Петр Гуляр - Забытое королевство
— Куда идете? — спросил он меня на языке наси.
— В Лицзян, — бодро ответил я.
Он призадумался.
— А ты понимаешь наси, — улыбнулся он.
Между ними и моим слугой завязалась оживленная беседа; охранники из осторожности молчали. Хоцзучи объяснил, кто я такой, где живу и откуда мы едем. Я немедленно разгадал род занятий незнакомцев, однако решил до поры до времени помалкивать. Смерть меня не пугала, однако перспектива явиться в Лицзян раздетым до нижнего белья радовала мало. Мы подъехали к симпатичной полянке среди сосен, где я спешился и пригласил всех присесть. Из корзины, которую вез Хоцзучи, я достал кувшин и миску, наполнил ее до краев и сказал:
— Пейте вино.
Миска пошла по кругу; мужчины постепенно развеселились и смягчились. Интерес к моей поклаже сошел на нет, и никто уже не спрашивал, сколько я везу с собой денег. Я как бы невзначай упомянул, что денег у меня с собой нет вовсе, поскольку их отправили заранее с караваном.
— Мы — люди бедные, — сказал один из незнакомцев, — зарабатываем чем можем. — Он снова отхлебнул вина из миски. — Однако ты, как видно, хороший человек. Мы о тебе не раз слыхали. Я тебя вижу в первый раз, но однажды ты спас жизнь мне и моему другу. Помнишь старуху, которая приходила к тебе в прошлом году и спрашивала лекарство для мужчин, которые обожглись при взрыве пороха? — С этими словами он опустил штаны до колен и показал мне шрамы на ногах и на животе.
Я тут же все вспомнил.
— Так это было для тебя! — воскликнул я.
— Да, — подтвердил он, надевая и подвязывая штаны.
Воспоминание встало у меня перед глазами. Однажды, вернувшись домой поздно вечером, я обнаружил, что во дворе сидит старушка из горной деревни и горько плачет. Сквозь рыдания она объяснила мне, что в тот самый день после обеда ее сын с двумя друзьями делали порох для охоты в большом котле. Один из мужчин по рассеянности бросил прямо в котел зажженную сигарету…
— Они еще дышат, — сообщила она мне, — но вся кожа на бедрах и животе у них сгорела.
Больницы в Лицзяне не было, так что старушка решила, что помочь ей смогу только я, и прошла сорок ли (больше двадцати километров), чтобы попросить у меня лекарство. Случай был весьма серьезным; я подумал, что при такой площади ожогов мужчины наверняка умрут. Что делать? Если я дам лекарство, но оно их не спасет, меня будут считать убийцей, и разгневанные члены семей и родственники умерших наверняка не оставят меня в живых. Таковы здешние обычаи. И тем не менее долг требовал сделать все, что в моих силах. Я созвал слуг и соседей и вынудил старуху дать при них клятву, что семья не будет требовать с меня ответа за смерть этих мужчин — а такой исход, честно предупредил я, более чем вероятен, если их ожоги действительно настолько велики. Она поняла меня и поклялась великим богом Саддоком со Снежной горы, всеми прочими богами и духами могущественных нагарадж, что живут в горах, озерах и деревьях. Я снабдил ее немалыми запасами ваты и сульфаниламида в порошке и велел каждый день аккуратно присыпать раны пострадавших.
— Но главное, — настоятельно рекомендовал я, — следи, чтобы они все время пили воду целыми ведрами.
Она схватила лекарства и ушла. Через неделю она пришла снова и принесла несколько яиц.
— Они все еще дышат и пьют воду, — сказала она.
Я поразился. Еще через неделю старуха снова пришла и принесла яйца.
— Они начали понемножку есть, — сообщила она.
Две недели спустя она принесла горшочек меда и еще некоторое количество яиц.
— Они начали ходить. Спасибо! Спасибо вам большое!
Несколько недель спустя старуха пришла еще раз — на этот раз с курицей. Лицо ее сияло.
— Теперь они могут даже спать со своими женами, — восторженно заявила она.
Именно этих мужчин я и повстречал. Они учтиво помогли мне сесть на лошадь, пожелали всем нам приятного путешествия и растворились в сосновом лесу.
До Храма Разбойников — небольшого полусгоревшего сооружения — оставалось совсем немного. Там мы попрощались с сопровождавшими нас молодыми людьми, поблагодарили их за услугу и, как требовал обычай, дали им небольшие чаевые. Мы обменялись многозначительными взглядами, но о происшествии в лесу никто не упомянул.
Мы в полном одиночестве поехали дальше по плоскогорью, не видя ничего, кроме лесов и высоких гор вдалеке. Вскоре, однако, на горизонте возник величественный пик горы Сатцето, чьи блестящие ледники отражались в красивейшем синем озере Ласиба. Показалась и деревня Ласиба с домиками, выкрашенными в белый, оранжевый и красный цвета. Достигнув деревни, мы остановились перекусить и затем продолжили путь по неглубокой долине, посреди которой раскинулось обрамленное лесистыми горами озеро. Мы медленно поднялись вверх к перевалу, ведущему в Лицзян.
