Михаил Стеблин-Каменский - Миф
Сущность первобытного мышления Леви — Брюль определял как его «мистичность», т. е. подчиненность вере в сверхъестественные силы. В сущности к этой вере сводится и так называемый «закон сопричастия» (т. е. мистического сопричастия или мистических связей), который, по Леви — Брюлю, — основа первобытного мышления. Конечно, Леви — Брюль преувеличивал роль этой веры в первобытном мышлении. Он не учитывал, с одной стороны, того, что вера эта управляла первобытным мышлением только в определенных сферах и в определенных границах (при исполнении магического обряда и т. п.) а с другой стороны, того, что эта вера распространена и в современном обществе, поскольку она — основа всякой религии. Вместе с тем в современном обществе различия в уровне развития и в умении логически мыслить могут быть очень значительны. Следовательно, и в современном обществе вполне возможны проявления того, что Леви — Брюль называл «прелогическим мышлением».
Этнографы упрекали Леви — Брюля также в том, что он сам никогда не общался непосредственно с дикарями, и третировали его как кабинетного теоретика. Хотя Леви — Брюль в своих книгах очень широко привлекал материалы, собранные этнографами–полевиками, он был, действительно, скорее философом. Его интересовала в первую очередь история человеческого сознания. И в сущности если этнографов–полевиков больше интересуют сами факты, чем философские выводы из них, то едва ли это их преимущество.
Заслуга Леви — Брюля заключается в том, что он первый исследовал данные о психологии культурно отсталых народов с точки зрения ее отличия от психологии современного человека, т. е. с последовательно исторической точки зрения. Он первый отказался от представления, что психология первобытного человека ничем не отличается от психологии современного человека. Это представление было естественным в то время, когда историческая точка зрения еще не распространилась на все гуманитарные науки. Но оно — анахронизм в наше время, когда историзм все в большей мере становится синонимом научности.
Значение работ Леви — Брюля велико и для науки о мифах. До этих работ, когда объясняли возникновение мифов теми или иными психологическими факторами, то, как правило, подразумевали, что у создателей мифов была та же психология, что у современного человека. Но почему же тогда мифы возникали у всех народов только в древнейшие времена? Очевидно, их возникновение должно быть объяснено особыми психологическими условиями, существовавшими тогда, т. е. особенностями той стадии развития сознания, на которой оно тогда находилось. Как было показано на протяжении этой главы, понимали ли миф как аллегорию или как символ, как поэзию или как науку, как архетип или как структуру, фактически в мифе всегда находили только то, что вчитывал в него сам исследователь. Между тем для тех, кто создавал миф, он был объективной действительностью и, следовательно, не мог быть ни аллегорией, ни символом, ни поэзией, ни наукой, ни архетипом, ни структурой. Леви — Брюль показал, что мифы можно исследовать и с другой точки зрения, а именно — с точки зрения психологии, которая и них отражается, и ее отличия от психологии современного человека, и если результаты его исследования кажутся сейчас неубедительными, то виной этому, вероятно, не сама эта точка зрения, а сложность той задачи, которую он себе ставил.
Пространство и время в эддических мифах[28]
Два ворона сидят у него [Одина] на плечах и шепчут на ухо обо всем, что видят или слышат. Хугин и Мунин — так их прозывают. Он шлет их на рассвете летать над всем миром, а к завтраку они возвращаются. От них–то и узнает он все, что творится на свете.
«Младшая Эдда»
Основная тенденция развития в изображении пространства хорошо прослеживается в истории живописи. В средневековой и вообще архаической живописи господствовала так называемая обратная перспектива.[29] Суть обратной перспективы заключается в том, что объект изображается таким, как он существует сам по себе, а не таким, как он кажется наблюдающему его художнику. Отсюда то, что с современной точки зрения кажется наивным и беспомощным в архаической живописи: невидное художнику, наблюдающему объект с точки зрения внешней по отношению к этому объекту, тем не менее изображено как видимое; соотношение размеров изображенных объектов не то, какое должно было бы представляться художнику, наблюдающему их с какой–то внешней точки зрения, а то, какое должно было бы иметь место в соответствии с важностью или значимостью этих объектов. Художник как бы помещает себя внутрь изображаемого, образует с ним одно целое, а не смотрит на него со стороны, противопоставляя себя ему. Обратная перспектива подразумевает, таким образом, отсутствие четкого противопоставления субъекта объекту, или то, что можно назвать внутренней точкой зрения на пространство.
