Елена Первушина - Петербургские женщины XVIII века
Когда фрак только входил в моду, он мог быть канареечного или розового цвета, но позже для фраков стали выбирать зеленое, фиолетовое, кофейное, голубое, а чаще всего черное сукно или бархат тех же цветов.
Модным атрибутом была трость с набалдашником или с загнутой ручкой из слоновой кости, золота, фарфора, с двумя кистями. В ручке иногда прятались часы, свисток, лорнет или даже тонкий кинжал.
Дома мужчины облачались в плотные мягкие халаты. Еще Ломоносов в середине века, судя по воспоминаниям его племянницы Матрены Евсеевны, оценил достоинства этой домашней одежды, с которой познакомился в Германии. Она пишет: «Сидя в саду или на крыльце, в китайском халате, принимал Ломоносов посещения не только приятелей, но и самих вельмож, дороживших славою и достоинствами поэта выше своего гербовника; чаще же всех и долее всех из них сиживал у него знаменитый меценат его, Иван Иванович Шувалов… Бывало, сердечный мой так зачитается да запишется, что целую неделю ни пьет, ни ест ничего, кроме мартовского (пива) с куском хлеба и масла».
Поэт следующего поколения Николай Языков посвятил халату такое стихотворение:
Как я люблю тебя, халат!
Одежда праздности и лени,
Товарищ тайных наслаждений
И поэтических отрад!
Пускай служителям Арея
Мила их тесная ливрея;
Я волен телом, как душой.
От века нашего заразы,
От жизни бранной и пустой
Я исцелен — и мир со мной!
Царей проказы и приказы
Не портят юности моей —
И дни мои, как я в халате,
Стократ пленительнее дней
Царя, живущего некстате.
Ночного неба президент,
Луна сияет золотая;
Уснула суетность мирская —
Не дремлет мыслящий студент:
Окутан авторским халатом,
Презрев слепого света шум,
Смеется он, в восторге дум,
Над современным Геростратом;
Ему не видятся в мечтах
Кинжалы Занда и Лувеля,
И наша слава-пустомеля
Душе возвышенной — не страх.
Простой чубук в его устах,
Пред ним, уныло догорая,
Стоит свеча невосковая;
Небрежно, гордо он сидит
С мечтами гения живого —
И терпеливого портного
За свой халат благодарит!
В женской моде на рубеже веков произошли серьезные изменения. Под влиянием идей просвещения о естественной красоте и красоте естественности в моду вошли свободные платья с завышенными талиями, напоминающие греческие туники. Они шились из легких, прозрачных тканей. Для таких платьев потребовалось другое белье — легкие нижние рубашки с глубоким декольте, легкие шелковые корсеты с всего несколькими пластинками китового уса. Женщина в таком платье казалась людям уходящего века одетой вызывающе-неприлично, почти голой.
Николай Михайлович Карамзин писал в 1802 году: «Теперь в приличном собрании смотрю я на молодых красавиц XIX века и думаю — где я? В Мильтоновском ли раю, в котором милая Натура обнажалась перед взором нового Адама, или в кабинете живописца Апелла, где красота являлась служить моделью для Венерина портрета во весь рост?
Действие всесильной моды, которую, подобно Фортуне, должно писать слепою! Наши девицы и супруги оскорбляют природную стыдливость свою, единственно для того, что француженки не имеют ее, без сомнения, те, которые прыгали контрадансы на могилах родителей, мужей и любовников! Мы гнушаемся ужасами революции и перенимаем моды ее! Знаем, что нынешний парижский свет состоит из людей без всякого воспитания, без всякого нежного чувства и, следуя старой привычке, хотим соглашаться с его новыми обыкновениями!»
Но молодежь с восторгом приветствовала новую моду.
Дома женщины надевали «утреннее платье» — простое, без декольте и украшений. На голове носили чепчик, часто отделанный кружевами, или ленту. Ближе к полудню женщина переодевалась в «домашнее платье», также очень простое: с минимумом оборок, лент и украшений. «Платье для визитов» требовало зашнуровывания в корсаж. Для прогулок, выходов в магазины женщина надевала «прогулочное платье» из более плотной ткани. Чепчик сменяла изящная шляпка. Модным аксессуаром для прогулки также была теплая кашемировая шаль из Индии, одноцветная с яркими бордюром и кистями или бахромой, стоившая огромных денег — от 500 до 3000 рублей. Впрочем, предприимчивые нижегородские помещики Н. А. Мерлина и Д. А. Колокольцов быстро научили своих крепостных девушек ткать шали, по качеству ни в чем не уступавшие индийским. Пряжу для тканья пряли из пуха сайгаков и шерсти тибетских коз так искусно, что она получалась тоньше волоса. В такой шали предстает перед нами Дарья Алексеевна Державина на портрете Боровиковского 1813 года. Зимой женщины надевали салопы на меху и меховые муфты; те, кто побогаче, могли позволить себе шубу.
На званых ужинах и в театре женщина появлялась в вечернем платье — более нарядном, открывавшем шею и плечи. Бальные платья обычно шились из более легкой ткани, к нему обязательно надевали перчатки. Дорогие украшения считались признаком дурного вкуса и мещанства, но можно было надеть нитку жемчуга или кораллов, цепочку с камеей.
Уходят в прошлое помады, белила и румяна, причем из женской моды даже быстрее, чем из мужской.
В 1793 году петербургский публицист Николай Иванович Страхов напишет сатиру «Плач Моды об изгнании модных и дорогих товаров», в которой обозначит приход новой эпохи: «Уже исчезает в сердцах слепое повиновение власти моей; исчезает могущество игрушек и мелочей, которые в руке моей управляли миром; уже безделки не чтутся совершенствами достоинств, а разорение и глупость не ставятся великостию мотов и славою вертопрахов! Для глаз глупцов приманчивая наружность, для пустых голов милые приятности, для развратных сердец восхитительные предметы уже попраны и изгнаны. Здравый смысл, разруша владычество мое, разрушил и замыслы мои к пагубе рассудка, совести и денег. Рыдай, возлюбленное щегольство и ветреность! Стонай со мною, дурачество и роскошь!
О, праведное заблуждение! прилично ли пылиться иною какою пылью, кроме пыли французской? Увы! отныне французское пудро не будет тучами летать в уборной, а благовоние жервеевой помады не услышит отныне ни один щеголь и щеголиха. Подлое пудрицо и помадишка посрамят на веки кудри большого света, и вскоре под бременем сей пыли и мази самая модная голова заразится постоянством и рассудительностью! Да восплачут со мною все щеголи и щеголихи, которым для доказательства ума и достоинств прежде стоило только качнуть благоуханною головою и тряхнуть душистыми кудрями!
Кружевные манжеты, всем могуществом моим защищаемые, и вы среди славы своей навеки посрамлены! Доныне рука богатого щеголя без вас никуда не могла являться, а страстный любовник и искательный жених почасту подымали их вверх, дабы обращать взоры милых своих на драгоценные и преузорочные нити. Поседелая красавица почитала вас лучшим подарком для угождающего ей волокиты; нити и сеточки ваши творили цепи правоте и уловляли невинность. Увы, и преславные кружева подвергнулись общему с вами изгнанию!
Позднее потомство да содрогнется о изгнании накладок для дамских платьев! Помощию мудрого изобретения оных являлись новые красы и достоинства по краям платья и на подоле. Приятная их непрочность и похвальная дороговизна безделиц со вкусом приметным образом отличали ветрениц и мотовок от рассудительных и умеренных женщин. Увы! чем ныне отличаться будут полные котелки от пустых и пустые головы от набитых умом? Исчезла надежда разоряться и убыточиться! Большой свет не может делать больших издержек и больших глупостей!
Чей стон еще мне слышится? Увы! рыдают линобатист, флёр, марль, креп, дымка и тарлатан (названия тканей. — Е. П.). Тленные драгоценности, что может мне заменить потерю вашу? Целыми веками приобретенное искусство в шитье и уборах вами восприяло совершенство свое и славу. Во мраке невежества гибнувший в селах женской пол во множестве из хижин переселялся в господские девичьи. Крестьянка, долженствовавшая вступить в брак, предопределяемая вечно держать в руке серп и дойник, со славою старелась в девстве за пяльцами и тамбурной иглою, приобретала бессмертие. Оскудение полей награждалось полями, изображенными на тленных драгоценностях; не размножалось подлое отродье сельских жителей; род человеческий извлекаем был из гнусной простоты и невинности. О! вы, преухищренные французские продавицы! Навсегда низвергнуты уже памятники премудрости вашей в дурачествах; навсегда разрушилось бессмертие ваше, свидетельствуемое славными изобретениями разновидных мелочей и безделок!
Прекрасные серьги, перстни и кольца с эмалью приемлют уже от щеголих последнее целование. Бусы исчезают со света и вееры с изображением приятных дурачеств навеки изгоняются. Болтание серьгами отныне не будет придавать ветреным головам пленяющей красивости. Отныне милой девице и страстно любимой невесте ни один щеголь не может подарить на мизинец ни Gage d’amour (от франц. — залог любви), ни Gage d’amiti (от франц. — залог дружбы). Нежной белизны рука не поправит на шее голубых бус, а картинки на французских спичках не станут прохлаждать лица!
