Жак Эргон - Повседневная жизнь этрусков
На урнах из Волатерры изображена Медея на колеснице, запряженной драконами. Именно на ней колдунья, в утраченной трагедии Еврипида, сбежала из Коринфа, убив своих сыновей. Возможно, в похоронной символике это могло интерпретироваться как залог бессмертия. Но мы знаем, что авторы латинских трагедий во II веке до н. э. обожали сложные театральные машины: во фрагменте одного из сочинений Пакувия говорится об «огромных крылатых змеях под ярмом» Медеи (angues ingentes alites iuncti iugo). Сатирик Луцилий насмехался над теми, кто, пытаясь поразить воображение зрителей, прибегал к таким детским фантазиям{715}.
На других урнах изображен всадник, набрасывающийся на ребенка, — это история о царе Фессалии Афаманте, пораженном безумием и убившем своего сына Леарха, приняв его за оленя. Еврипид написал на этот сюжет трагедию «Ино», на основе которой Энний создал своего «Афаманта»{716}.
Все изображения на этрусских урнах можно соотнести не только с греческими мифами, но и с их адаптациями в латинских трагедиях, от Ливия Андроника до Акция. Возникает вопрос: не были ли трагедии, послужившие для них сюжетами, произведениями не этрусской, а латинской драматургии, написанными с 250 по 100 год до н. э.? Очень трудно поверить, чтобы такие театральные постановки оказали на расстоянии столь тираническое влияние на простых ремесленников из Волатерры, так что есть все причины полагать, что скульпторы Этрурии были непосредственно знакомы с изображаемыми сюжетами, изложенными на их родном языке.
Персонажи греческих преданий на некоторых фресках и зеркалах чаще всего обозначены сильно искаженными именами{717}: Агамемнон становится Achmemrun или Achmenrun, Ахилл (по-гречески Ахиллес) — Achile или Achle; Клитемнестра — Clutumsta; Александр, то есть Парис, — Alechsantre, Elachsantre и даже Elcste; виночерпия богов Ганимеда почти невозможно узнать в Catmite — этот вариант даже проник в латинский язык, став Катамитом у Плавта{718}. Такие искажения можно объяснить тем, что греческие слова были заимствованы через диалекты, но в целом они согласуются с законами этрусской фонетики — синкопой, метатезой, придыханием, хорошо известными и досконально изученными по надписям. Некоторые особенности этрусского произношения даже сохранились за века в Тоскане: так, во Флоренции до сих пор говорят hasa вместо casa (дом).
Какой вывод можно из этого сделать? Художники, ставившие эти имена на зеркалах, вазах и фресках, не копировали их послушно, буква за буквой, с греческих образцов; они писали их так, как слышали, то есть имена Агамемнона, Ахиллеса, Клитемнестры, Александра и Ганимеда выходили из уст этрусков в виде Achmemrun, Achle, Klutumstra, Elcste, Catmite. Проще говоря, в Этрурии эти имена были на слуху, и это можно объяснить только декламацией стихов, эпоса и в особенности драмы.
Таким образом, этрусские трагедии, несомненно, существовали, по крайней мере, в III–II веках до н. э., параллельно с расцветом латинской трагедии, и в такую перспективу прекрасно вписывается драматург Воль-ний, упомянутый Варроном. Он говорит об этом неизвестном авторе в трактате «О латинском языке», в связи с названиями трех изначальных латинских племен (триб). «Изначально территория Рима была поделена на три области, откуда и произошли названия триб тициев, рамнов и луцеров. По Эннию, тиции назывались по имени Тита Тация, рамны — по имени Ромула, а луцеры, согласно Юнию, — по имени Лукумона, но Вольний, писавший трагедии на этрусском языке, объявил все эти слова этрусскими (sed omnia haec vocabula Tusca, ut Volnius, qui tragaedias Tuscae scripsit, dicebat)»{719}.
Ничего другого нам о Вольнии неизвестно: его имя — имевшее широкое распространение как родовое имя в форме Вельна или Велина в Волатеррах, Сиене, Клузии, Перузии и Болонье — ничего не говорит нам о его происхождении. Из текста Варрона вовсе не следует, что он, как Невий в конце III века до н. э., посвятил трагедию Ромулу и основанию Вечного города. Но Вольний был одновременно драматургом и ученым, подобно Акцию во второй половине II века до н. э., подкрепляя свой поэтический дар исследованиями в филологии. Акций полемизировал с Луцилием по поводу реформы орфографии Вольний, как указывает Марк Юний Гракхан — друг Гая Гракха и исследователь истории гражданского права, вмешался в дискуссию, ведшуюся со времен Энния, об этимологии названий трех римских племен. Все указывает на то, что он тоже жил во времена Гракхов или чуть позже и был принят в круг римской интеллигенции. Он делил свою жизнь между столицей и своей малой родиной, к которой был сильно привязан. Он настаивал на этрусском происхождении спорных названий, и современные филологи признают его правоту. Он очень гордился национальными традициями и, вероятно, написал свои этрусские трагедии из беззаветной преданности дорогому делу, находившемуся под угрозой: эти уже устаревающие ученые произведения, верно, исполняли на последних подмостках в Клузии и Волатеррах, раздувая in extremis угасающее пламя. Когда Варрон упоминает о факте: tragaedias Tuscas scripsit, это не значит, что кроме Вольния никто этим не занимался и что у него не было предшественников. Варрон просто хотел сказать: этот Вольний, бывавший среди нас, такой образованный человек, прекрасно знавший латынь и бывший, по сути, таким же римлянином, как все, сочинял трагедии на своем родном языке, очень сложном для понимания. Но мы-то можем быть уверены, что Вольний был последователем длинной череды поэтов, чьих имен мы никогда не узнаем, но чьи произведения нашли свое отражение на погребальных урнах, а стихи звучали в ушах ремесленников, наконец, чей трагический стиль определил собой этрусскую историографию, придав ей специфическую форму.
Историческая литература
Разумеется, у этрусков была историческая литература. Но и здесь мы сталкиваемся с не менее сложной проблемой, чем та, что связана с театром. Ибо она тоже полностью утрачена, и хотя ее существование подтверждается двумя надежными свидетельствами, сами тексты остались только в отрывочных переводах и, естественно, в искаженном виде, переработанные латинской историографией.
Два автора, упоминающие о ней, весьма достойны доверия. Прежде всего это Варрон, которого его друзья-гаруспики, Тарквитий или Цецина, познакомили с «Этрусской историей» (Tuscae historiae): там он обнаружил, среди прочего, целостную теорию о saecula, определяющих судьбу нации, — общее число веков, которое ей суждено прожить, разная продолжительность каждого из них, особые пророчества, знаменующие конец одного века и начало другого. Но Варрон знал, что эта «История» были написана в VIII веке по летоисчислению этрусков, что примерно соответствует II веку до н. э.{720}
Во-вторых, это император Клавдий, выдержки из исторического труда которого мы приводили выше, показав, что его знакомство с этрусскими реалиями почерпнуто из самых достоверных источников. Вспоминая в своей знаменитой речи, произнесенной в 48 году в Лугдунуме (Лионе), фрагменты которой записаны на бронзовой табличке, давнюю легенду о Сервии Туллии, он рассмотрел некоторые ее детали, сравнивая повествование латинских хронистов с изложением auctores Tusci (этрусских авторов){721}.
Эти этрусские авторы, на которых еще до Клавдия иногда ссылались, не называя имен, Веррий Флакк при Августе и Варрон при Цезаре, нам неизвестны, кроме одного — того самого Авла Цецины, переписывавшегося с Цицероном, знатока искусства гадания; если же это не он, то, должно быть, его отец, обучивший его этой науке. Во всяком случае, у нас есть небольшой фрагмент текста под именем Цецины, в котором Тархону, герою из Тарквиний, приписывается завоевание Паданской Этрурии. Перейдя с войском через Апеннины, он основал там первый город, названный Мантуей по имени этрусского бога подземного царства, а потом еще 11 других, тоже посвященных Мантусу; так в Цизальпинской Галлии появился союз двенадцати городов, как в Этрурии. Цецина добавлял, что Тархон освятил закладку городов согласно ритуалу и «учредил там год», то есть распределил праздники по календарю. Всего несколько строк, но они довольно четко определяют позицию историка, а настойчивость, с которой он подчеркивает не столько военный, сколько религиозный характер деятельности Тархона, тесно связывает их с духом Etrusca disciplina. Кроме того, видно, что Цецина написал свою историю на латыни, но по этрусским источникам{722}.
Безымянная «Этрусская история», о которой мы знаем благодаря Варрону, тоже, и даже в еще большей степени, относится к категории священной литературы. Варрон приводит из нее одну фразу на латыни: то ли все произведение целиком было переведено гаруспиком-билингвом, то ли ему перевели по личной просьбе только один отрывок об интересовавшей его эпохе. Но все говорит о том, что оригинальный текст был написан на этрусском языке, как и другие libri rituales.
![Анатолий Фоменко - Книга 2. Расцвет царства[Империя. Где на самом деле путешествовал Марко Поло. Кто такие итальянские этруски. Древний Египет. Скандинавия. Русь-Орда на старинных картах]](/uploads/posts/books/217809/217809.jpg)