Роман Подольный - Без обезьяны
Да и впоследствии они появились на Ниле лишь потому, что на них ворвались в страну завоеватели. Бронза тоже «задержалась» на пути в Египет из Месопотамии — на целую тысячу лет.
Это отставание привело в конечном счёте к покорению Египта более молодыми рабовладельческими государствами, ещё сохранившими способность к развитию техники, — Персией, а потом Македонией.
Производительные силы Римской республики были развиты сильнее, чем в Древнем Египте. Но в сменившей республику Римской империи известны даже случаи прямого регресса целых отраслей техники. Например, работу животных, крутивших мельницы, начинают всё чаще выполнять рабы.
Мы привыкли связывать слово «культура» с поэзией и архитектурой, с живописью и музыкой. Если судить только по искусству, цивилизация Рима была неизмеримо выше, чем культура западных, северных и восточных варваров. Но слово «культура» на самом деле куда более ёмко. Разве в нашу культуру не входят трактора и научно-исследовательские институты?
Плуг — не менее замечательное творение человеческого гения, чем поэма Горация. Хорошо сконструированный плуг ещё и даёт возможность собрать с той же меры земли больший урожай, прокормить больше народу. А больше людей — больше и воинов.
Между тем плуг, разрезающий и переворачивающий стерню, по некоторым данным, был изобретён в конце I тысячелетия до нашей эры именно варварами где-то за северными границами империи. Римляне не могли не знать об этом изобретении, а вот «внедрением» его почти не занялись. Усовершенствованная соха была создана не одной из великих цивилизаций Средиземноморья, а опять-таки варварами. И — опять-таки — римляне почти не пользовались и этой сохою, хотя знали о ней.
Древний и вечно новый призыв «Перекуём мечи на орала» открывается в этом свете новой стороной. Не только мечом, но и плугом, оралом, победили варвары Рим.
И самым сильным ударом по рабству стало не восстание Спартака, а новая конская упряжь, благодаря которой одна лошадь заменяла десять рабов.
Древние в качестве рабочего скота применяли сначала быков. И упряжь использовала бычью холку как опору для ярма. Когда впрягать в соху и повозку стали лошадь, эту упряжь почти без изменений подогнали и к ней. При этом у лошади вокруг шеи оказался ремень, буквально душивший её при попытке приложить большое усилие. Поэтому, хотя сейчас такое и кажется смешным, на лошадях сначала возили лёгкие грузы, а тяжёлые тащили вручную. Изобретение хомута было тут гигантским шагом вперёд. Одна живая лошадиная сила в итоге по крайней мере утроилась. Резко увеличилась и скорость перевозки грузов.
Рабство окончательно теряло смысл, когда одна лошадь смогла заменить десять рабов. Раб не стоил теперь собственной кормёжки. Древние жалобы на «нерадивость» раба были справедливы. Но как доверить нерадивому рабу лошадь и дорогой железный плуг?
Работник, имеющий с ними дело, должен быть заинтересован в результатах своего труда. Крепостные заменяют рабов, феодализм приходит на смену рабовладельческому строю. Производительные силы меняются и заставляют изменяться производственные отношения. •
Разумеется, вся эта картина лишь в таком беглом изложении кажется стройной, простой и ясной. На самом деле всё было гораздо сложнее.
Многие детали прошлого объясняют по-разному. Скажем, чрезвычайно позднее появление повозки в долине Нила может быть связано и с тем, что здесь главным транспортом был водный, а на илистой почве и песке обыкновенная волокуша оказывалась надёжней, чем телега, особенно древнейшая, неуклюжая. А усовершенствованный плуг на плодородной почве жаркой Италии был нужен в гораздо меньшей степени, чем на земле Северной Германии и Дании. Само понятие общественного и технического застоя весьма относительно; застой, собственно говоря, и заметен-то становится обычно тогда, когда относительно отставшее государство сталкивается с относительно передовым. Многое в прошлом историки оценивают и объясняют отлично друг от друга, а многое и вовсе остаётся необъяснённым.
Что же, история постольку и наука, поскольку она ещё не всё объяснила: там, где всё ясно и понятно, учёному делать нечего.
