Сергей Романовский - "Притащенная" наука
Однако все подобного рода труды для Покровского не более чем творческие отходы его деятельной натуры. Душу он вкладывал не в них, т.е. не в историю, а в реальную повседневную политику его родной большевистской партии. Тут он был неудержим в своем рвении и ради достижения поставленной цели готов был на все.
Всего один пример. В марте 1918 г. большевики, чтобы спасти свою власть над Россией, решили подписать с Германией кабальный мирный договор. Он давал возможность России выйти из I Мировой войны и развязать войну гражданскую. Только гражданская война давала шанс удержаться у власти. Покровский был в составе советской делегации в Брест-Литовске, где эта позорная бумага была подписана.
Историк Ю.В. Готье записал 6 марта 1918 г., что «отныне “на веки знаменитый М.Н. Покровский” стал героем “второй русской смуты”». Понятно, героем отрицательным: «Подлец и изменник, способствовавший преданию своего отечества на поток и разграбление немцам… Проклятый, влюбленный в себя квазимодо… Не сделавшись ничем другим, он стал Геростратом или, вернее, одним из геростратов России» [586].
Как только большевики взяли власть и Покровскому поручили догляд за буржуазной исторической наукой, он мгновенно из историка превратился в лжеисторика, ибо теперь история для него – не более чем оружие в политической борьбе.
Сталин очень быстро раскусил его и играл на самых потаенных его струнах. Вождь «умел добиваться от него худшего, на что тот был способен» [587]. А способен он был на многое. Например, с помощью Покровского Сталин убедил историков в том, что поскольку история – наука партийная, то никакого плюрализма мнений в ней быть не может (Это в 1928 г.). Покровский безоговорочно поддерживал все политические процессы, которые проводили органы по заданию партийного руководства: «Шахтинское дело» (1928), «Процесс Промпартии» (1930).
Только потерявший всякий стыд человек мог написать такую гнусность: «Старая буржуазная Россия, сброшенная на землю Октябрем, но все еще барахтавшаяся, все еще не терявшая надежды встать когда-нибудь, превратилась в разлагающийся труп» [588].
* * * * *
Вернемся, однако, на десять лет назад. Покровский еще не заматерел, он был моложе, злее и нетерпимее. В 1920 г. основной оппонент Покровского – буржуазный профессор, с ним он воевал до полного уничтожения своего врага. Не отставали от него и его верные ученики.
11 октября 1923 г. Покровский призвал членов Социалистической академии к смертельной схватке с «влиянием буржуазной профессуры не только в области общественных наук… но и в области наук точных и естественных: фронт… расширяется» [589]. Понимать надо!
29 апреля 1929 г. Покровский выступал на XVI конференции ВКП(б): поддержал все, что на ней предлагалось! В частности, мгновенно сообразил, что в его вотчине партийный лозунг социалистической реконструкции народного хозяйства может означать только одно: «Архивы – в массы!». Массам без архивов – полный зарез.
Так Покровский работал на потребу партии: нужно популистское вранье – извольте. Реакция же тоталитарной системы на подобные безответственные заявления была мгновенной: теперь архивы – не достояние масс, а еще одна вотчина органов, они стали наводить в архивах свой порядок.
Покровский был, конечно, предан идеалам ленинизма, но еще более был предан Хозяину. И в своей бездумности дошел до полного разрыва с исторической наукой.
В 1931 г. не выдержали нервы у академика (коммуниста) Д.Б. Рязанова. Он демонстративно вышел из Комакадемии, обвинив Покровского в том, что тот в своем рвении дошел до маразма. «Если мы строим – и должны строить – социализм в одной стране, то безнадежной утопией было бы строить науку в одной стране и для одной страны» [590] (Заметим в скобках, что это одно из определений – причем не худших – того, что мы называем в этой книге советской притащенной наукой – это именно наука одной страны и для одной страны).
Идеалист Рязанов 12 февраля 1931 г. с этим заявлением явился к Сталину, а уже через 4 дня его арестовали. Полное непонимание проявил этот академик: как это возможно строить социализм в одной стране и опираться при этом на мировую науку. Это пахнет отчетливым вредительством. Не для того мы притащили свою науку, чтобы нуждаться в какой-то там еще!
