Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»
Приказываю:
1. Во всех полках созвать совещания командного и начальствующего состава, на которых полным голосом сказать о всех пьяных безобразиях, осудить пьянство и пьяниц как явление недопустимое и позорное.
2. Во всех служебных аттестациях, если аттестуемый пьяница, непременно это указывать. Указывать также и о том, насколько аттестуемый начальник успешно борется с пьянством среди своих подчиненных.
3. Дело о преступлениях, совершенных на почве пьянства, заслушивать выездными сессиями военных трибуналов с привлечением армейской общественности.»[631]
Немало образцов поведения новых советских «начальников» дают материалы так называемого «Смоленского архива» – партийного архива Западной области, оказавшегося после Второй мировой войны на Западе. Десятки документов показывают весьма невысокий нравственный уровень «выдвиженцев», стремившихся компенсировать свои проступки безупречным классовым происхождением и идейной преданностью. Приведем только одно (из многих) заявление исключенного из партии за пьянку и уголовщину деятеля – Ульяна Сухалева (орфография и пунктуация сохранены): «…Классовая линия с моей стороны была вполне выдержана. Вся лишь моя вина откровенно признавшись это когда выпьешь водки. За это я получал замечания со стороны Р.К. ВКП(б) и в последствие меня Усмынский РК изключил с рядов В.К.П. Но я не алкоголик и если когда выпиваю то лишь только по своей не культурности и не сознательности. Я принимаю все свои ошибки и сознаю, что я виноват меня не обходимо наказать. Но прошу полехчить мне наказания и отставить меня в рядах ВКП как молодого члена. Возможно я в дальнейшем буду полезным членом и дам многое хорошие в построении социализма и в помощи ВКП(б)»[632].
Впрочем, всегда надо было помнить, что неумение и неумеренность в такого рода практике были опасны: «Тов. Сталину. Секретариату ЦК в начале текущего года стало известно, что первый секретарь Курганского обкома тов. Шарапов плохо работает и недостойно ведет себя в быту. Он часто не выходит на работу, пьет, причем выпивки происходят не только дома, но также и в помещении обкома и при выезде в командировки в районы. За время своего пребывания в Кургане тов. Шарапов сожительствовал с рядом женщин…» Подобная «информация» могла оборвать карьеру любого функционера – правда, в том случае, если сопровождалась утратой «деловых» качеств: срывом планов или невыполнением иных указаний центра[633].
Говоря о столь многогранном процессе, как нараставшая алкоголизация советского общества, не стоит упрощать проблему, как это делали недавно наши «трезвенные» издания, сводя ее к политической ошибке Сталина и злой воле окопавшихся в Наркомфине царских чиновников, которые-де и убедили советское руководство вновь ввести государственную монополию на спиртное[634]. Реальность была намного сложнее. Алкогольно-финансовая политика в 1920-1930-х годах испытывала серьезные колебания, пока явно не установился курс на развитие питейной сферы.
На это решение, по всей вероятности, повлияла и неудача введенного в 1920 году в США «сухого закона» – 18-го добавления к конституции (ProhibitionAct), согласно которому на всей территории страны были запрещены производство, продажа и ввоз алкогольных напитков. Но уже в 1925 году министр финансов вынужден был заявить, что в его силах перехватить лишь 1/20 часть ввозимой в США питейной контрабанды. На «бутлеггерстве» – подпольном производстве и торговле спиртным – быстро вырос многомиллиардный криминальный бизнес во главе со знаменитым королем контрабанды и рэкета Альфонсом Капоне, и специальная президентская комиссия в 1931 году представила доклад о полной неспособности властей воспрепятствовать ему. В итоге новый президент Ф.Д. Рузвельт отменил «прогибишен» с января 1933 года.
В СССР курс на расширение водочной торговли вместе с «коренной реконструкцией» общества способствовал появлению массового потребителя спиртного в его наихудшем варианте. После тихого завершения трезвенной кампании 1928–1931 годов развитие «питейной» отрасли резко пошло в гору, что особенно заметно на фоне серьезного спада производства важнейших товаров широкого потребления к концу первой пятилетки. В 1936 году производство спирта увеличилось в 250 раз по сравнению с «сухим» 1919 годом и после коренной реконструкции заводов перекрыло уровень 1913 года, о чем рапортовали работники отрасли к двадцатилетнему юбилею советской власти[635]. На новых предприятиях трудились свои 15 тысяч стахановцев.
