Коллектив авторов Филология - Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика
Такое «модернизаторское» понимание моды можно реконструировать прежде всего по журналам мод («Моды сезона», «Модный журнал», «Домашняя портниха», «Журнал для женщин», «Моды», «Новости моды», «Последние моды»). Как правило, модные журналы были изданиями большого формата с цветными вклейками, печатавшие рисованные изображения моделей одежды, выкройки и подписи к ним. Идеологическая составляющая практически полностью отсутствовала: это были «обыкновенные» журналы мод, аналогичные более поздним советским изданиям 1960–1970-х годов. Они культивировали определенный тип женской телесности, который я в другой своей работе назвала артистическим типом [Дашкова 1999:131–155]. Это особый способ репрезентации женщины, позаимствованный модой, прежде всего, из немого кино[226]. Для него характерно изображение худенькой, изломанной барышни[227] с «плоской грудью, гладкой короткой стрижкой и томным взглядом актрисы-„вамп“, одетой в укороченные одежды прямоугольного силуэта».
Аналогичная, «модернизаторская», тенденция латентно присутствует и в культурно-просветительском «Женском журнале», и в «нехарактерном» журнале мод «Искусство одеваться»: оба издания пытались лавировать между желанием участвовать в процессе функционирования моды — и необходимостью встраиваться в политическую конъюнктуру, т. е. в них делались попытки политически опосредовать разговор о моде. По ним особенно заметно, как игровой, неутилитарный характер моды, постоянная жажда демонстративности и инноваций шли вразрез со складывающейся в СССР идеологией. По текстам этих журналов можно наблюдать, как на дискурсивном уровне происходили идеологические «нестыковки». Так, например, несмотря на активную пропаганду всего советского (от образа жизни до тканей с серпами и молотами), отечественные журналы 1920-х годов достаточно открыто ориентировались на западные образцы, которые постулировались как общезначимые. О ценности западных образцов моды может свидетельствовать следующий пассаж из журнального обсуждении вопроса о том, «своевременно ли рабочему и работнице подумать об искусстве одеваться?». Сургучева, работница кондитерской фабрики, рассказывая о собственноручно сшитой «фуфайке», замечает: «Всем девушкам очень понравилось (даже думали, что заграничная)…» [Искусство одеваться 1928 № 1: 6].
Вторую тенденцию можно обозначить как традиционную или крестьянскую, т. е. описывающую такие социальные группы, как крестьяне и рабочие в первом поколении (недавние крестьяне). Для этой тенденции характерно непонимание моды как института и, следовательно, невосприятие (неприятие) ее основных ценностных характеристик. В ситуации активного оттока населения из сельской местности в города происходила ассимиляция и «окультуривание» бывших крестьян: они не только усваивали нормы новой для них городской жизни, но и привносили в нее свои, традиционные, ценностные ориентиры. В рамках этой крестьянской парадигмы, с ее опорой на традицию, а значит, на устойчивость и постоянство, были неприемлемы, точнее, непонятны такие характерные для данного института идеи, как инновация, неутилитарность, демонстративность. Судя по всему, слово «мода» (которое, безусловно, было на слуху) не ассоциировалось у этих групп населения с вышеперечисленными свойствами. Скорее всего, с «модой» связывалось представление о «приличной», т. е. чистой, долговечной, практичной и удобной одежде (иногда к этому комплексу добавлялась еще и дешевизна, но как ценность эта характеристика рассматривалась не всеми). На дискурсивном уровне можно заметить характерное смешение и/или подмену понятий: при говорении о «моде» большинство журнальных авторов и респондентов приписывают новому понятию, обладающему для них облигаторной ценностью, чуждый ему смысл. Такое смешение значений можно наблюдать в ответах на вопросы журнала об отношение к моде Л. И. Союзовой, работницы текстильной фабрики: «Стараешься выбрать юбку, блузку — помоднее. Главное — чтоб прочно» [Искусство одеваться 1928 № 1: 6]. Другие респонденты придерживаются аналогичного понимания, точнее, непонимания свойств модной одежды: «Хочу быть скромно, изящно и удобно одетой», «Мне, работнице… не претит изящно и скромно одеться», «…будут одеваться скромно, удобно и чисто…» [Там же].
На эту «крестьянскую» точку зрения накладывается еще и революционный пафос бессеребренничества (возможно, также имеющий крестьянские корни), в рамках которого хорошая и чистая одежда маркировалась как один из признаков классового врага[228]. Об актуальности и долговечности этих убеждений свидетельствует высказывание из статьи Луначарского, который в 1928 году все еще считает необходимым повторить, что «мы уже переросли то время, когда оборванная одежда служила своего рода мундиром для пролетария» [Искусство одеваться 1928 № 1: 3].