Автор этой книги, может быть просто по личному пристрастию, склоняется на сторону тех исследователей, которые особенно подчёркивают важную роль в прогрессе технических изобретений. Кстати, некоторые факты из истории техники, о которых ты прочёл в этой главе, подробно разбираются в книге английского историка-марксиста С. Лилли «Люди, машины и история», И мне приятно сообщить, что даже гордые рыцари, знакомые тебе по романам Вальтера Скотта, поскакали по дорогам Европы в результате серии изобретений. Я не говорю сейчас о достижениях металлургии и кузнечного дела, сумевших создать прочный панцирь, в то же время достаточно лёгкий, чтобы воин не падал под его тяжестью. Речь о другом. В средневековье всадник в панцире, с тяжёлым копьём и мечом стал главной военной силой. Его приравнивали к десяти пехотинцам. Европейская древность ничего подобного не знала. Силой македонцев, скажем, была пешая фаланга, и римляне чаще всего использовали конницу в качестве вспомогательных сил для обхода или преследования противника — грозные легионы дрались пешими. А всё дело в том, что были несовершенны сёдла. Когда к VIII веку их улучшили и по всей Европе распространились стремена, всадники получили возможность крепко держаться в седле и использовать в качестве оружия тяжёлую пику. Рыцаря, потерявшего стремена, было проще простого вышибить из седла.
Мы знаем из учебников о «мрачном средневековье», о «тёмном времени феодализма». Но, возможно, мы слишком поверили тут итальянским гуманистам XV—XVI веков, ослеплённым собственным новым открытием древнегреческой и римской культур. Человек так устроен, что больше всего ценит то, чего лишён. Впрочем, такое открытие и вправду могло ослепить: за несколько десятков лет европейцы узнали величайшие достижения целого тысячелетия.
И время, лишённое этих достижений, было признано тёмным.
Но если открытия, сделанные в Египте и Риме, воплощались часто в игрушки, то средневековье прибирало к рукам технику, жадно делало её полезной. Ветряная мельница, собственно говоря, была изобретена в I веке до нашей эры. Изобретена тем самым Героном, который изобрёл и первую паровую турбину. Но если время пара пришло в XVIII веке, с капитализмом, то для мельницы эпоха побед наступила раньше. Ветряная мельница появилась в Европе в XII веке в роли именно мельницы, вращающей жернова. Уже в XIV веке ветряная мельница становится технической основой гигантских работ, предпринятых в Нидерландах для отвоевания суши у болот, озёр и моря. В XVI веке усовершенствованные ветряки превращаются в двигатели широчайшего применения.
И, мне кажется, не случайно в романе Сервантеса самым серьёзным противником Дон-Кихота оказывается ветряная мельница, которую он принял за великана и атаковал. Может быть, я додумываю здесь за великого испанского писателя, может быть, он вывел мельницу и не в качестве символа технического прогресса. Но ведь у классиков всегда можно прочесть больше, чем они, на первый взгляд, написали. Во всяком случае, ветряная мельница, родившаяся в средневековье, была в числе тех подлинных великанов, которые положили конец эпохе средневековья, феодальному строю, а значит, и рыцарям.
Дон-Кихот — человек замечательных душевных качеств. Однако, сверх того, он олицетворяет собою обречённое на исчезновение рыцарство.
Революционная борьба трудящихся, повторяю, опиралась, в конечном счёте, на изменение производительных сил и производственных отношений.
Черты нового общественного строя возникают внутри старого. Их надо только уметь увидеть, как сумел Владимир Ильич Ленин в капиталистических монополиях разглядеть рабочий механизм, пригодный после национализации для использования в социалистическом хозяйстве.
* * *
Полтора века отделяют английскую революцию 1640—1649 годов от Великой французской революции. Рядом с буржуазными уже государствами существовали ещё феодальные, как рядом с современными людьми когда-то жили неандертальцы. И сегодня на карте мира рядом с социалистическими странами — буржуазные. Атавизм, по сути дела, пережиток. Законы развития общества — не выдумка, коварная и злокозненная, как казалось в прошлом веке врагам Маркса. Законы потому и называются так, что выполняются.
Пройдёт пять или шесть столетий, и на коммунистической планете, в школе во время урока, ученик ответит на вопрос о дате социалистической революции: XX век. А может быть: XX—XXI века. А может быть: XIX—XXI. Кто знает, не примут ли за её начало искру Парижской коммуны? Но по-прежнему из века революций будет светить дата важнейшей из них — 1917 год. История — в нас, история с нами, мы часть её. Но гораздо важнее, что мы и творцы истории. Потому, что это люди совершают и защищают социальные революции.
