Джон Уайтхед - Серьёзные забавы
«Сэр,
Я не могу примирить Ваше отношение ко мне с теми представлениями о Вас, которые я некогда разделял. Сэр, я полагаю себя оскорбленным: не будучи осведомлены о моих обстоятельствах, Вы не осмелились бы обходиться со мною подобным образом. Дважды обращался я к Вам с просьбой вернуть мне копии рукописей — от Вас ни слова. Буду признателен, если Вы объяснитесь или извинитесь за свое молчание.
Томас Чаттертон
Июля 24 дня».
4 августа Чаттертон, наконец, получил рукописи, но теперь у него не оставалось никакой надежды, что Уолпол поможет ему опубликовать его творения. Хотя последним письмом Чаттертон и сжигал за собой мосты, совершенно очевидно, что Уолпол был незаслуженно груб с юношей, ведь и сам он со своим «Замком Отранто» сделал точно то же, что Чаттертон. Впрочем, через восемь лет после смерти Томаса Чаттертона он раскаялся, что не помог ему, и признал его гением, каковым тот, несомненно, и был. Несмотря на раскаяние, на Уолпола все же ложится доля ответственности за роковую судьбу Томаса Чаттертона.
Чаттертон мучительно переживал обиду, нанесенную ему Уолполом, он даже написал уничтожающую сатиру, которую намеревался послать обидчику, однако сестра отговорила его от этого.
Уолпол! Я и в мыслях не имел,
Сколь ты жестоко сердцем очерствел;
Вкушая Роскошь, ты не внял Мольбе
Подростка одинокого, к Тебе
Воззвавшего; его Стыдишь ты рьяно, —
А сам не знал подобного Обмана?
«Отранто» вспомни! — Что за словопренье?
Презреньем я отвечу на Презренье.
Кропай, Уолпол, Письма Недалеки,
Красоткам шли свои Пустые Строки;
Когда Льстецы тебя Хвалят вокруг,
Не Враг молчит тебе во Славу, — Друг!
Что ж, отвергай прямого Простеца…
…………………………………….
Когда б я дни средь Роскоши губил,
Уолпол, ты б меня не оскорбил!
И все ж, как Раули, до конца времен
Я буду жив, ты ж — мертв и осужден.
Вскоре Чаттертон пережил еще один удар — смерть своего друга Томаса Филлипса. Весть эта поистине потрясла Чаттертона — он вдруг явственно ощутил жестокую реальность смерти. Вновь берется он за перо и сочиняет «Элегию на смерть Томаса Филлипса», стремясь выразить в ней скорбь и нежность к тому, кого он так чтил, — а чтил он немногих.
О Муза, отойди, я слезы лью
О Том, чью Дружбу Небо нам дает;
Покой и Сон, покиньте жизнь мою,
Мой Филлипс мертв — и смерть меня влечет.
Как мало Счастья Чаттертон вкусил,
Как редок был изменчивый Покой!
Мгновений Мира ждать — нет больше сил.
Какой судьбе я обречен Тоской!
От подобных стихов перо Чаттертона обращается к язвительной сатире. Он не щадит и столь знатных особ, как герцог Графтон, граф Бьют и принцесса Уэльская. Помимо прочего, Томас сочиняет политическое обличение для «Мидлсекс джорнэл». Чаттертон по-прежнему находится в зависимости от Ламберта, обреченный еще на четыре года этого заточения. 17 апреля 1770 года Томас написал «Завещание», где намекал, что на следующий день собирается покончить жизнь самоубийством. Каждая строка «Завещания» источала обиду на тех, кто отказывал ему в помощи и сочувствии. То был своеобразный сатирический документ: завещание, перечислявшее обычные для бедняка мелочи, завершалось такими неожиданными дарами, как «смирение», которым он одаряет его преподобие мистера Чаплина, «свою веру» завещал он декану Бартону, «скромность», вместе с грамматикой и просодией, — м-ру Бергему; Бристолю же Чаттертон завещал «свой высокий дух и бескорыстие, достоинства, утраченные его жителями со времен Кэнинга и Раули». Разумеется, «Завещание» Томас написал намеренно, он хотел напугать Ламберта, заставить его расторгнуть договор, и это ему удалось. К концу апреля Чаттертон покинул Бристоль и отправился попытать счастья в Лондоне — деньгами его великодушно снабдили бристольские друзья. Статьи, посланные в журналы за последние полтора года, принесли ему приличный доход, переписка с издателями, казалось, многое обещала. Отчего же не переселиться в город, сулящий успех и славу? В Лондоне у него не было покровителя, однако письменные заверения и успешно начатая работа придавали ему уверенности. Томас переехал в Лондон спустя всего две недели после появления «Завещания».