«Традиционная» точка зрения может быть реконструирована по большинству женских общественно-политических журналов: «Работница», «Крестьянка», «Работница и крестьянка», «Делегатка» и др. Как правило, это многотиражные журналы с большой периодичностью выхода («Работница» — в некоторые годы — до 60 номеров в год при тиражах в 250 тыс. экземпляров; «Крестьянка» — до 36 номеров, до 100 тыс. экземпляров; «Делегатка» — до 48 номеров, до 80 тыс. экземпляров[229]), что свидетельствуют о том, насколько серьезная роль возлагалась на эти издания. Предполагалось, что через чтение женских журналов будет подготовлен постепенный переход «женского населения» «от совета врача, беседы о детях, практических советов» к «задачам производства, коллективизации, общим политическим задачам партии и советов»[230]. В описываемые годы эти журналы были черно-белыми (иногда с цветными обложками или одно-двухцветным тонированием), имели средний формат и печатались на плохой бумаге.
В этих изданиях можно зафиксировать абсолютно иной тип женской телесности, который я назвала «рабоче-крестьянским» [Дашкова 1999: 131–155]. Это, как правило, изображения мужеподобных, немолодых, непривлекательных, часто неопрятных женщин[231], с немытыми волосами, широкими растрепанными бровями, обветренными губами, в мешковатой темной одежде. Создается впечатление, что изображаемых застали врасплох: иногда это фотографии в неудачных позах, со спины, с явными недочетами в одежде. Так, например, на фотографии с обложки (!) журнала «Делегатка» (№ 19 за 1928 г.) изображена женщина, у которой сползла бретелька от бюстгальтера. Очевидно, что эти изображения находятся вне модного пространства.
Поскольку вышеуказанные издания имели политико-воспитательную направленность, интересующие нас проблемы оттеснены в них на периферию. «Мода», как правило, была представлена лишь выкройкой и описанием одной (!) вещи (например, в журнале «Работница»). В некоторых журналах, например в «Крестьянке», о моде нет даже речи (что вполне закономерно, учитывая его прагматическую ориентацию)[232]. Гигиеническая же проблематика до начала 1930-х годов присутствовала в журналах регулярно. Например, в рубрике «Беседы врача» в журнале «Делегатка» печатались заметки следующей тематики: «Переходные годы девушки», «Триппер и брак», «Что должен каждый знать о сифилисе», «Вши и как с ними бороться», «Роковые встречи и их последствия», «О противозачаточных средствах»[233] и пр. Иногда гигиеническая проблематика увязывалась с вопросом о «здоровой» одежде. Вот весьма характерный пассаж из заметки «Переходные годы девушки»: для девушек «крайне вредны разного рода корсеты, тугие пояса и т. д., препятствующие правильному развитию тела. Не менее вредны высокие каблуки, узкая обувь и круглые подвязки, стягивающие ногу» [Делегатка 1929 № 8:17].
Политика в отношении моды и гигиены начинает меняться в начале 1930-х годов. Если придерживаться моей терминологии, то можно сказать, что происходит слияние первой и второй тенденций. На смену лозунгам 1920-х годов «хорошо одетый человек — не враг» и «хорошо одеваться не стыдно», приходит тенденция 30-х, которая очень точно сформулирована в журнальном письме работницы ситценабивной фабрики В. И. Акимовой: «…наша жизнь начинает входить в норму, пора отрешиться от рваной юбки» [Искусство одеваться 1928 № 1:6].Раннесоветский пафос мировой революции и бессребреничества сменяет концепция мирного строительства, общественного благосостояния и налаженной приватной жизни[234]. Формулировка задач нового этапа развития Советского государства присутствует в программной речи И. В. Сталина 1935 года: «…некоторые думают, что социализм можно укрепить путем некоторого материального поравнения людей на базе бедняцкой жизни. Это не верно… На самом деле социализм может победить только на базе высокой производительности труда… на базе изобилия продуктов и всякого рода предметов потребления, на базе зажиточной и культурной жизни всех членов общества» [Работница 1935 № 20: 3–4]. Кроме того, «культурное строительство», активно прививаемое в 1920-е годы, к середине 1930-х объявляется практически завершенным. Следствием этих процессов — как правило, инспирированных «сверху» — можно считать возрастание и поощрение интереса к моде (в частности, открытие магазинов мод и модных ателье) и убывание упоминаний о гигиене в публичной сфере, в том числе со страниц журналов.