Прямая перспектива, т. е. то, что обычно называется просто «перспективой», возникла еще в Греции, но стала господствующей только в послеренессансной живописи.
Прямая перспектива — это торжество субъективной, личностной точки зрения художника: объект изображается таким, как он представляется художнику, наблюдающему его с какой–то индивидуальной точки зрения, а не таким, как он существует сам по себе. Художник помещает себя как бы вне изображаемого, смотрит на него со стороны. Другими словами, изображается не столько сам объект, сколько отношение художника к изображаемому объекту или условия наблюдения этого объекта. Все это подразумевает то, что можно назвать внешней точкой зрения на пространство, т. е. более четкое противопоставление субъекта объекту, чем то, которое характерно для обратной перспективы.
В живописи пространство изображается в пространстве. Поэтому в ней основная тенденция развития пространственных представлений находит максимально четкое выражение. В мифе пространственные представления транспонированы в повествование. Поэтому сущность их не выступает в мифе так четко, как в живописи. Тем не менее и в мифе прослеживается то, что было названо внутренней точкой зрения на пространство.
Объективное пространство, как его осознает современный человек, бесконечно, непрерывно и единообразно. Оно может быть абстрагировано от своего конкретного содержания, и оно осознается объективно существующим независимо от того, воспринимается ли оно и осознается ли его существование. Осознание этого объективного пространства подразумевает максимально внешнюю точку зрения на пространство, максимальную противопоставленность субъекта объекту. Но в чувственном восприятии пространства эта противопоставленность не дана. В чувственном восприятии нет трех эвклидовых атрибутов пространства — бесконечности, непрерывности и единообразия. Таким образом, для современного человека существует как бы разрыв между пространством, мысленно осознаваемым, и пространством, чувственно воспринимаемым. По–видимому, в мифе этого разрыва не было. Во всяком случае в эддических мифах пространство, осознаваемое как объективно существующее, в то же время сплошь и рядом, как в чувственном восприятии, не непрерывно, не бесконечно и не единообразно.
В эддических мифах пространство изображается, поскольку данный его кусок — это либо место какого–либо действия, либо место чьего–либо пребывания. Таким куском пространства может быть поле сражения, как например поле Вигрид, на котором боги должны сразиться со своими противниками (Ст. Э., 31; Мл. Э., 90), [Здесь и далее в скобках ссылки на русский перевод «Старшей Эдды» (М. — Л., 1963) и «Младшей Эдды» (Л., 1970, малый формат) с указанием страницы.] чье–либо жилище, как например жилища богов (Ст. Э.,36–37; Мл. Э., 36–37) и т. п. Таким образом, в эддических мифах пространство существует только как его конкретные куски. Другими словами, оно прерывно. Именно поэтому невозможно составить карту мира эддических мифов. Местности, упоминаемые в них, сплошь и рядом никак не ориентированы ни по отношению к миру в целом, ни даже по отношению к таким частям, как земля и небо. Куда поместить на карте поле Вигрид? О нем сообщается только его название, его размеры (сто переходов в каждую сторону) и что на нем будет происходить. Куда поместить жилища богов? В «Младшей Эдде» их перечисление вводится так: «Тогда спросил Ганглери: «Много чудесного можешь ты поведать о небе. Что там еще есть замечательного, кроме источника?». Высокий отвечает: «Немало там великолепных обиталищ»» (Мл. Э., 36). В «Речах Гримнира», которые, вероятно, были в данном случае источником «Младшей Эдды», жилища богов никак не локализуются (Ст. Э., 36–37). Поэтому обычно считается, что локализация этих обиталищ на небе в «Младшей Эдде» — это попытка рационализации мифа под влиянием христианского представления о небе как жилище бога. Однако локализация жилищ богов на небе никак не устраняет прерывности пространства.
