботиться. Иностранцы, которые в то время посещали Китай, были этим просто шокированы.
Хотя сам император и питал некоторые симпатии к буддизму, единственной государственной религией он объявил неоконфуцианство эпохи Сун. И тогда конфуцианцы, которых при монгольских правителях, покровительствовавших буддизму, оттеснили от кормила власти, снова подняли голову. Один из них, по имени У-хай, даже подал властям трактат под названием «Шу хо» («Несчастья, вызываемые [неправильными] писаниями»), в котором рекомендовал властям уничтожить все сочинения древних неконфуцианских философов, как, например, Ян Чжу и Мо Ди[165] а также все буддийские и даосские книги. К этому экстремистскому совету не прислушались, но власти с подозрением относились к любым идеям, которые не являлись конфуцианскими. Иногда вводилась цензура и применялись соответствующие меры для контроля за состоянием умов. Вначале контроль был довольно мягким, но постепенно все ужесточался и к концу династии Мин нередко принимал довлеющие формы.
Отчасти это было реакцией на то унижение, которое нанесли монголы китайской культуре, а отчасти объяснялось тем, что в освобожденной стране задул ветер национализма, вызвавший повышенное преклонение перед китайским культурным наследием. Наблюдался бурный расцвет всех искусств, но это сопровождалось подавлением любой независимой мысли, всякой критики. Уже одно сомнение в том, что классики в интерпретации Чжу Си не соответствуют оригиналу, или в том, что конфуцианские нравы и этические нормы не восходят к глубокой древности, было равнозначно антипатриотизму. На волне энтузиазма (нередко дилетантского) ученые обращались к древней литературе, археологии, эпиграфике; все те, кто не разделял подобных увлечений, рассматривались как антикитайцы. И обвинения в этом были страшней, чем в прежние века.
