Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации
Кто-то однажды сказал, что большая часть книг — это книги о книгах, и я совсем не хочу писать еще одну такую. Но читатели этой книги, пожелав углубиться в тему, могут захотеть узнать, как она соотносится с существующей традиций или насколько противоречит ей. Читатели, которые находят теории необязательными или неинтересными, могут пропустить следующие пятнадцать страниц: давая такой совет, я открыто даю понять, что сам считаю изложение этих теорий необязательным и неинтересным. Но поскольку мой проект весьма отличается от предыдущих вкладов в эту сферу, люди, уже знакомые с литературой на эту тему, могут потребовать теоретического обоснования, прежде чем читать дальше. С одной стороны, потребность, унаследованная от эмпиризма, заставляет нас стремиться сократить всякие предварительные рассуждения и перейти прямо к работе. С другой стороны, мы унаследовали и продолжаем создавать интеллектуальный мир, в котором нет ничего конкретного и все определения кажутся обманчивыми: «процессуальный» мир, где процесс никогда не завершается, где смысл никогда полностью не улавливается и где различия стираются. Мне не нравятся те, кто играет словами; я хотел бы, чтобы каждый вопрос преследовал определенную цель, чтобы говорилось нечто конкретное. Однако большинство определений цивилизации слишком жестки, надуманны и искусственны, они накладываются на действительность, а не исходят из нее. Часть этого раздела посвящена тому, что может быть названо «изучением цивилизации» со времен Первой мировой войны; в последующих трех разделах рассматриваются традиционные определения цивилизации и связанные с ними проблемы.
Было бы неверно утверждать, что история цивилизации — тема, которой наука пренебрегает, поскольку почти все написанное относится именно к этой области. Тем не менее справедливо и утверждение, что в последние годы не было серьезных попыток понять ее и представить читателям и слушателям. Между мировыми войнами эта тема была игровым полем исполинов: там обменивались ударами Освальд Шпенглер, А. Дж. Тойнби, В. Гордон Чайлд, Льюис Мамфорд и Элсворт Хантингтон. Можно сказать, что «цивилизациология» почти превратилась в академическую дисциплину. Великая война представлялась как «война за спасение цивилизации»; поэтому уместно было бы определить — хотя и после события, — что такое цивилизация и как и почему ее следует защищать[22].
Все проекты этого периода закончились неудачей. Шпенглер, своенравный гений, мучил читателей страшными предсказаниями и тяжелой прозой. У него была замечательная способность передавать суть конкретной цивилизации, приписывая ей какое-нибудь символическое звучание: например, западная цивилизация для него олицетворялась звуками фуги Баха в кафедральном соборе[23]. Однако метафора, которая представляет суть его понимания проблемы, была инфантильной и неубедительной: цивилизация подобна живому организму, обреченному на гибель от одряхления. Определяя цивилизацию как «неизбежное будущее, судьбу» культуры, ее кульминационную фазу, «органически-логическое следствие, окончательное осуществление», Шпенглер вовсе не оценивает ее положительно. Культура не перерастает в цивилизацию, пока не начинает приходить в упадок. Она «неожиданно затвердевает, — говорит Шпенглер, — каменеет, ее кровь свертывается, силы исчезают, и культура становится Цивилизацией»[24]. Он утверждает, что знает средство, способное предотвратить упадок, но, как заметил один из многих суровых критиков, «элементы мрачного отчаяния неизбежны в действиях тех, кто предвидит будущее и чувствует себя орудием его прихода»[25]. Шпенглер отрицает, что он пессимист, — но это своего рода снисходительность к себе со стороны иеремий, которые опасаются, что их пророчества недостаточно мрачны.
