Ольга Егошина - Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского
«Простите, что влез в разговор».
Дина Морисовна Шварц в своих воспоминаниях выделила момент работы именно над этой сценой, как ключевой и переломный: «Решили дать роль другому артисту, который так никогда об этом и не узнал, так как вечером того же дня Георгий Александрович пришел на репетицию все-таки попробовать Смоктуновского. Эта репетиция совершила решающий перелом, это был один из тех редких моментов, когда определяется судьба большого успеха, казалось бы, в безнадежной ситуации. Репетиция длилась очень долго, часа четыре, но Г. А. целый вечер репетировал только один эпизод — первое появление Мышкина в доме Епанчиных, сцену, когда князь увидел портрет Настасьи Филипповны. Тут на практике был применен метод действенного анализа, очень подробно и конкретно. В репетиционном зале поставили два стула, на одном из них стояла фотография Нины Ольхиной, исполнительницы роли Настасьи Филипповны, на другом сидел Смоктуновский. Г. А. просил артиста неотрывно смотреть на портрет, вглядываться в него и произносить один итог же текст: «В этом лице страдания много. Особенно вот эти точки возле глаз». «Мы не уйдем отсюда, Иннокентий Михайлович, пока вы не заплачете. Ни в коем случае не в голос, а внутренне, это будет значить, что вы все поняли и увидели наперед трагический финал», — примерно это говорил Г. А. И вдруг произошло чудо: артист как-то странно поднял руку, откинувшись на спинку стула, — возникла та знаменитая пластика Смоктуновского, которая отличала его от других артистов».
Переломная репетиция в тетрадке роли осталась неотраженной. В дальнейшем Смоктуновский будет значительно более подробен. К реплике, сцене он будет выписывать длинные внутренние монологи своего героя, ища разнообразные, в том числе контрастные, составляющие душевного самочувствия в данный момент, будет пытаться словами воссоздать «объем» переживаемого момента. В тетради Мышкина обычно одна-две фразы дают скорее пунктир внутренней жизни Мышкина «здесь и сейчас».
Так, на полях беседы с Ганей о Рогожине артист отметит тревогу, нарастающую в его герое за незнакомую ему женщину:
«Что-то тут не ладно!!! Здесь что-то не ясно!!!»
Его герой еще не понимает, что затевается, но уже внутренне напрягся:
«Как бы отразить его план к Н. Ф.»
И эта внутренняя тревога станет постоянным фоном существования его Мышкина.
В картине четвертой у генеральши Епанчиной актер отметит в самочувствии своего героя:
«Полнейший покой и сердечность»,
сопряженные с желанием
«Все понять, все оценить. Как живут здесь люди».
Он рассказывал о Швейцарии, об осле. И на мгновение воспоминание сжимало болью сердце: «Мари! Вспомнил…»
Это мгновение готовило другую — более долгую остановку беседы. На требование дать характеристику Аглае его Мышкин
«Запнулся. Тащат из него щипцами».
И Смоктуновский предлагает неожиданное объяснение этой запинке:
«Не хочется анализировать, так как разрушается иллюзия».
В своих следующих работах Смоктуновский практически откажется от записей, фиксирующих тот или иной жест героя или интонационную окраску фразы. В «Мышкине» такого рода служебных пометок не очень много, но они встречаются. Артист точно пробует разные способы работы, чтобы в дальнейшем найти оптимально подходящий себе.
Так, на ответ Мышкина, чем поразила его красота Настасьи Филипповны («В этом лице… страдания много»), артист помечает: «как бы себе». То есть фиксирует, как именно Мышкин произносит эту реплику: не в диалоге, а отвечая на внутренние вопросы.
И далее артист обозначит подтекст мышкинских слов о Настасье Филипповне, адресованных недружелюбно настроенному к ней дамскому кружку, и в частности к генеральше Епанчиной:
«Защитить ее. Она ни в чем не виновата. Будьте справедливой».
Далее в тетрадке Смоктуновский обозначит сквозную тему роли:
«ВСЮ РОЛЬ ПОСАДИТЬ НА СТРАШНУЮ ЛЮБОВЬ К Н. Ф.».
Но для артиста также важно, что в системе координат Достоевского Мышкин и Настасья Филипповна — главные антагонисты и центральные персонажи:
«У Мышкина мир прекрасен. Он начинает жизнь с верой в людей. Но приходит К ФИНАЛУ — СХОДИТ С УМА.
У Настасьи Филипповны — мир ужасен. Н. Ф. - изверившийся человек».
Картина пятаяВыписав на обложке роли: «херувимчика не нужно», — Смоктуновский подчеркивает в своем герое отсутствие детской наивности, безличной доброты и благости. Так, в сцене в доме у Иволгиных он помечает:
«Все предыдущие обстоятельства с Ганей его настроили против него.
