Самюэль Хантингтон - Культура имеет значение
Иначе говоря, на деле Ричард Шведер может оказаться не таким уж заядлым еретиком, каким себя считает.
География и культура
В своей главе Джеффри Сакс указывает на географию и климат как на решающие факторы экономического роста. Его аргументы созвучны с идеями, высказанными в недавней книге Джареда Даймонда «Пушки, бактерии и сталь»: «Поразительное несовпадение тех путей, которыми шли народы разных континентов, объясняется не спецификой самих этих народов, но особенностями среды их обитания».7
Совершенно очевидно, что географическое положение, включая обеспеченность ресурсами, а также климат, действительно играют важную роль в объяснении богатства и бедности наций. Практически все передовые демократии расположены в умеренной зоне, в то время как почти все бедные страны — в тропиках. Но здесь есть довольно примечательные исключения. Россия, в частности, занимает те же самые широты, в которых находятся процветающие демократии Северной Европы и Канада. (К сказанному можно добавить, что последние зачисляются «Transparency International» в разряд наименее коррумпированных государств мира, в то время как Россия, напоминая нам о ремарке Гринспэна, пребывает среди наиболее пораженных коррупцией.) Далее отметим, что Сингапур, Гонконг и половина острова Тайвань находятся в тропических широтах. Их свершения, подкрепленные «корейским чудом», успехами китайского меньшинства в тропических Таиланде, Индонезии, Малайзии и на Филиппинах, а также достижениями этнических японцев в джунглях Перу и Бразилии, заставляют предположить, что конфуцианство побивает географию.
География не в состоянии адекватно объяснить разительный контраст между северной и южной Италией; между Гватемалой, Гондурасом, Сальвадором и Никарагуа, с одной стороны, и Коста-Рикой — с другой; между отчаянным положением Гаити и демократическим процветанием Барбадоса, двух бывших островных колоний, где черные рабы выращивали сахарный тростник. Следует также иметь в виду, что три латиноамериканские страны, лежащие в зоне умеренного климата, — Аргентина, Уругвай и Чили — пока еще не добились процветания «первого мира», а в 1970—1980-е годы даже пережили военные диктатуры.
В заключительной главе своей книги Джаред Даймонд также обращает внимание на потенциальное могущество культуры: «Человеческие культуры весьма и весьма разнообразны… Некоторые из культурных вариаций наверняка являются продуктом природных условий… но с признанием этого факта сохраняет свою значимость вопрос о том, возможны ли такие культурные особенности, которые не имеют отношения к среде. Сиюминутные, мелкие потребности способны порождать незначительные культурные отклонения, которые, закрепляясь, толкают общество к серьезному культурному выбору…».8
Взаимоотношения между культурой и институтами
Стоит повторить, что культура отнюдь не является независимой переменной. Она испытывает влияние многих факторов, среди которых, например, география и климат, политика, причуды истории. Касаясь взаимоотношений между культурой и социальными институтами, Даниэль Этунга-Мангеле заявляет: «Культура — это мать, институты — ее дети». В долгосрочной перспективе сказанное особенно верно. Что же касается текущей взаимосвязи, то институциональные модификации, зачастую подталкиваемые политикой, способны влиять на культурный контекст в соответствии с мудрым наблюдением Даниэля Патрика Мойнихэна. Именно это происходило в Италии, которая в 1970-е годы подвергла свою административную систему децентрализации. Хроника данных преобразований приводится в работе Патнэма «Чтобы демократия сработала»9.И хотя главный вывод ученого заключается в том, что именно культура обусловила фундаментальные различия между Севером и Югом Италии, он также отмечает, что централизация сумела укрепить дух доверия, терпимости и компромисса на Юге — в той самой зоне культурной патологии, которую глубоко исследовал Эдвард Банфилд в книге «Моральные основы отсталого общества».