На питье шла половина их продукции, и 163 водочных завода вполне обеспечивали страну своими изделиями, ассортимент которых постоянно расширялся. Нарком пищевой промышленности Микоян мог уже в 1936 году с гордостью отрапортовать на сессии ЦИК СССР: «Стали придумывать, как бы выпускать что-нибудь получше, и вместо 25 сортов, которые мы давали в 1932 году, сейчас мы производим 69 сортов ликеров, наливок и настоек… Какая же это будет веселая жизнь, если не будет хватать хорошего пива и хорошего ликера!» Он же пообещал довести производство всех видов спиртного до 10 миллионов бутылок в год к 1942 году.
Согласно официальной статистике, потребление водки государственного производства в 1936 году составляло 3, 6 литра на человека за год, в сравнении с 8, 1 литра в 1913 году. В 1935 году водки выпускалось (за исключением экспортных и промышленных нужд) 320–330 млн литро в год, тогда как в 1913 году – около 432 млн литров, однако производительность росла[636]. Алкогольный конвейер наращивал мощности. Печально знаменитый 1937 год вошел в анналы Московского ликеро-водочного завода как год расцвета. Перед самой войной, в 1940 году, появился первый классический советский напиток – «Московская особая».
В дополнение к росту выпуска ликеро-водочной продукции ударными темпами развивалось и виноделие. В 30-50-х годах СССР из импортера стал крупнейшим производителем: в 1941–1965 годах выпуск вина увеличился в 6, 5 раза[637]. В довоенные и послевоенные годы нашими виноделами были созданы великолепные образцы марочных вин (например, хереса и вин Массандровской коллекции), успешно конкурировавшие на международных конкурсах с продукцией прославленных фирм Испании, Италии и Франции.
Опубликованные в одной из «юбилейных» статей (1938 год) данные свидетельствовали о том, что при всех успехах «питейной» отрасли душевое потребление не увеличивалось и в 19321936 годах составляло соответственно 4, 3–3, 9 литра, т. е. всего 53–48 % от уровня 1913 года. Но показанная величина «царской» нормы потребления (3, 25 л спирта) не соответствует принятым в то время оценкам (4, 7 л); к тому же приведенные цифры, по замечанию автора, относятся только к водке, исключая «цветные водочные изделия» и прочий алкоголь[638].
Виноделие и пивоварение стали мощными и современно оборудованными отраслями, а рост объемов их продукции заметно обгонял, к примеру, производство мяса:
1913
пиво
80 млн декалитров
мясо
1273 тыс. тонн
1940
пиво
121 млн декалитров
мясо
1556 тыс. тонн[639]
Не менее показательными были изменения и в официальной позиции по питейному вопросу. Еще в 1929 году в разгар антиалкогольной кампании со страниц журнала «Трезвость и культура» нарком просвещения Луначарский с известной горечью писал: «Советское правительство всегда с тяжелым чувством сознает всю ненормальность государственной продажи водки и других спиртных напитков. Однако культурный уровень страны был до сих пор таким, что попытки полного подавления алкоголизма и отказ государства от производства алкогольных напитков приводили только к мрачному усугублению самогоноварения, с убылью хлеба и всеми сопровождающими это бытовое явление безобразиями»[640].
Для контраста можно привести заявление другого наркома – Микояна, уже несколько лет спустя убеждавшего в преимуществе «советского типа» потребления спиртного. «Почему же до сих пор шла слава о русском пьянстве? Потому, что при царе народ нищенствовал, и тогда пили не от веселья, а от горя, от нищеты. Пили, именно чтобы напиться и забыть про свою проклятую жизнь. Достанет иногда человек на бутылку водки, кушать было нечего, и пьет, денег при этом на еду не хватало, и человек напивался пьяным. Теперь веселее стало жить. От сытой и хорошей жизни пьяным не напьешься. Веселей стало жить, значит, и выпить можно, но выпить так, чтобы рассудка не терять и не во вред здоровью»[641].
Логику и стиль этого заявления можно не комментировать – в нем запечатлены и уровень мышления советского «начальника», и его представления о народном благоденствии в 1936 году. Но ведь и у самого вождя, по свидетельству того же Микояна, был вполне определенный критерий уровня развития общества: «Стахановцы сейчас зарабатывают много денег, много зарабатывают инженеры и другие трудящиеся. А если захотят купить шампанского, смогут ли они его достать? Шампанское – признак материального благополучия, признак зажиточности»[642].
