Юваль Ной Харари - Sapiens. Краткая история человечества
И науку, и империю современной эпохи будоражило ощущение, что где-то за горизонтом их ждет нечто важное — только бы не пропустить. Но этим сходство между наукой и империей не ограничивалось. Не только мотивации, но и стратегии строителей империи тесно переплетались с интересами ученых. Для европейцев современной эпохи строительство империи было сродни научному проекту, а создание новой научной дисциплины — проекту имперскому.
Когда мусульмане завоевали Индию, они не привезли с собой археологов для систематического изучения местной истории, антропологов, чтобы вникать в индийские культуры, геологов — разбираться в индийских почвах или зоологов — исследовать индийскую фауну. Когда англичане завоевали Индию, они обо всем этом позаботились. 10 апреля 1802 года началось Великое Исследование Индии. Оно продолжалось шестьдесят лет. С помощью десятков тысяч местных рабочих, ученых и проводников англичане составили подробную карту Индии, разметили границы, измерили расстояния, впервые вычислили точную высоту Эвереста и других гималайских вершин. Англичане не только выяснили, какими военными ресурсами располагают индийские провинции и где находятся золотые рудники, но также потрудились собрать информацию о редких видах пауков, описать красочных бабочек, проследить происхождение исчезнувших языков субконтинента и откопать забытые руины.
Примером подобного ученого рвения стали работы в Мохенджо-Даро — одном из главных городов цивилизации, развившейся в долине Инда. Ее расцвет пришелся на III тысячелетие до н.э., а около 1900 года до н.э. эта цивилизация погибла. Никто из прежних властелинов Индии — ни маурьи, ни гупты, ни делийские султаны, ни Великие Моголы — не удостоили руины внимательного взгляда. Но английские археологи приметили это место в 1922 году, а затем британская команда произвела раскопки и открыла миру первую индийскую цивилизацию, о которой местные жители давным-давно забыли.
Еще одно достижение британской любознательности — расшифровка клинописи. На протяжении трех тысяч лет это была основная форма письменности на Ближнем Востоке. Но в начале новой эры умер последний человек, умевший читать клинопись, и с тех пор, хотя местные жители часто видели клинописные надписи на памятниках, стелах, древних развалинах и битых горшках, разобрать эти странные угловатые черточки они не могли, а насколько нам известно, и не пытались. Европейцы обратили внимание на клинопись в 1618 году: испанский посол в Персии отправился обозревать развалины древнего Персеполиса и увидел там надписи, которые никто не мог ему перевести. Весть о таинственной письменности распространилась среди европейских ученых и возбудила их любопытство. В 1657 году в Европе была опубликована первая прорисовка клинописной надписи из Персеполиса. Затем были найдены и другие надписи, и следующие двести лет западные ученые бились над этой загадкой. Но безуспешно.
В 1830-х английский офицер Генри Роулисон был направлен в Персию обучать армию шаха на европейский манер. В свободное время Роулисон путешествовал по Персии, и местные проводники привели его к древним надписям на отвесной скале в горах Загрос. Монументальная Бехистунская надпись высотой 15 метров и 25 метров шириной была выбита в скале по приказу царя Дария I примерно в 500-м году до н.э. Надпись была исполнена клинописью на трех языках: древнеперсидском, эламском и вавилонском. Это было хорошо известно местным жителям, но прочесть надпись они не могли. В Роулисоне пробудилась научная любознательность — он решил открыть дверь в древний, забытый мир. В случае успеха он сам и другие ученые смогут прочесть множество других надписей и текстов, найденных на Ближнем Востоке.
Первым делом нужно было тщательно скопировать надпись и отослать копию в Европу. Роулисон, рискуя жизнь, забрался на отвесную скалу и переписывал знак за знаком, вися над бездной. Он нанял себе в помощь несколько человек из местных, в том числе курдского мальчишку, который добрался в самые недоступные места, чтобы переписать верхнюю часть надписи. В 1847 году подготовительные работы были закончены: полная и точная прорисовка Бехистунской надписи отправилась в Европу.