Уже что-то его начинает раздражать.
Даже воздух в этой комнате какой-то особенный, необычный, — зловонный
что ли…
Попал в вертеп».
Этот Мышкин моментально понимал Фердыщенко и отстранялся от него:
«Очень странные вопросы задает, не открываться перед ним».
«Наивности» Мышкина, долго не понимающего «болезни» генерала Иволгина, Смоктуновский дает вполне рациональное объяснение:
«Очень хочет узнать об отце. Самая большая заинтересованность».
Его Мышкин был настолько увлечен предметом разговора, что не сразу обращал внимание на собеседника. И эта его внутренняя отрешенность, сосредоточенность не на объекте, а на предмете разговора находилась в противоречии с задачей: «весь в партнерах». Общение Мышкина было двойственным: телепатически чуткий собеседник и человек, отрешенный от окружающих, живущий своей тяжелой внутренней жизнью. Он то распахивался навстречу собеседнику, то уходил от него в свой недоступный мир. И эта внутренняя жизнь была — любовь к Н. Ф. Для Смоктуновского было важно в дробном, рассыпанном на картины и эпизоды спектакле постоянно держать «сквозную линию роли». Перед сценой встречи с Настасьей Филипповной Смоктуновский выписывает на полях как бы этапы пути Мышкина к Н. Ф.:
«Разговор о Н. Ф. Ее портрет у генерала целовал. Ее лицо».
Появление Н. Ф. в прихожей Иволгиных для этого Мышкина:
«встреча судьбы
Поражен встречей. Обалдел.
Остолбенел, увидев ее.
Столбняк».
Смоктуновский здесь описывает внутреннее состояние героя, но и внешнее действие. Партитура жестов и действий, иногда с тонкими психологическими мотивировками, в этой тетради расписана весьма подробно. Так, после приезда Настасьи Филипповны:
«Вышел молча, чтобы не говорить с матерью Гани о Н. Ф.».
Или, начав разговор с Н. Ф., рассмеялся, а потом
«Резко прошел смех».
Встреча с Н. Ф. для Мышкина — своеобразная точка зенита, момент высшего напряжения, но и высшей ясности, когда все накопленные душевные силы обрели цель, момент становления человека:
«Ясность — успокоенность полная — я не обманулся.
Знакомство — мир вокруг ушел.
Фантасмагория какая-то.
вы даже представить себе не можете!»
Потом, много лет спустя, на встрече со зрителями Смоктуновский откомментировал свою работу над Мышкиным: «Я понял, чего мне не хватает; мне не хватает полного, абсолютного, божественного покоя. И на основе этого покоя могли рождаться огромные периметры эмоциональных захватов…».
И момент встречи с Настасьей Филипповной был для его князя Мышкина как раз той точкой ясности и божественного спокойствия. Мышкин встречал свою судьбу, и эта встреча освобождала его. На кипящие вокруг страсти этот Мышкин смотрел чуть со стороны, как человек, который вошел в очарованный круг и потому отгорожен от происходящего погружением в собственный мир:
«ЧТО ВЫ ТУТ ДЕЛАЕТЕ, ГОСПОДА???»
Он задержал руку Гани, замахнувшегося на сестру, а, получив от него пощечину, «не отпрянул назад, а собрался, как натянутая пружина, словно приготовился к ответу».
Картина шестаяМышкин появлялся у дверей Настасьи Филипповны, сжигаемый тревогой:
«Впустят или не впустят???
ищущий напряженный глаз.
— Только она. Предупредить ее».
Увидев Настасью Филипповну, этот Мышкин мгновенно все забывал, смотрел на нее:
«Как на портрет, созерцает ее
и вот я стою перед вами».
В дальнейшем в тетрадках ролей Смоктуновский часто будет пользоваться приемом «потока мыслей». В моменты, когда герой молча присутствует на сцене, артист будет подробнейшим образом расписывать его внутреннее состояние, мысли, эмоции, создавая тем самым линию внутреннего действия. В Мышкине артист только начинает осваивать эту технику:
«Сцена смущения и неудобства.
а может быть, кто-нибудь другой есть у вас?»
И далее в сцене исповеди Настасьи Филипповны:
«успокоить ее.
Вырвать ее
с чего вы на себя наговариваете. тему «вещь» снять. встряхнуть ее опомнись.
Боже мой, до чего довели человека!»
Смоктуновский жил в этой сцене тревогой и болью за прекрасную и несчастную женщину, абсолютно не задумываясь о себе, о своей любви, о своих надеждах. На полях сцены, где Мышкин показывает письмо об ожидающем его колоссальном наследстве, Смоктуновский пометил себе:
