Степан Козловский - История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
И Добрыня, в сюжете о женитьбе Алеши, и Илья Муромец, в сюжете о Бунте Ильи, против князя Владимира, приходят на пир анонимно, они не называют себя, напротив, их «узнают»[839] и дают им (по характерным поступкам) имена известных ранее богатырей.[840]
Таким образом, даже частичное подражание действиям известных персонажей при отсутствии противоречий общему стилю их поведения способно породить «дублирование имен», благодаря которому в эпосе и, соответственно, в общественном сознании возникает обманчивое ощущение «вечной молодости» эпических героев, изображение которой можно сравнить с «типическим местом» ответа Ставра на вопрос, «почему у него добры молодцы не старятся?»:
Още есть чим у Ставра похвастати:
Добры молодцы на дворе не старятся;
Оттого добры молодцы не старятся,
Что день придет — молодец со двора долой,
А два да три — на двор домой.[841]
Имя в эпосе становится нарицательным, оно может изменяться в ходе восприятия социумом действий героя и соотнесения их с традицией. Это фактически означает, что имя героя перестает быть элементом, датирующим социальную практику. Скорее наоборот, особенности социальной практики в ряде случаев способны пролить свет на время действия эпического персонажа.
Исходя из этих соображений, возникает необходимость комплексного анализа эпического контекста. В отличие от метатекста, обычно лишенного конкретики (некто совершил то или иное действие, которое не было продолжено в дальнейшем повествовании), контекст предусматривает рассмотрение процесса и условий совершения, а также последствий того или иного действия поименно названных личностей.
Можно вести речь о том, что тот конкретный способ, которым совершался «подвиг» и специфические средства, благодаря которым достигалась цель, имеют большое значение для достижения престижного положения в социуме.
Цель не всегда может оправдать средства — «рыцарю» никогда не простят то, за что поощрят «асассина». Так, например, Добрыня не может позволить себе убить сонного богатыря, поскольку в этом случае ему «нечем будет выхвалиться».
Алеша Попович, напротив, всегда побеждает обманом, но и для него существуют определенные «табу»:
Запьемся, Екимушка, загуляемся,
потерять то нам будет слава добрая,
Вся-де выслуга богатырская.[842]
К «средствам» непосредственно примыкают те качества в поведении героев, которые дают определенные преимущества в социальной практике, приносят им удачу и успех. Эти качества известны почти поименно: «Богатство» Ставра; «Сила» Святогора; «Меткость» Дуная Ивановича, «Вежество» Добрыни; «Смелость» Алеши Поповича; «Щапление» Чурилы Пленковича и т. д.
Престижность подвигов, по всей вероятности, в общем соответствует иерархии потребностей общества. Люди похваляются на пиру одними и теми же типами «подвигов», но один тип хвастовства как инструмент повышения социального престижа всегда имеет преимущество над другими. Он, по всей видимости, является наиболее необходимым обществу, а потому самым актуальным для приобретения авторитета.
Подвиг Чурилы Пленковича, напугавшего своей разбойничьей свитой князя Владимира, имеет не меньшую известность и ценность для общества, чем подвиг Ильи Муромца, сбивавшего стрельбой из лука маковки церквей, а подвиг Дюка, «перещапившего» «самого Чурилу (!)», имеет не меньшую социальную значимость, чем победа Добрыни Никитича над «Змеем».
Вместе с тем, восприятие подвигов различалось: Сухман-богатырь совершил безусловно полезный для общества, подлинно героический поступок — отбил нападение вражеской рати, но его подвиг не был воспринят как актуальный (героя посадили в погреб до выяснения обстоятельств), поскольку приоритетной задачей, которую он обязан был выполнить, являлся захват живьем «белой лебеди, не раненой, не кровавленой», то есть девушки (полона).
Для сравнения нужно учесть, что Козарин, который дал князю Владимиру точно такое же обещание — «привезти» (настрелять) «белых лебедей», и вместо дичи привез в Киев свою сестру, «освобожденную» из татарского полона, не наказан, а наоборот, награжден, что и заставляет предполагать определенный подтекст (иносказание) в упомянутом приказе князя Владимира и обещании его богатырей (Сухмана и Козарина).