На этом Роулисон не успокоился. Как человек армейский он имел множество военных и политических заданий, но каждую свободную минуту пытался посвятить разгадке надписи. Он пробовал один метод за другим и в конце концов смог расшифровать надпись на древнеперсидском: она далась ему легче других, ведь древнеперсидский не сильно отличался от современного, которым Роулисон свободно владел. Так он получил ключ к тайнам эламской и вавилонской надписей. Таинственная дверь распахнулась, и в нее хлынули древние, но все еще живые голоса: гвалт шумерского базара, торжественные воззвания ассирийских владык и пререкания вавилонских бюрократов.
* * *Другой пример тесной взаимосвязи империи и науки — жизнь сэра Уильяма Джонса. Джонс приехал в Индию в сентябре 1783 года, получив должность в Верховном суде Бенгалии. Он был настолько пленен чудесами новой для него страны, что, не пробыв в ней и полугода, основал Азиатское общество. В задачи этой академической организации входило изучение культуры, истории и общества азиатских стран, в первую очередь Индии. Через два года Джонс опубликовал «Санскритский язык» — основополагающий труд в области сравнительного языкознания.
В этой книге Джонс указал на поразительное сходство санскрита — древнего языка Индии, ставшего священным языком индуистских обрядов, — с греческим и латынью, а также установил параллели всех этих языков с готским, кельтским, древнеперсидским, немецким, французским и английским.
Так, на санскрите «мать» — «matar», на латыни — «mater», а на древнекельтском «mathir». Джонс предположил, что у всех этих языков был общий, ныне забытый предок. Таким образом, он первым указал на то, что потом назовут «индоевропейской языковой семьей».
Работа «Санскритский язык» сыграла столь важную роль в развитии лингвистики не только благодаря дерзкой и точной догадке Джонса, но еще более — благодаря четкой методологии, которую он выработал для сопоставления языков. Переняв его метод, лингвисты начали систематически изучать происхождение и развитие всех мировых языков.
При этом ученые получили максимальную поддержку со стороны империи. Европейские власти полагали, что для эффективного управления нужно знать языки и культуру подданных. Британские офицеры по прибытии в Индию отправлялись на три года в Калькуттский колледж — для изучения индуистского и мусульманского права наряду с английскими законами и языков санскрита, урду и персидского наряду с греческим и латынью, а так же тамильской, бенгальской и индийской культуры наряду с математикой, экономикой и географией. Изучение лингвистики оказалось бесценным подспорьем для понимания структуры и грамматики местных языков.
Благодаря таким людям, как Уильям Джонс и Генри Роулисон, европейские завоеватели смогли хорошо разобраться в устройстве своих империй. Они знали историю и культуру покоренных народов гораздо лучше, чем любые прежние завоеватели или даже чем само местное население. Это знание давало им очевидные практические преимущества. Без таких сведений незначительная горстка англичан едва ли смогла бы управлять сотнями миллионов индийцев, подавлять их и эксплуатировать целых двести лет. В XIX — начале XX века менее пяти тысяч британских чиновников, от сорока до семидесяти тысяч солдат и порядка ста тысяч бизнесменов, слуг, жен и детей удерживали в повиновении миллионы индийцев[86]. Но практические преимущества — не единственная причина, по которой империи взялись финансировать изучение лингвистики, ботаники, географии и истории. Важно было и то обстоятельство, что наука служила идеологическим оправданием империи. В современную эпоху европейцы уверились, что приобретение новых знаний — заведомое благо. Поскольку империи обеспечили непрерывный приток новых знаний, они выглядели позитивно и прогрессивно. И поныне такие науки, как география, археология и ботаника, вынуждены признать, пусть и косвенно, сколь многим они обязаны империям. Ботаники редко вспоминают о страданиях аборигенов Австралии, но добрые слова для Джеймса Кука и Джозефа Бэнкса у них всегда найдутся.
Приобретенное империями новое знание давало им также возможность, хотя бы теоретическую, облагодетельствовать и завоеванные народы, принести им свет прогресса, медицину и образование, проложить каналы и железные дороги, обеспечить справедливость и процветание. Империалисты утверждали, что их расползшиеся государства — не орудие эксплуатации, а, говоря словами Киплинга, «бремя белых».
Несите бремя белых, —
И лучших сыновей
На тяжкий труд пошлите