Ни один из других соперничавших исполинов не смог выступить лучше. Чайлду не нравилось слово «цивилизация», и он старался избегать его, но закончил утверждением, что это более или менее оседлая жизнь: состояние общества, являющееся результатом двух «революций», первой — сельскохозяйственной (человек «контролирует свои пищевые припасы») и второй — «городской»[26]. Обработка земли и городская жизнь и раньше считались обязательными признаками цивилизации; позже Чайлд столь же произвольно добавил к ним письмо[27]. В работах Мамфорда и Хантингтона термин «цивилизация» бессовестно отягощался многочисленными смыслами и прилагался к тому, что они — соответственно — ненавидели или одобряли. Это совсем не означает, что их работы не имеют значения — напротив. Гениальность Хантингтона видна почти на каждой странице его многочисленных трудов, но два порока искажали эту гениальность и приводили к ошибкам: во-первых, пристрастие к любимым теориям, особенно к той, что долговременные климатические перемены вызываются механизмом, который называется «пульсацией»; это позволяло любое развитие, какое автор признает цивилизованным, связывать с областью и периодом благоприятного климата[28]; во-вторых, предпочтение, отдаваемое собственной цивилизации, с чем он боролся, но чему тем не менее подчинялся. Он признавал за каждым народом свои стандарты цивилизации, но не мог отказаться от превознесения протестантской цивилизации северо-западной Европы и Новой Англии, где среда предоставляет «оптимальные условия» (см. ниже, с. 51). Во всех остальных направлениях — чем дальше от Йеля, тем хуже. Возможно, это проявление mal de siecle[29]: Арнольд Тойнби сомневался в том, возможна ли цивилизация севернее Бостона.
Тойнби был неутомимым сторонником и защитником сопоставительного изучения цивилизаций и написал на эту тему чудовищно огромный труд: двенадцать томов, каждый из которых не меньше этой книги. Но этот левиафан в конце концов выбросился на берег. В начале работы Тойнби заверяет читателей, что существует «подлинное специфическое различие» между цивилизациями и так называемыми «примитивными обществами», и говорит о «мутировании» одних в другие[30]. Бесполезно читать еще две трети этого тома и остальные одиннадцать, чтобы узнать, в чем это различие. Самое близкое авторское указание на этот счет таково:
…в примитивных обществах, какими мы их знаем, мимезис (подражание, имитирование) направлен на старшее поколение живых и на покойных предков, которые стоят… за спиной живых старейшин, увеличивают их силу и повышают престиж… Всем правит обычай, и общество остается статичным. С другой стороны, в обществах в процессе цивилизации мимезис направлен на творческие личности, чьим указаниям следуют, потому что они пионеры на пути к общей цели человеческих усилий. В обществе, в котором мимезис направлен на будущее, «корка обычая» раскалывается и общество динамично движется курсом изменений и роста[31].
Строго говоря, «примитивные общества» вообще не существуют: все мы — результат одинаково долгой эволюции. Смешение цивилизации с переменами, а перемен — с «ростом» кажется совершенно неоправданным: все общества меняются, и все стремятся к стабильности; и иллюзия неизменности культивировалась в обществах, которые было бы безумием исключать из числа цивилизованных. При взгляде в прошлое энтузиазм Тойнби в связи с «пионерами», лидерами, ведущими цивилизацию к коллективным целям, кажется ужасным. Это видно в работе, опубликованной сразу после прихода к власти Гитлера. Выражение «корка обычая» заимствовано Тойнби у Баджета[32]; английский закон и британская конституция — примеры институтов, покрытых такой коркой. Если бы утверждение, что лишь нецивилизованные общества обращаются к «старшему поколению» и мудрости предков, было бы справедливо, цивилизованным не считалось бы почти ни одно из обществ, достойных этого. Ибо если существует такое явление, как прогресс, его обязательной основой будет традиция. Ни одно общество не могло бы процветать, забыв о мудрости, накопленной в прошлом.
Тем не менее мысль о том, что цивилизации нацелены в будущее, наводит на размышления и приобрела большое, хотя и не всегда признаваемое влияние. Она лежит в основе поэтической характеристики цивилизации, данной антропологом, склонным к размышлениям об истории: «цивилизация самых далеких целей», то есть преобразование общества, направленное в будущее, а не в прошлое[33]. Я подозреваю, что именно эта мысль побудила Кларка определить цивилизацию как общество, обладающее смелостью строить будущее; она отозвалась в пессимизме Шпенглера и в современной атмосфере, проникнутой опасениями перед будущим. То, что Поль Валери называл «кризисом духа», подкреплялось убеждением, что цивилизации — поскольку они напоминают живой организм — «смертны»[34]. «Цивилизация, знающая, что она смертна, — как заметил типичный комментатор, — не может быть цивилизацией в подлинном смысле слова»[35].
