Билл Брайсон - Краткая история быта и частной жизни
Лондонская толпа, хоть и не отличается ни героизмом, ни поэтичностью, ни патриотизмом, ни просвещенностью, ни чистотой, представляет собой сравнительно добродушную массу.
При всей своей снисходительности это высказывание было похоже на правду.
Несмотря на временную передышку, в 1851-м мятежные настроения в некоторых кварталах продолжали набирать силу. Генри Мейхью в своем исследовании «Труженики и бедняки Лондона», опубликованном в тот год, заметил, что «почти все до единого» трудящиеся — «неистовые пролетарии, поддерживающие силовые методы борьбы».
Но даже самым воинственным пролетариям понравилась «Великая выставка». Она открылась 1 мая 1851 года без происшествий — «красивое, грандиозное и волнующее зрелище», по словам блистательной королевы Виктории, которая совершенно искренне назвала день открытия «величайшим днем в нашей истории». Люди приехали со всех уголков страны. Некая Мэри Каллинак восьмидесяти пяти лет пешком пришла из Корнуолла, преодолев расстояние свыше 250 миль и тем самым прославившись на всю страну. За пять с половиной месяцев работы «Великой выставки» ее посетило шесть миллионов человек. В самый оживленный день, 7 октября, там побывало около 110 000 посетителей, причем в какой-то момент в Хрустальном дворце единовременно собрались 92 000 человек — никогда раньше столько людей не находилось под одной крышей.
Не все посетители были в восторге. Уильяма Морриса, будущего дизайнера и эстета, которому в ту пору было семнадцать лет, так потрясли безвкусица и культ излишеств, увиденные им на выставке, что он вышел из здания пошатываясь и его стошнило в кустах. Но большинству понравились экспозиции, и почти все вели себя достойно. За время работы «Великой выставки» арестовали всего двадцать пять правонарушителей: пятнадцать карманников и десять мелких воришек. Отсутствие преступлений было фактом весьма удивительным, ибо к середине XIX века Гайд-парк приобрел дурную славу очень опасного места; с наступлением темноты риск быть ограбленным становился настолько велик, что люди обычно гуляли здесь только в сопровождении охраны. Благодаря обилию народа меньше чем за полгода Гайд-парк стал одним из самых безопасных уголков Лондона.
Чистый доход от «Великой выставки» составил 186 000 фунтов стерлингов; этих денег хватило, чтобы выкупить тридцать акров земли к югу от Гайд-парка, в районе, неофициально названным Альбертополис. Там были построены прекрасные музеи и учреждения культуры, которые и поныне господствуют над соседними кварталами: королевский Альберт-холл, Музей Виктории и Альберта, Музей естественной истории, Королевский художественный колледж, Королевский музыкальный колледж и др.
Огромный Хрустальный дворец Пакстона простоял в Гайд-парке до лета 1852 года, пока решалось, что с ним делать. Никто не хотел, чтобы здание вовсе исчезло, однако по поводу его судьбы шли бурные споры. Кое-кто в порыве азарта предлагал превратить его в стеклянную башню высотой в тысячу футов. В конце концов было решено перевезти конструкцию в новый парк, который планировалось назвать парком Хрустального дворца, в Сиденхаме на юге Лондона. Как-то так получилось, что в итоге новый Хрустальный дворец стал в полтора раза больше старого и на него ушло вдвое больше стекла. Поскольку здание на этот раз разместили на склоне, повторная установка оказалась гораздо более сложной задачей. В ходе строительства дворец четыре раза рушился. На его возведение потребовалось более двух лет и около 6400 рабочих, семнадцать из которых погибли в ходе строительства.
Странно, но теперь Хрустальный дворец уже не казался чудом. Нация навсегда утратила к нему интерес. В 1936 году сооружение сгорело.
Через десять лет после «Великой выставки» умер принц Альберт, и впоследствии чуть западнее того места, где стоял Хрустальный дворец, возвели мемориал принца — нечто вроде готического космического корабля. Его сооружение обошлось в огромную сумму — 120 000 фунтов стерлингов, в полтора раза дороже, чем сам Хрустальный дворец. Каменный принц Альберт восседает на троне под огромным золоченым балдахином и держит на коленях книгу — каталог «Великой выставки». А от первоначального Хрустального дворца остались лишь большие декоративные ворота из кованого железа, перед которыми когда-то проверяли билеты в выставочный зал Пакстона. Сейчас они отмечают небольшой участок границы между Гайд-парком и Кенсингтон-гарденз и не привлекают особого внимания публики.