Покровского, как и всякого лжеученого-временщика, отличала одна характерная особенность: у него был настоящий звериный нюх на «политический запах» и полная утрата того же нюха, когда он погружался в стихию своей все же любимой истории. Он умело тасовал колоду из своих учеников и при этом почти никогда не ошибался, двигая одних «на должность», других задвигая в тень. Это – нюх.
А вот пример полной утраты исторического (политическо-го?) нюха. Покровский в точном соответствии с догмами марксизма отрицал роль личности в истории. Для него не были историческими авторитетами ни Иван Грозный, ни Петр Великий. Не замечал несчастный наш служащий при исторической науке, что сравнение с Петром Великим вождя всех народов стало для советских историков общим местом. Покровского ослепила миссия первого историка страны Советов и перестал он замечать, что своей топорной преданностью марксизму задевает самые деликатные темы и наступает на зудящие мозоли вождя. Просто так полная утрата политического обоняния сойти ему не могла.
Он просто очень давно служил, а не работал, а потому и утратил все – и нюх, и интеллект, а главное – самостоятельность. По словам Л.Д. Троцкого, начиная аж с 1908 г. сочинения Покровского были «прямым партийным творчеством» [591]. А это самое «партийное творчество» с годами становилось все более лютым и злобным, когда политическое (а то и заурядное человеческое) хамство становилось нормой дискуссионного общения.
Вот что, к примеру, писал Покровский в 1930 г.: «У нас развилась большая историческая чуткость и большой политический нюх, так что по книжке, по печатной строке, или по докладу, по слову с трибуны мы сразу разбираем – наш это человек или не наш, враг или друг» [592]. Это напоминает указание начинающим особистам из ЧК: поймал контру, бесед с ним не веди, не за чем это. Лучше взгляни на него повнимательней. Ежели он в шляпе да в очках, значит – не наш, контра. Ты его и волоки к стенке. Революционная целесообразность никогда не подведет. Как видим, инструкция для дебилов вполне сгодилась и для советского академика.
Однако не всегда политическая жизнь нашего героя была безоблачной. Причем скорее всего нападки на вождя советских историков провоцировал сам Сталин. На эти дела он был большой мастер, да и моменты умел выбирать подходящие. Его излюбленный прием – письма к товарищу Сталину простых советских граждан. На них он и отвечал, а через эти ответы на мифические (скорее всего) письма и цели своей добивался вполне изощренно.
…В 1927 г. к Сталину якобы обратились два студента первого курса исторического отделения Института красной профессуры с недоуменными вопросами: каким таким манером в России самодержавие возникло? Покровский на лекциях внушает – из экономической целесообразности, а Вы в докладе X съезду РКП(б) указали на другую причину – борьбу с монголами. Что же получается? Троцкий говорит одно, Покровский другое, а Вы – третье? Кому верить?
Сталин, конечно, ответил. «Я, – написал он, – в основном разделяю мнение товарища Покровского». Своего Сталин добился всего одним словом «в основном», что значит… «не во всем». Теперь все ненавистники Покровского могли рвать его в клочья. Именно с этого «в основном» критиковать Покровского стало «чуть ли не хорошим тоном» [593]. Критиковали «по-советски», т.е. писали не только в научные журналы, но также в ЦК ВКП(б): доказывали, что Покровский своей исторической концепцией чуть ли не отвергает ленинизм [594].
Концепция, на которую напали, звучала так: народовольцы не являются предтечами большевизма только потому, что они – народные демократы, а не социалисты. Жалобщиком на сей раз стал Е.М. Ярославский [595]. Он так перегнул палку, что Покровский выплеснул всю накопившуюся у него желчь (тут он не имел равных) и отправил ее по тому же адресу, где засели лучшие историки, – в ЦК.
В ноябре 1930 г. Ярославский написал уже лично Сталину, он камня на камне не оставил практически от всех исторических работ Покровского, особенно по истории революции. Надвигался юбилей революции 1905 г., и этот хитрец решил обезопасить себя, предварительно подставив под огонь критики конкурента. Началась схватка за «полную готовность» (Б. Пастернак), насмерть схватка.