По мере того, как богатырями удовлетворяются одни социальные (эпические) потребности, сразу же возникают (выходят на передний план) новые потребности, которые также теряют свою актуальность вскоре после очередного изменения социально-экономической ситуации, возникновения или исчезновения каких-то особых обстоятельств, угрожающих стабильности древнерусской социальной практики.
Иными словами, считается поведение героя «подвигом» или нет, зависит от восприятия общества. Массовый героизм на поле брани обесценивает каждый подвиг в отдельности. То, что способны совершить многие, воспринимается уже не в качестве «подвига», а как социальная норма, то есть немодное поведение. Героем нельзя стать по своему желанию, им могут только признать с молчаливого согласия общества, независимо от мнения самого героя.
Наличие изменений в социальных представлениях о предпочтительном с точки зрения престижности статусе брачного партнера (гость, дочь гостиная, поляница, царевна); о желаемой форме брака (умычка, венчание, присяга, брачный контракт (ярлыки); о функциональном значении брака как социального института; о допустимости внебрачных отношений (Чурило и Катерина, Алеша Попович), позволяет говорить о значительных переменах в социальной практике.
Так, в частности, имелись следующие эпические предпочтения в отношении престижного идеала «любимой семьи»:
1. Внебрачные отношения (женщина как добыча и наложница).
2. Браки с гостями — иноземцами.
3. Браки с иноземцами — поляницами (обоего пола).
4. Браки до гроба (супружеская верность как идеал).
5. Целомудрие (воздержание) (Калики, Сестра Петровичей).
6. Не вполне ясное наличие «паробков любимых» (Еким, Тороп) и «Бабьих насмешников», брак с которыми позорен для женщины по причинам, почти не имеющим отношения к социальному статусу.
7. Отношения, близкие к куртуазной морали (Чурила и Катерина).
Обосновать такие важные видоизменения социальной практики в рамках традиционного общества можно, по всей вероятности, трансформациями во внутриполитической обстановке и внешней политике и, соответственно, с течением времени.
Можно говорить о том, что для разных «пиров[843]» эпического общества актуальны различные по характеру (сфере применения) типы харизматических героев, обладающих соответствующей их образу сакральностью.
В отличие от так называемого «метатекста» (который отражает конечный результат эпического опыта, в том числе и в отношении представлений о сакральности), контекстуальные представления эпоса жестко «привязаны» к конкретным условиям социальной практики.
Каждому оберегу соответствует угроза, против которой направлено действие (особый тип Врага, с которым можно бороться при его помощи). Враг в данном случае обладает индивидуальным, четко очерченным социальным «лицом» — он может оказаться Зверем и «Царем» для Вольги; Богатырем из «земли неверной» для Ильи Муромца; бедностью и похмельем для «Голей»; чванливым боярином для Алеши Поповича или Чурилы и т. д. Враг то находится внутри социума, то за его пределами.
Основными (имеющими сакральное значение) средствами вытеснения страха (которые, по всей видимости, считались адекватными существующей угрозе) можно предполагать:
1. Переосмысление образа человека как одного из образов зверя («оборотничество» Вольги, характерные, «чудовищные» черты образа врага). Вольга — типичный охотник-оборотень, для которого «чужие» (люди) являются лишь одной из ипостасей дичи.
2. Наличие «оберегов» (котомка с «тягой земной» у Микулы, крест у Ильи Муромца, шапка «земли греческой» у Добрыни).
3. «Пьянство» (в сюжете о Добрыне и Дунае, О Василии Казимеровиче, который перед трудным заданием пьет чару «зелена вина», поднесенную по приказу Князя); Василий Пересмяка становится «добрым молодцем» после того, как похмелился в «кабаке» у князя Владимира, Илья Муромец, напившись на пиру и осмелев, топчет шубу царя Калина (подарок князя).