Взаимоотношения между институтами и культурой постоянно затрагиваются в работах Дугласа Норта, причем его замечания позволяют предположить, что этот автор, интересующийся скорее институтами, нежели культурой, мог бы поддержать наблюдение Этунги-Мангеле. В книге «Институты, институциональные перемены и экономическая деятельность» Норт описывает «неформальные преграды», мешающие институциональной эволюции и исходящие от «социально передаваемой информации, представляющей собой часть наследия, которое мы называем культурой… Это укорененная в языке концептуальная основа, позволяющая интерпретировать информацию, получаемую мозгом от органов чувств».10 Далее Норт в следующих терминах объясняет различные пути эволюции британских и испанских колоний в Новом свете: «В первом случае оформилась институциональная основа, в рамках которой сложная система безличного взаимодействия позволяет поддерживать политическую стабильность и пользоваться экономическими преимуществами современной технологии. Во втором политическая и экономическая деятельность до сих пор строится на личностном факторе. В итоге не удается добиться ни политической устойчивости, ни экономического прогресса».11
В своих комментариях к сессии, посвященной проблемам культуры и политического развития, Хорхе Домингес пытался оспорить роль культурных факторов на том основании, что все латиноамериканские страны, за исключением Кубы, в последние пятнадцать лет стали демократиями. Но хрупкость демократических экспериментов в Латинской Америке лишь подкрепляет выводы Норта. Демократическому правительству Колумбии серьезно угрожают левые революционеры. В соседнем Эквадоре демократические институты могут рухнуть под давлением экономического хаоса. Президент Перу зачастую ведет себя как традиционный caudillo. Бывший президент Аргентины Карлос Саул Менэм, не обращая внимания на национальную конституцию, неоднократно намекал, что хотел бы быть переизбранным на третий срок. Наконец, недавно вступивший в должность президент Венесуэлы, бывший офицер, за спиной которого две попытки государственного переворота, также заставляет наблюдателей задумываться, готов ли он уважать демократические нормы.
Во время моей поездки в Гватемалу в декабре 1999 года — я выступал там с лекциями о взаимоотношениях культуры и демократии — местный социолог Бернадо Аревало сделал весьма точное наблюдение. Он сказал: ««Программное обеспечение» у нас демократическое, но «железо» по-прежнему остается авторитарным».12
Вопрос, поставленный мною ранее, тесно связан с комментариями Норта: почему Латинской Америке понадобилось 150 лет, чтобы подойти к демократии, в особенности учитывая тот факт, что этот континент усваивал западную культуру? Совсем недавно подобный вопрос был правомерен и в отношении Испании и Португалии.
Преобразование культуры
Участники нашей дискуссии, а также присутствующие, были единодушны в том, что культурные ценности способны меняться, хотя это происходит довольно медленно. (Установки меняются гораздо быстрее; в качестве примера можно сослаться на переход Испании от авторитарных к демократическим методам правления.) Одним из самых острых вопросов, дебатировавшихся на форуме и, в особенности, на итоговой сессии, стал вопрос о том, какую степень изменения культурных ценностей следует учитывать при стратегическом планировании и программировании политического и экономического развития. Особый накал обсуждение подобной темы приобретает в тех случаях, когда инициатива культурных преобразований исходит от Запада.
С международными институтами типа Мирового банка или Американского агентства международного развития антропологи работают уже более двух десятилетий. Но почти во всех случаях такого рода усилия были направлены на информирование политиков о культурных реалиях, которые следовало бы учесть при разработке и реализации политических программ.
О попытках изменить господствующую культуру мало кто думал; сама идея культурной трансформации была сродни табу.
Столь же запретным в Соединенных Штатах считался поиск культурных причин отсталости тех или иных этнических групп. Именно в таком контексте следует воспринимать вопрос, который был поднят Ричардом Лэммом, председательствовавшим на секции по культуре и американским меньшинствам: «В Колорадо и других западных штатах примерно половина старшеклассников испанского происхождения бросает школу, так и не получив среднего образования. До какой степени эта проблема может считаться проблемой культуры?»