Золотой век сельского духовенства тоже внезапно закончился. В 1870-х годах в сельском хозяйстве разразился кризис, который ударил по землевладельцам и всем тем, от кого зависело их процветание. Через шесть лет сто тысяч фермеров и сельскохозяйственных рабочих оставили свои земли. В нашем приходе за пятнадцать лет население сократилось почти в полтора раза. К середине восьмидесятых годов налогооблагаемая стоимость всего прихода составляла лишь 1713 фунтов стерлингов — всего на какую-то сотню фунтов больше, чем Томас Маршем тридцать лет назад потратил на строительство своего дома.
К концу века средний доход английского священника снизился более чем вдвое по сравнению с доходом пятидесятилетней давности. Если этот доход проиндексировать в соответствии с покупательской способностью денег, то получатся и вовсе жалкие гроши. Сельский приход перестал быть теплым местечком. Многие священники уже не могли позволить себе жениться. Те, у кого были мозги и возможности, применяли свои таланты в других областях. На исходе столетия, как писал Дэвид Каннадин в книге «Упадок и падение британской аристократии», «лучшие умы поколения находились вне церкви, а не внутри нее».
В 1899 году родовое гнездо Маршемов было окончательно разорено и продано; это положило конец добрым и уважительным взаимоотношениям семьи и графства. Любопытно, что разрушительному упадку сельского хозяйства, начавшемуся в 70-е годы XIX века, в немалой степени способствовали те неожиданные изменения, которые произошли в ту пору на домашней кухне. Скоро мы перейдем к этой истории, но, прежде чем заглянуть в дом и начать нашу экскурсию, давайте посвятим несколько страниц рассмотрению весьма уместного здесь вопроса: почему вообще люди живут в домах?
Глава 2
Место действия
Если бы нам каким-то чудом удалось воскресить преподобного Томаса Маршема и вернуть его домой, он бы здорово удивился, обнаружив, что его дом сейчас практически незаметен со стороны. Сегодня дом стоит в густом лесу, находящемся в частном владении, и это делает его крайне уединенным. Однако в 1851 году, когда коттедж был только построен, он просто-таки бросался в глаза, словно гора красного кирпича посреди чистого поля.
Впрочем, во всех других отношениях, если не считать некоторой обветшалости, появления электрических проводов да телевизионной антенны, здание почти не изменилось с середины XIX века. Сейчас, как и тогда, оно представляет собой воплощение понятия «дом», соответствующим образом выглядит и по-прежнему наполнено уютом.
Поэтому мысль о том, что здесь, как и в любом другом доме, нет ничего заранее предопределенного, может показаться несколько неожиданной. Все, конечно, пришлось продумывать — двери, окна, дымовые трубы, лестницы. Как мы скоро увидим, на эти детали ушло невероятно много времени и стараний.
Дома — объекты и впрямь довольно странные. Они почти не имеют стандартных, от дома к дому неизменных, качеств, могут быть практически любой формы, почти любого размера и включать в себя буквально любой материал. Между тем в какой бы уголок мира мы ни попали, мы тут же, с первого взгляда, среди всех сооружений опознаем людское жилище. Оказывается, атмосфера домашнего уюта пришла к нам из глубины веков, и первый намек на сей важный факт обнаружился случайно — как раз во время строительства нового дома священника, зимой 1850 года, когда почти над всей Британией бушевала сильнейшая буря.
Это был один из самых страшных ураганов за несколько десятилетий, и он причинил множество разрушений. В Гудвин-Сэндс, на побережье Кента, разбились в щепки пять кораблей, все моряки погибли. Рядом с Уэйртингом в графстве Сассекс гигантская волна перевернула спасательную шлюпку, которая шла на помощь терпящему бедствие судну; утонули одиннадцать человек. В местечке под названием Килки ирландское парусное судно «Эдмунд», следовавшее в Америку, потеряло управление, и пассажиры вместе с экипажем беспомощно смотрели, как их несет на скалы; судно разлетелось вдребезги, девяносто шесть человек погибли, лишь некоторым удалось добраться до берега, в том числе одной пожилой даме, «вцепившейся в спину капитана» (газета Illustrated London News с мрачным удовлетворением подчеркивала, что мистер Уилсон, храбрый капитан ирландского судна, был англичанином). Всего в водах Британских островов погибло в ту ночь свыше двухсот человек.
