Журнал - Критическая Масса, 2006, № 4
В 1990-е годы Маврина написала много натюрмортов с цветами. Я видела эти работы на выставке в Музее частных коллекций: светоносные букеты цветов, взятых крупным планом. Они поражают тем, что излучают не просто радость жизни, а радость могучую, энергичную. А ведь автору перевалило за девяносто! В 1987 ушел Николай Васильевич, спутник всей жизни; умерла сестра Катя… Давно нет соратников по ВХУТЕМАСу. Маврина читает Пастернака и слушает Моцарта; тогда же записывает: «Такого анилиново-розового неба я никогда не видала, ярче сирени, освещенной электричеством» (с. 237).
В Рождество 1994 года записывает: «Гете, умирая, сказал: „Свети“».
Татьяна Маврина светила…
Замечательно, что мы можем теперь прочитать о том, как складывалась ее повседневная жизнь. Однако то, как осуществлено само издание, что называется, «оставляет желать».
Прежде всего книга существенно выиграла бы, если бы ее сопровождал хотя бы минимальный справочный аппарат. По меньшей мере, следовало снабдить текст именным указателем. (Кстати, это сделано в другой книге той же серии — в записках С. Н. Дурылина «В своем углу».) Например, как прикажете читать строку «поцелуй на прощание при Даране» (c. 28)? Большинство читателей (а тираж по нынешним понятиям — немалый, 3000 экземпляров) не знает, кто имеется в виду: Даран был другом Мавриной, а не случайно оказавшимся рядом персонажем. С моей точки зрения, при таком тираже сегодня не грех еще и пояснить, что такое Academia, и почему для Кузьмина — такое несчастье «вместо 28 томов — 16»? Признаюсь, что даже я, собиравшая некогда издания Academia, могу лишь предполагать, что Кузьмин был художественным редактором соответствующих томов (при всей своей известности как блистательного книжного графика — о чем современный читатель тоже едва ли слыхал — не мог же он иллюстрировать такое количество книг! Или все же мог?).
Редкие сноски в конце страницы расшифровывают лишь имена членов семьи Мавриной: отец, мать, брат, сестры. Но кто такой Иван-солдат и дети, в которых, по словам Мавриной, она столько сил вложила? Видимо, это дети Кузьмина от предыдущего брака, но публикаторы об этом умалчивают. Нелишне было бы еще и уточнить, что Кузьмин был старше Мавриной на десять лет: это не могло не сказаться во время голода, да и позже.
Маврина пишет, что она сделала портрет Софроновых — матери и дочери вместе, но не указано, что именно этот портрет воспроизведен в книге.
Узнав о смерти Милашевского, друга по группе «13» и как бы в оправдание того, что она не поедет на похороны, Маврина пишет: «Мы уже не можем себе позволить роскошь чувств». Чтобы понять эти строки, надо знать, кем в свое время был Милашевский для Тани Лебедевой, и напомнить, что именно он написал о ней: «Шампанское хорошо, когда вылетает пробка». Эти строки есть в предисловии А. Г. Шелудченко, но к концу книги читатель о них, конечно, уже не помнит. Как и о том, что в 1976 году Кузьмину уже было 86 лет.
В предисловии Чудецкой находим невнятные строки: «Что касается жизни личной, то любовь, страсть играли огромную роль в судьбе художницы. Она была натурой темпераментной и никогда не подавляла свое женское естество. Часть интимных подробностей жизни Татьяны Алексеевны и ее мужа, Николая Васильевича Кузьмина, вполне имеет право на существование в нашем издании — без них образ автора получился бы приглаженным, а Маврина не терпела ханжества и „причесывания“ (с. 10).
Я нашла в тексте дневников ровно одну строку, которую можно было бы отнести к «интимным подробностям» совместной жизни Мавриной и Кузьмина. Замечание о том, что любовь, страсть играли огромную роль в жизни художницы, содержит как бы скрытый намек на то, что нечто очень важное, касающееся упомянутого женского естества , публикаторы были вынуждены опустить. С моей точки зрения, это выглядит бестактно. Маврина умерла, не дожив четырех лет до своего столетия; наверное, много чего случалось на ее долгом жизненном пути. Возможно, чего-то она не доверяла даже дневнику; возможно и обратное — только дневнику она и доверилась. Если публикаторы решили представить Кузьмина единственным мужчиной в ее жизни, то к чему эти намеки? Если они располагают другими сведениями, но предпочитают оставить их при себе, процитированный выше абзац и вовсе ни к чему.
