Павел Берков - История советского библиофильства
Возвращаясь к вопросу об особенностях советского библиофильства, проявившихся с самого его возникновения, следует особенно отметить его обращение к современной книге, к современному искусству книги. Характерной чертой дореволюционного русского библиофильства была его враждебность к книге нового времени и культ книги первой половины XIX в. Александр Блок в своем дневнике 1912 г. правильно связывал это с политической реакцией того времени: «Дни у букинистов — дрянное племя: от циничной глупости и грубости маленькой лавчонки — до сумасшедшего г-на Соловьева (букиниста), желающего показать, что русские двадцатые (и другие) годы были „возрождением“ (!!!), — печатающего свой „Русский библиофил“ с сумасшедшей роскошью, которую порождает только реакция, — шаг небольшой» (17).
Эту враждебность дореволюционных библиофилов к современной им книге лучше всего иллюстрирует поразительный эпизод, когда правление Кружка любителей русских изящных изданий отвергло — как «декадентские» — иллюстрации А. Н. Бенуа к «Медному всаднику» Пушкина, выполненные художником по заказу председателя Кружка В. А. Верещагина, и книга не была напечатана (14).
Советские библиофильские организации 20-х годов, и в особенности Русское общество друзей книги, в составе которого находились искусствоведы, специалисты по искусству книги В. Я. Адарюков, А. А. Сидоров, П. Д. Эттингер, Д. С. Айзенштадт, сыграли большую положительную роль в развитии советской книжной графики тех и последующих лет. В Ленинграде подобную же роль играло Ленинградское общество библиофилов, во главе с искусствоведами Э. Ф. Голлербахом, П. Е. Корниловым и др. В Казани в те же годы действовала «казанская школа» искусствоведов во главе с П. М. Дульским и упомянутым П. Е. Корниловым.
Можно без всякого колебания утверждать, что первые шаги советской книжной графики 20-х годов были результатом совместной деятельности библиофилов и художников и что советская книжная графика очень многим обязана РОДК и ЛОБ. Если так существенно изменился характер русского библиофильства в советское время, то вполне очевидно, как выиграла от этого национальная культура в целом.
Возникновение больших частных библиотек с «универсальным» профилем («полибиблиофилия») типично для ранних этапов библиофильства любого народа. Такие большие библиотеки, как Н. П. Румянцева, С. Д. Шереметева, Д. П. Бутурлина, имели значение еще и потому, что государственных, открытых для широкого пользования библиотек тогда (в конце XVIII — начале XIX в.) было мало: Академии наук в Петербурге, университетская в Москве. Укомплектованы были эти государственные библиотеки недостаточно хорошо, и в основном книгами иностранными, из русских же — изданиями XVIII — начала XIX в. Обязательный экземпляр появился у нас в 1814 г., одновременно с открытием Императорской публичной библиотеки в Петербурге. В таких условиях поступление крупного библиофильского собрания в какую-нибудь государственную библиотеку в качестве дара или в результате покупки означало большое расширение ее состава, пополнение ее основных фондов. По мере же того, как в результате систематических приобретений и дарений государственным библиотекам удавалось значительно ликвидировать имевшиеся у них пробелы (лакуны) комплектования, поступление больших библиофильских библиотек перестало играть прежнюю роль. Напротив, недостаток площади для хранения книг нередко вынуждал и вынуждает руководство государственных библиотек отказываться от покупки и от принятия в дар библиофильских собраний, которые предлагаются с условием сохранения их в полном составе.
Тем большее значение приобретают в таких условиях сравнительно небольшие коллекции монобиблиофильского характера: содержа преимущественно полный подбор изданий по какой-то определенной теме и нередко имея в своем составе такие издания, какие отсутствуют в крупнейших центральных книгохранилищах, они тем самым обогащают государственные библиотеки, в которые тем или иным способом поступают, не обременяя их многочисленными дублетами — обычным спутником приобретения библиофильских собраний пестрого «универсального» состава (12).
Таким образом, изменение характера русского библиофильства в результате революции безусловно положительно сказалось на той части советской национальной культуры, которая связана с книгой и выражается в книжной форме. Библиофилы спасли и продолжают спасать для истории советской культуры многие ценности, которым грозила полная гибель в условиях гражданской, затем Великой Отечественной войны, а также в результате других, иногда субъективных причин. Советские библиофилы, как правило, предоставляют возможность изучать хранящееся у них рукописное и печатное наследие прошлого известным специалистам, а нередко, и во все большем количестве, и сами выступают в качестве исследователей, обогащая тем самым советскую науку и культуру. Тип коллекционера-библиомана, тем более — библиотафа, совершенно исчез в советском библиофильстве. Все чаще приходится читать в газетах и слышать о том, что тот или иной советский библиофил передал свое собрание в дар определенному государственному книгохранилищу, высшему учебному заведению или краеведческому музею, что такой-то пенсионер или рабочий, или колхозник сделал свою библиотеку доступной для пользования жителям поселка, колхоза, аула и т. д. При просмотре быстро растущей литературы по советскому экслибрису мы все чаще встречаемся с книжными знаками рабочих и колхозников. Интерес советских читателей к книжной культуре, к искусству книги, к библиофильству, библиофилам, к старой и новой книге все более и более растет, и это является бесспорным свидетельством и лучшим показателем того, какие большие качественные и количественные изменения произошли в русском библиофильстве за полвека Советской власти.
Глава вторая
Предыстория советского библиофильства
Книжное дело в России в 1917 г. — Библиофильство в период военного коммунизма. — Библиотека В. И. Ленина в Кремле.
История советского библиофильства, как и история всякого явления в природе и обществе, имеет свою предысторию. Собственно, история советского библиофильства начинается лишь с 20-х годов, а предшествующие несколько лет правильнее считать периодом отмирания дореволюционного библиофильства, с одной стороны, и постепенного накопления сил для возникновения советского книголюбия, с другой. Последнее, как будет видно из дальнейшего, не было прямым и непосредственным продолжением дореволюционного библиофильства. По своему социальному существу, составу и идейному содержанию советское библиофильство с первых же шагов полностью было иным, и если это не всем тогда было ясно, то сейчас, на историческом отдалении, это несомненно.
Тем важнее рассмотреть данные о библиофильстве 1917–1920 гг. Однако прежде чем обратиться к предыстории советского библиофильства, необходимо представить себе состояние книжного дела в России накануне и во время Великой Октябрьской революции и в первые три-четыре года после нее.
Начавшаяся во второй половине 1914 г. война с Германией сразу и сильно повлияла на книжную жизнь страны: резко сократилось производство бумаги, книгопечатание, книжная торговля, и все это не замедлило сказаться и на состоянии русского библиофильства.
Уже в 1916 г. в периодической печати стали появляться статьи, озаглавленные «Книжный кризис», «Бумажный кризис» и т. д. (23; 72; 113). В них констатировались тревожные показатели надвигавшегося книжного голода, о котором в следующем году газеты и журналы стали говорить открыто.
Охарактеризовав рост книгопроизводства в России после 1905 г., Н. Н. Накоряков, один из крупнейших представителей советского книжного дела с начала его формирования, писал в 1925 г.: «Война сразу приостановила это развитие: книжная продукция из года в год начала сокращаться, а с ней и книжная торговля. Сокращение это дошло к концу 1916 г. до 50 % по сравнению с 1913 г. Причины этого лежали в общем истощении страны, в отвлечении людей от нормальной деятельности, в нарушении научной и коммерческой связи с другими странами, что в книжном деле имеет огромное значение» (109).
Действительно, официальные статистические данные о количестве книг, напечатанных в 1913 и 1916 гг. (соответственно 34 630 и 18 174 названия), подтверждают как сказанное Н. Н. Накоряковым ранее, так и его вывод: «Таким образом, революция застала книготорговлю уже значительно расстроенной и нарушенной наполовину».
Впрочем, это заключение не совсем точно. Н. Н. Накоряков говорил об изменениях в книготорговле, а опирался на статистические данные о книгопроизводстве, количестве напечатанных названий. По вполне заслуживающим доверия статистическим данным, в 1913 г. в России (включая Польшу, Латвию, Литву и Эстонию) имелось 2138 книжных складов и магазинов, торговавших чужими изданиями на русском языке. В 1916 г. число таких книготорговых предприятий упало до 1780, т. е. сократилось на 17 %. В какой мере это уменьшение коснулось антикварной книжной торговли, сказать трудно, так как подобными статистическими сведениями мы не располагаем. Можно, однако, думать, что в процентном отношении снижение числа антикварных магазинов в целом совпадало с общими тенденциями свертывания книжной торговли в годы войны.