Глава II
Лицзян
Мы спустились с перевала, и я был до глубины души поражен очарованием раскинувшейся перед нами долины — чувства переполняли меня каждый раз, когда мне приходилось путешествовать в Лицзян в весеннее время. Я спешился, чтобы в полной мере насладиться райской прелестью этих мест. Воздух кружил голову, как шампанское; он был теплым, но в то же время свежим — благодаря величественной Снежной гряде, возвышавшейся над долиной. Гора Сатцето сверкала в лучах заходящего солнца, а вершину ее украшал ослепительно-белый плюмаж — там, на высоте, бушевала метель, и хвосты мелкого снега развевались над горой, словно перья над шляпой. У подножия горы царило спокойствие. За розово-белыми рощами цветущих персиковых и грушевых деревьев, перемежавшихся перистым бамбуком, прятались бело-оранжевые домики разбросанных по долине деревень. Всюду цвели розы. Мелкие белые розочки гроздьями свешивались с живых изгородей; большие белые, розовые и желтые вьющиеся розы свисали с деревьев и крыш; крохотные одиночные розочки распускались на лугах и полянах. Аромат роз сбивал с ног и кружил голову. В полях зеленела озимая пшеница, а между ними текли глубокие, кристально чистые ручьи с ледяной водой, в которых, словно локоны волос, лениво колыхались темные водяные растения. Вода, стекавшая с ледников, ветвилась бесчисленными ручьями и потоками — на свете немного мест, которые орошались бы так же хорошо, как Лицзянская долина. Журчание быстрых ручейков сливалось с пением жаворонков и других птиц в божественную музыку. Извилистая дорога вела нас из одной деревни в другую.
Сам Лицзян все еще был скрыт от наших глаз: он прятался за небольшой горой, на вершине которой отчетливо виднелся красно-белый храм. Толпы крестьян из племени наси, самого многочисленного в Лицзяне, возвращались с рынка — улыбающиеся мужчины и женщины вели под уздцы лошадей; их разговоры и песни слышно было издалека. Со многими крестьянами я был знаком — в их приветствиях чувствовалась непосредственность и искренняя радость, а на лицах играл румянец от выпитого на дорогу, согласно обычаю, вина. Вино в глиняных горшках везли на себе лошади и несли в корзинах женщины, чтобы было чем согреваться холодными горными вечерами. Из-за поворота показалась группа молодых людей в коротких штанах и безрукавках из оленьей кожи — они играли на тростниковых флейтах и пели. Это были аттолаи, загадочное племя, жившее глубоко посреди Наньшанских гор; они радостно поприветствовали меня. Впереди раздавался шум — звон колокольчиков, лязг железа, крики и стук копыт: из города возвращался тибетский караван. Вскоре показались его хозяева — они ехали на широкоспинных, мохнатых лошадках. Эти тибетские господа были одеты в роскошные рубахи из красного шелка и плотные длинные куртки, перепоясанные кушаками, а на головах у них были шитые золотом шляпы.
— Куда едете? — поприветствовал я их по-тибетски.
— В Лхасу, — с улыбкой ответили они, после чего один из них на отличном английском языке предложил:
— Сигарету, сэр? — и протянул мне пачку «Филип Моррис».
Они степенно двинулись вперед, и вскоре к нам подъехал сам караван. Мы переместились на обочину, чтобы его пропустить. В отличие от караванов миньцзя, что ходят между Сягуанем и Лицзяном, тибетские караваны передвигаются неспешно, так что опасность столкновений им почти не грозит. Лошади и мулы не возят в Тибет тяжелых грузов в 140–180 фунтов — на них нагружают не более 80–100 фунтов поклажи; кроме того, в отличие от караванщиков миньцзя, тибетцы не подковывают своих животных, чтобы их копыта не скользили на каменистых тропах. Тибетские караваны проходят в день совсем небольшие расстояния — не больше тридцати километров. За животными тщательно ухаживают, они всегда вычищены и хорошо накормлены. Легкие грузы, короткие перегоны и хороший корм — необходимость, без которой они не пережили бы трехмесячный поход из Лицзяна в Калимпонг через Лхасу. Дороги между этими местами нет — только извилистая тропа, так что им приходится взбираться по крутым горам и спускаться с них через темные каменистые ущелья, переходя вброд ревущие потоки ледниковой воды, а иногда и увязая в коварных горных болотах. Несмотря на всю заботу, мулы и лошади прибывают в место назначения обессиленными, с изрезанными копытами, и проходит немало времени, прежде чем они полностью поправятся.