Есть и совсем странные оговорки: Д. С. Лихачев и А. А. Реформатский перечислены среди историков и искусствоведов, с которыми Маврина состояла в переписке. Но Лихачев был исследователем русской литературы, а Реформатский — лингвистом.
Напрасно публикаторы не попытались прокомментировать хотя бы некоторые из упоминаемых в дневниках имен. Например, сказано, что Маврина была дружна с публицистом Ефимом Дорошем и его женой. Но Дорош был не просто публицист: во-первых, он был «новомирским» автором; во-вторых, он написал «Деревенский дневник» — и не с него ли началась у нас так называемая «деревенская проза»?
Серия «Близкое прошлое» задумана как просветительская, и это прекрасно. Но кто сказал, что просветительское издание не требует публикаторских усилий?
Ревекка Фрумкина
Александр Нестеренко. Александр Невский. Борис Кагарлицкий
Кто победил в Ледовом побоище. М.: Олма-Пресс, 2006. 320 с. Тираж 3000 экз. (Серия «Загадки истории»)
Александр Невский — самый странный из героев отечественного патриотического пантеона. Будучи великим князем Киевским и Владимирским, он был лояльным вассалом татарского хана, подавлял выступления соотечественников и доносил в Золотую Орду на собственного брата. Однако в учебники истории вошел двумя победами, одержанными им за недолгое время сидения в Новгороде в качестве приглашенного князя. И добро бы, сражения были очень крупные. Но про Невскую битву шведские хроники вообще не упоминают. Все рассказы об участии в ней шведского героя ярла Биргера — домысел российских авторов XIX века. А «Ледовое побоище» на самом деле было лишь одним из многочисленных столкновений между новгородцами и немцами. Не первым, не последним и по числу участников не самым значительным.
На протяжении XVIII и XIX века история князя Александра обрастала все большим числом неизвестно откуда взявшихся подробностей, поскольку оказалась идеологически очень выигрышным сюжетом на фоне борьбы России сперва со Швецией, а потом и с Германией. Вершиной развития мифа стал впечатляющий фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский».
О том, что реальный князь Александр был малосимпатичной и второстепенной исторической фигурой, прекрасно знали западные историки, да и отечественные их коллеги об этом прекрасно догадывались. Но существовало идеологическое табу на критику официального мифа, который продолжает упорно воспроизводиться во всех учебниках и обзорах русской истории.
Именно поэтому, увидев на книжных полках книгу Александра Нестеренко «Александр Невский. Кто победил в Ледовом побоище», я несказанно обрадовался. Наконец-то кто-то взялся за восстановление исторической правды!
Увы, с первых же страниц книги меня ждало глубокое разочарование. Да, автор подвергает критике официальный миф. Но сам то и дело путается в своих аргументах, сам себе противоречит, подменяет анализ источников ссылками на собственный жизненный опыт. И, что обиднее всего, разоблачая официальный миф о немецко-католической агрессии против Руси, тут же пытается внушить нам новый — о немецких рыцарях как цивилизаторах и просветителях, которые отбивались от русской варварской агрессии.
Собственно, второй миф имеет такое же происхождение, как и первый. Если миф об агрессии Запада придумали русские националисты, то миф о варварской угрозе с Востока придумали националисты немецкие, тоже написавшие кучу книг, посвященных Крестовым походам и войнам Тевтонского ордена. После Второй мировой войны эта литература среди немецких ученых не в ходу. И похоже, Нестеренко даже о ней не слыхал (в книге нет никаких следов знакомства с текстами, опубликованными на немецком языке). Но удивительным образом русский историк-западник до всего этого «своим умом дошел».
Вся книга представляет собой хвалу доблестным немецким рыцарям и осуждение русских. «Если немцы приходили в эти края торговать, проповедовать христианство и просвещать, то русские грабить и получать дань» (с. 125).
Движение шведов и немцев на Восток — не захватнические походы, а необходимая оборона. Защитники западной цивилизации просто вынуждены были начать военные операции, чтобы прекратить набеги «аборигенов» (как презрительно называет Нестеренко предков нынешних латышей и эстонцев). Эти «аборигены» и «туземцы» — воплощение всех зол и пороков. Они жарят людей живьем, убивают мирных священников, которые ни о чем не думают, кроме как о проповеди слова Божьего. Хуже них только русские, которые промышляют исключительно грабежом, убивают детей, жгут и разрушают все на своем пути, вероломно нарушают любые клятвы и договоры. Понятное дело, гуманной западной цивилизации приходилось защищаться!