Чаттертон довольно легко и быстро приспособился к новому образу жизни, зачастил в кабачки, куда захаживала пишущая братия того времени. Его везде привечали, благодаря чарующим манерам и искренности, но более всего — из-за его разящего сатирического пера. Он подружился с Джоном Уилксом, и тот дал ему работу в журнале «Фрихолдер мэгэзин», продолжал он писать и для «Таун энд кантри мэгэзин». Под псевдонимом «Децимус» Чаттертон писал и для «Миддлсекс джорнэл», в сатирических произведениях подражая стилю Джунуса, Смоллетта, Попа, Коллинза и Макферсона. Его друзья-издатели весьма охотно принимали и публиковали эти работы, но, к сожалению, не спешили с выплатой гонораров. А вскоре на литературный мир обрушились неприятности, правительство не на шутку ополчилось на журналы вигов, двух знакомых Чаттертону издателей заключили в тюрьму. В то время Чаттертон жил в Шордитче с кузиной, миссис Бэлленс, и она настаивала, чтобы Томас нашел себе работу в конторе, пока не улягутся страсти. Но тот ее и слушать не стал и лишь просил не вмешиваться в его жизнь. Он рассчитывал, что его посадят в тюрьму вместе с друзьями: по его мнению, это принесло бы ему известность, необходимую для того, чтобы добиться прочного положения.
В июне Томас переехал из прежнего жилья в мансарду на Брук-стрит, в Холборне, где мог оставаться наедине со своими трудами и мыслями. В июле он получил пять гиней за небольшой фарс под названием «Месть» и почти всю сумму потратил на подарки матери и сестре, тогда как явно было необходимо хоть часть денег истратить на самого себя. Сестре Томас писал: «Мои нынешние занятия обязывают меня часто бывать в самом высоком обществе», а сам в это время едва сводил концы с концами.
Потеряв всякую надежду на ответ редакторов, все еще не опомнившихся от недавних событий, Томас решил еще раз попытать счастья с помощью какого-нибудь поддельного произведения Раули. Он сочиняет романтическую «Сиятельную балладу о милосердии, каковую сложил добрый священник Томас Раули в лето 1464». Сюжет этой великолепной поэмы взят из притчи о добром самаритянине, размер баллады тот же, что в «Элиноур и Джуге», но ритм более сдержан и мягок, что придает балладе особое благозвучие. Чаттертон послал балладу редактору «Таун энд кантри мэгэзин», но, вопреки ожиданиям, ее тут же вернули с отказом, поскольку ни Раули, ни его мнимые сочинения не интересовали редактора. Чаттертон пришел в ярость, но тут же окунулся в работу и принялся выплескивать одну вещь за другой в надежде поскорее заработать денег, — и хотя «Таун энд кантри мэгэзин» принял почти все, что было им написано, гонорара он так и не получил. Чаттертон утверждал, что при этом в одном из выпусков журнала он был чуть ли не единственным автором.
К августу Чаттертон понял, что дела его плохи, и его охватило отчаянье. Тогда Томас написал в Бристоль, своему старому другу Барретту. Он просил помочь ему заняться медициной, скажем, устроиться помощником корабельного врача на какое-нибудь судно. Барретт, однако, уже не испытывал прежних дружеских чувств к своему бывшему подопечному: ведь вскоре после приезда в Лондон тот написал сатирическое стихотворение «Зрелище», где нападал на бристольское духовенство и врачей, а среди них были и его друзья. Особенно жестоко он обошелся с Кэткотом — тот впоследствии возмущался крайней неблагодарностью Томаса; единственный, о ком Чаттертон отозвался с похвалой, это Барретт. Очевидно, Томас близко познакомился с врачами, бывая в доме у Барретта и, судя по всему, неплохо знал их образ жизни. Многих имен в рукописи не было, но позднее Чаттертон их вписал. С горечью прочли эти стихи те, кто знали Томаса по Бристолю и уважали его.
Добрые лондонские друзья предлагали юноше помощь, но он был горд и не хотел признаться, что умирает с голоду. Томас не выносил унижения, и гордость стоила ему жизни. Он поднялся к себе в мансарду и принял яд, купленный им, как утверждал лавочник, чтобы морить крыс, кишевших у него в комнате. Перед смертью Томас уничтожил все остававшиеся у него бумаги, в том числе и стихотворения Раули, не преминув, однако, оставить после себя эпитафию:
Прощай, Бристоль, унылые громады,
Жрецы Мамоны, что лукавить рады!
Стихи былые юноша вам дал —
Отвергнутый под звон пустых похвал.
Прощайте же, спесивые болваны,
В крови у вас — лишь Козни да Обманы!
Иду туда, где слышу Песнь нетленну, —
Вы ж, отошед, низвергнетесь в геенну.
Прости мне, мать; душа, оставь меня,
Я более не вынесу ни дня.
Последний миг Отчаянья простить
Молю, о Небо! я не в силах жить.
Чаттертона знали немногие, поскольку большая часть его сочинений в журналах того времени печаталась под псевдонимами, и смерть его некоторое время оставалась незамеченной. Те же, кто знал о «найденных» им сочинениях Раули, считали Чаттертона скорее исследователем и переводчиком, чем поэтом. Похоронили его на кладбище для бедных при работном доме близ Шоу-лейн; впрочем, предполагают — правда, тому нет никаких доказательств, — что позднее прах его перенесли в церковь св. Марии Рэдклиффской. Там до сих пор сохранился памятник со строками из «Завещания»:
