Татьяна Поздняева - Воланд и Маргарита
Зато его главного врага в Ершалаиме деньги интересуют. Иуда – полная противоположность Левию Матвею: он красив и элегантен. Он страстен, как и бывший сборщик податей, и страстно относится к деньгам и женщинам. Деньги он получил за то, «что так радушно принял у себя этого безумного философа» (с. 722). Один бросил деньги на дорогу, другой символически их поднял, ибо в центре «денежных операций» стоит Иешуа Га-Ноцри.
Итак, выстроен треугольник: учитель – последователь – платный осведомитель. Бескорыстный ученик не знаком с Иудой, но их связывает Иешуа. По тексту они ни разу не встречаются; Иуда из Кириафа на сцене ершалаимских событий возник после того, как заболел Левий Матвей.
Иуда выступил влюбленным красавцем, спешащим на свидание с Низой. Казалось бы, все просто: осведомитель получил деньги за донос и радостно торопится на свидание. Если бы не одна деталь: канун Пасхи. Действия Иуды так же беззаконны, как богохульства Левия и похороны Иешуа, – для иудея они невозможны.
Обе страсти Иуды стали для него роковыми: коварная любовница заманила его в ловушку, а полученные тридцать тетрадрахм стали (пусть и фальшивым) объяснением гибели. Только посвященные знали истинную причину смерти красавца из Кириафа, для профанов с ним расправились разбойники, отобрав полученный у Каифы кошель с серебром. Дальнейшая судьба этих тридцати тетрадрахм последовательно описана. Один из убийц Иуды «засунул сверток за пазуху» (с. 732) и исчез. Афраний, рассказывая прокуратору об Иуде, держал в руках «заскорузлый от крови кошель», который уже успел побывать у Каифы и был возвращен Афранию. Следовательно, деньги в конце концов оказались у Пилата. Иуда сполна расплатился за свою низость: он не только отдал кровь за кровь бродячего философа, но и вернул назад деньги. Жизнь Иуды тоже оценена, правда, сумма Булгаковым не названа. Пилат под предлогом того, что отдает Афранию долг (он занимал, когда въезжал в Ершалаим, чтобы бросить монеты нищим), вручает ему кожаный мешок. Совершенно ясно, что мелочь, кинутая в толпу, и деньги в мешке, поданном Афранию, – это совсем разные суммы. То была «какая-нибудь безделица» (с. 724), а сумма, выданная Афранию, – предварительная плата за сокровенное намерение убить Иуду. И если жизнь Иешуа куплена Каифой, то жизнь Иуды куплена Пилатом.
Беспечного красавца из Кириафа никак нельзя считать предателем. Он вовсе не интересовался личностью Иешуа, никогда не был его последователем. Он выполнил задание Синедриона – стал наводчиком и привел философа к себе домой. Провокатор по своей роли и, вероятно, по призванию, Иуда – человек безнравственный. Его тайная служба, оплачиваемая Синедрионом, – специфическое, требующее особой склонности занятие. Но собственно предательства в данном случае не было: Иуду интересовали деньги, а не бродячий философ. Более того, его действия связаны с охраной социального порядка и лишены личной инициативы: Иуда – всего лишь винтик в сложном государственном механизме, не гнушающийся зарабатывать не самым праведным путем.
Попытки связать предательство Иуды Искариота с мотивами охраны существующего порядка встречались в научно-христианской литературе (у А. Швейцера), но были отвергнуты богословами как не имеющие основания в текстах Евангелий.
Булгаков предлагает свой вариант, «осовременивая» Иуду из Кириафа: наводчик, доносчик – тип гораздо более распространенный, чем предатель, а платный осведомитель – профессия, существующая в любом обществе.
Смерть Иуды, как и смерть Иешуа, происходит при отсутствии посторонних – нет ни причастной к действию толпы, ни случайных свидетелей. Эта смерть символична и ритуальна. Сатана на балу нуждается в крови Майгеля – шпиона и осведомителя. Иуда из Кириафа принадлежит к тому же архетипу, что и барон Майгель, и в Гефсимани разыгрывается действо магического пополнения сатанинского вина. Покуда существует хоть один доносчик, у сатаны будет источник для «причастия». То, что разыграно на подмостках ершалаимского театра, вероятно, из года в год повторяется в конкретных земных ситуациях, названных «балом» у сатаны.
Иуда из Кириафа погибает, как и барон Майгель, в обстановке всеобщего празднества. Праздник иудейский сливается во времени с праздником сатанинским. Иуда из Кириафа, влекомый женщиной, пренебрегает торжеством Пасхи. Барон Майгель, наоборот, увлекаемый любопытством и своими целями, стремится на бал к Воланду. Третий праздник – христианский, в Москве – еще грядет, но он нимало не волнует барона, равно как и всех остальных персонажей; барон – атеист и вообще «отпетый негодяй». Похоже, что такой человек, как Майгель, не имеет ни малейшего представления о раскаянии. Иуда из Кириафа напоминает этим Майгеля. Нераскаяние Иуды особенно важно потому, что из-за него Иуда не признался в сотрудничестве с Синедрионом и в своей роли в истории с Иешуа Га-Ноцри. Пилат в лице Иуды убивает еще и свидетеля, ибо никто, кроме него и Левия, не знает Иешуа в лицо. Молчание Левия куплено ценою смерти Иуды – Левий обезврежен, за него Иуде отомстил Пилат. Так выглядит явно поданная версия.
Второе значение смерти Иуды может заключаться в «тайнописи» романа. Пилату нет резона доверять дальнейшему молчанию Иуды: а вдруг он проговорится и станет известно, что никакого предательства не было и Иешуа – вовсе не тот, кем его следует считать по замыслу сатаны? И тогда возникает план, согласно которому «истинные» события, происходящие в романе мастера, займут место «ложных» (слухи о самоубийстве и раскаянии).
О третьем – ритуальном характере сцены смерти Иуды из Кириафа – мы уже говорили.
Пилат и Левий выступают здесь как сообщники. Пилат, предвосхищающий действия ученика Иешуа, до мелочей «предвидит» желание Левия. Он «предчувствует», что Иуду зарежут. Не размозжат голову, не повесят, не столкнут с горы, не раздавят – а зарежут. Обязательно нужна пролитая кровь, уходящая в землю ершалаимской Гефсимани.
Новозаветный Иуда, «раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: чтó нам до того? смотри сам. И, бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился» (Мф. 27: 3–5). В версии мастера гибель Иуды значительно сдвинута во времени: Искариот повесился сразу же после суда над Иисусом, утром. Гибель Иуды из Кириафа совпадает по времени с погребением Иешуа Га-Ноцри, точно так же, как смерть Майгеля на балу совпадает с гражданской панихидой по Берлиозу в «Грибоедове», что еще больше сближает обе части «Мастера и Маргариты».
В разговоре с Афранием Пилат касается того, каким образом был убит Иуда. «Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, – ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора» (с. 740). Эта ирония – знак сообщничества: Пилату великолепно известно все, что ему может сообщить начальник тайной стражи, и Афраний хорошо это знает.
Сцена гибели Иуды во многом напоминает сцену избиения Варенухи в московской части романа. В обоих случаях нападавших на жертву двое, нападение произведено в уединенном месте, вокруг – густые заросли. Но драматизм ершалаимского события сведен в Москве к гротесковому фарсу: избивают администратора в общественном туалете и отбирают у него не деньги, а портфель со Степиными телеграммами, которые он намеревался отвезти в органы госбезопасности. Кроме того, Варенуха остается жив, правда, временно превращается в упыря, т. е. на короткий срок исчезает из реальности, становится нечистой силой.
Для убийства Иуды был использован нож. По мнению И. Бэлзы, Булгаков «позаимствовал» нож из фрески Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», где он изображен на трапезном столе. «Именно этот леонардовский нож Булгаков вложил в руки человека, который „по рукоять всадил его в сердце Иуды“».[136] И. Галинская выдвигает свою версию убийства Иуды. Сходным образом было осуществлено убийство Петра де Кастельно, папского легата, в 1208 году. «Убийство Петра де Кастельно подробно описывается не только в „Песне об альбигойском крестовом походе“, но и во всех без исключения работах по истории этого периода».[137]
Так или иначе «тема ножа» занимает в романе далеко не последнее место.
В «московской части» нож возникает неоднократно. В рассказе Ивану Бездомному мастер упоминает его дважды: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» (с. 556).
«Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?» (с. 557).
Несмотря на это удивленное восклицание мастера, нож в его подвальчике все-таки есть: когда мастер выпил яд, налитый ему Азазелло, и увидел падающую Маргариту, «он хотел схватить нож со стола, чтобы ударить Азазелло…» (с. 785).
