Шалва Амонашвили - Созидая человека
Наш домашний суд в составе папы, мамы и бабушки обычно выносит тебе строгий наказ, соответствующий нашей морали: „Дружи со всеми, сынок, плохих детей нет, дружи со всеми!“
Ты начал ходить, а вскоре заговорил. Ты так резко перешел от детского лепета к членораздельному произношению и так ошеломил нас фейерверком применяемой тобой лексики, что мы никак не смогли вспомнить, какое первое слово ты произнес.
Я утверждаю, что первое слово, которое ты произнес, было „мама“, а мама говорит, что это было „папа“.
Но, наверное, ни то и ни другое, твои первые слова скорее всего означали: „Я человек!“
Ты заговорил одновременно на двух языках: на грузинском и русском.
Как это произошло?
Я сторонник той научной точки зрения, которая считает, что ребенок наследует от предков некую способность речи. Через несколько месяцев после его рождения она начинает в нем просыпаться: ребенок впитывает в себя речь окружающих, произносит нечленораздельные, но смыслообразующие звуки, научается выражать свои требования, протест, радость с помощью отдельных слов. Одновременно в голове ребенка происходят сложнейшие „вычисления“, с помощью которых весь хаотический поток речи, воспринятый им, вдруг начинает вытекать из его уст ручейком прозрачной, ясной, содержательной, эмоциональной речи.
Эти внутренние задатки речи, по моему представлению, имеют то же значение для ребенка, что и ракета-носитель третьей ступени, выводящая космический корабль на орбиту. Ребенок за самое короткое время (ибо что значит несколько месяцев в сравнении с тем скачком, который проделывает он, овладевая опытом тысяч поколений?) выходит на важнейшую орбиту своей жизни — орбиту общения.
Ребенок начинает говорить. У него своя система и направленность общения. Сперва он бесконечное множество раз спрашивает всех: „Что это?“ Далее следует такое же бесконечное множество „Почему?“.
Он приступает к осуществлению процесса познания действительности, однако смотрите, как мудро он это делает: он сам сокращает себе путь к овладению опытом человечества, требуя от нас, чтобы мы коротко, ясно и доступно объяснили ему, что это и почему это так, какие существуют связи между предметами и явлениями.
Разумеется, он с большой охотой прибегает и к другим путям присвоения знаний: ставит ежедневно несколько десятков беспокойных „опытов“, дающих ответы на вопросы: „Смогу ли я сам?“, „Как это делается“, „Почему это так?“, „А что, если?..“ и т. д.
Но общение через говорение, познание через речь, радость и огорчение, выраженные с помощью слов, занимают все больше места в. его повседневной жизни, в его очеловечении.
Прирожденная способность заговорить не имеет долгой жизни. Она вроде шелковичной бабочки, которая выползает из кокона только для того, чтобы отложить потомство, а сама погибает. Вы не задумывались над тем, с какой легкостью научается ребенок говорению на двух-трех языках, играя со сверстниками, носителями этих языков, и с какими трудностями сталкивается взрослый при изучении иностранного языка?
Что это значит?
Вот что: внутренние задатки с трудом поддаются консервации; напротив, наука располагает определенными фактами, свидетельствующими о том, что мышление, речь и другие виды деятельности человека имеют строго определенное возрастное время для своего возникновения, развития и завершения. Приостановить, отложить их развитие на потом — значит расписаться в собственном невежестве, допустить грубую педагогическую оплошность, а ребенка обречь на непоправимую отсталость.
Но ребенок может заговорить только в общении с говорящими людьми. Вся проблема и заключается в этом: как говорим мы, папы и мамы, взрослые, между собой и со своими малышами?
Если наша речь бедна, искажена, груба, если бранные слова не задерживаются на устах домашних, окружающих ребенка, он, возможно, всю свою жизнь будет страдать от своей искаженной, несовершенной, грубой речи, а возможно, от бедности мышления.
Зная все это, не могу не стать сухим дидактом:
„Папы и мамы! Не находится ли ваш младенец, ваш ребенок в окружении искаженной речевой действительности? Это очень плохо! Не находится ли он в атмосфере взаимной грубости взрослых? Это еще хуже! Сами того не подозревая, вы, возможно, задерживаете, навсегда и безвозвратно приостанавливаете речевое развитие и общение ребенка, вы искажаете его будущее! Думайте об этом!“
Эта сухая дидактика служила и нам, воспитателям Пааты.
Прирожденная способность к речи, по моему убеждению (меня подбадривают и исследования специалистов), дает возможность ребенку одновременно усвоить несколько языков. Мое убеждение не исключало и некоторой тревоги: ведь царит пока еще в педагогике классическое предостережение, что учить ребенка сразу двум языкам — это то же самое, что учить его ездить на лошади до того, как он научится ходить.
И все же мы решились. Мама и папа говорили с тобой только на грузинском языке, а бабушка — только на русском. Мы твердо придерживались своего решения, и когда ты начал говорить, мы обнаружили, что у тебя для мамы и папы возник один язык, а для бабушки — другой. Ты переключался с одного языка на другой в зависимости от того, с кем ты имел дело.
Знал ли ты тогда, что говоришь на двух языках? Конечно, нет. Ты только общался на этих языках, не имея никакого понятия о своем билингвизме.
Шли годы, и мои опасения рассеялись полностью. Ты мыслишь нормально, увлеченно читаешь грузинскую и русскую литературу и поэзию, пишешь рассказы на этих языках. В твоей речи я нахожу реальное подтверждение идеи Л. С. Выготского (чьи труды служили мне важнейшей психологической опорой в твоем воспитании) о том, что человек лучше постигает родной язык, если он владеет другими языками.
Ты заговорил на двух языках сразу. Нас радовало каждое твое новое речевое изобретение. Мы всегда старались давать тебе ясные, правильные ответы на твои „что это такое?“ и „почему?“. И ещё. Мы старались приучать тебя к вежливым формам обращения: учили говорить „здравствуйте“, „доброе утро“-, „спокойной ночи“, „пожалуйста“, „если можно“, „спасибо“, „извините“, „с радостью“.
Учили всему этому в процессе общения, а не только одними требованиями и наставлениями. Ты с детства привыкал к нашей' вежливости по отношению к тебе:
„Если можно, принеси, пожалуйста, стул!“, „Можно попросить тебя пересесть на диван?“, „Извини, пожалуйста, это случайно!“, „Спасибо, дорогой, какой ты добрый!“. Поощряли быть ласковым, добрым по отношению к людям, окружающим тебя.
И все-таки в твоих выражениях проскальзывала грубость, которую, видимо, ты усваивал вне дома. Но каждый раз, когда ты грубил, обижал окружающих, мы прибегали к приемам народной педагогики — заставляли тебя „прополоскать рот“, лишали на время удовольствий общения. А как же иначе?
Недавно в одной семье я наблюдал, как двухлетний ребенок ругался, употребляя непечатные выражения, а взрослые, даже мама, в адрес которой и были направлены эти слова, безудержно смеялись. Я был возмущен. А родители меня успокаивали: „Он же не понимает, что говорит!“
Разве это оправдание? Пусть не понимает, но ведь его натура склоняется к грубости!
Какое мы, взрослые, имеем право, как мы смеем засорять речь ребенка, заставлять его природную способность к речи расходовать на тренировку в произнесении грубостей и пошлостей? Тот, кто этим занимается, должен знать: он искажает не только и, может быть, не столько речь ребенка, сколько его судьбу, так как с детства лишает его красоты и радости общения.
Я не знаю, есть ли в педагогике термин „речевое воспитание“. Думаю, он мог бы носить глубокий смысл. Я лично вкладываю в него не узкометодическую, а общечеловеческую идею: воспитание в ребенке умения и потребности доставлять людям радость с помощью речи, сопереживать, сочувствовать им в беде, облегчать страдания, сеять правду м доброту. Речевое воспитание — это воспитание любви к человеку, глубокого уважения к нему. Слово может исцелить человека. Слово может убить человека.
Тебе было три годика, когда в семье поселилась новая радость: у тебя появилась сестренка, назвали ее Ниной. Возникли новые заботы.
„Пойдем, принесем молока для Нинульки!“ И мы шли покупать молоко. Ты нес маленькую корзиночку с бутылками. Мы по дороге говорили, какая у нас хорошая сестренка, какая она забавная и смешная, как за ней надо ухаживать.
„Пора варить кашу для Нинульки. Помоги мне. Достань, пожалуйста, кастрюлю!“ Бабушка приготовила манную кашу, а ты важно несешь тарелку с кашей сестренке.
„Давай поведем Нинульку на прогулку!“ На улице ты не хотел подпускать меня к коляске, вез ее осторожно, без шалостей.
„Не шуми, пожалуйста, она только что заснула!“ И мы показывали тебе, как на цыпочках надо выходить из комнаты, где растет во сне твоя сестренка. „Поиграй с Нинулькой, пока я занята!“ На тахте ты начинал забавлять ее, смеша разными манипуляциями. Сестренка пищала и прыгала от восторга.
