Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Кн. I
Лишь на этом фоне можно найти объяснение тому поразительному явлению, что во многих европейских странах в конце XIX века послышались голоса, грозно усилившиеся с течением времени, призывающие к защите бедного европейца от всемогущего еврея» [39, с. 403].
Кивнем головой, соглашаясь с умными авторами «Очерка истории еврейского народа», и пожалеем лишь об одном – что эти элементарные истины обсуждаются в еврейской среде через пятьдесят лет после Холокоста, а не за сто лет до него. Хотя, конечно, есть такая поговорка: «Если бы я была такая умная до, как моя бабушка после, я бы никогда не делала глупостей».
У самых развитых народов лидерство евреев вызывает, скорее, восхищение. Они могут себе это позволить, потому что у них евреи контролируют значительные, но не определяющие сектора в экономике. Еврейских интеллектуалов много, но они не оттесняют на второй план интеллектуалов других народов. Еврейская тематика в искусстве и литературе заметна, но не выходит на первый план.
Народы менее развитые испытывают перед евреями настоящий тяжелый страх. Эллины евреев не боялись, а вот египтяне – боялись, и Манефон изо всех сил пытался изобразить евреев так, чтобы с ними просто невозможно было иметь дело – чисто психологически.
В XIX и XX веках евреев не боялись англосаксы. Но в Германии, Австро-Венгрии, в славянских странах, особенно в Польше и России, страх перед евреями только нарастал. Ведь что получается? Вдруг оказывается, что евреи – это не просто какая-то то забавная, то неприятная разновидность туземцев. Это, «как выясняется», очень опасные люди. Они «вдруг» на протяжении считанных десятилетий, даже считанных лет подминают под себя экономику страны, ее культурную и интеллектуальную жизнь. Возможность общественной карьеры, накопления богатств, приобретения недвижимости, организации какого-то производства оказывается в зависимости от этих юрких инородцев.
При этом евреи вовсе не обязательно должны быть враждебны людям из других народов или сознательно ограничивать их в чем-то. Вовсе нет! Евреи могут быть как раз очень даже благожелательны к гоям, особенно к умным. Я бы даже сказал, что к умникам любого племени евреи решительно неравнодушны и очень часто стараются приблизить их к себе.
В конце XIX и начале XX века Европу охватила особая форма антисемитизма. Если антисемитизм во Франции и Англии XIII-XIV веков был «антисемитизмом конкуренции», то этот антисемитизм – в чистейшем виде «антисемитизм страха».
Это, конечно, и страх перед тем, что тебе лично может не оказаться места в экономике, общественной жизни и культуре собственной страны. Но не только! Это и страх перед тем, что ты окажешься «последним из могикан». Это и сложность смотреть в глаза соплеменникам, которым повезло меньше, чем тебе самому. Это страх перед тем, что твоя страна уже меняется и вскоре изменится до неузнаваемости. Это страх перед очень милыми, благоволящими к тебе инородцами, потому что они вездесущи, могущественны и явно понимают, что происходит. А ты не понимаешь и во всем зависишь от них. Они тебя вознесли? Значит, могут и погубить! А логику их поведения ты понимаешь хуже, чем хотелось бы…
Такой страх в чем-то сродни страху перед неведомой, необъяснимой стихией. Перед землетрясением, например, или громадной молчаливой тенью, мелькнувшей вдруг наперерез тебе в сине-зеленой морской воде.
Антисемитизм страха встречается и в наши дни, например в США, когда публикуется статистика: по числу молодежи, получающей высшее образование, лидируют шотландцы, итальянцы и евреи. Шотландцы для англосаксов – это «свои»; отношение к ним примерно такое же, как у русских к украинцам и белорусам. Итальянцы – это уже посерьезнее… Но Бог с ними, христиане, как-никак. А вот евреи вызывают самое сильное опасение – потому что страшно лет через 30 оказаться в стране, в которой элита будет еврейской не на 5, а на все 50%.
Но эти страхи современных людей – детские игрушки по сравнению со страхами, замучившими европейца в Новое время, особенно в Германии и России XIX и начала XX веков.
ПОЧЕМУ?!
Действительно – если есть эмпирическое обобщение, то неплохо бы попытаться его понять. Л.Н. Гумилев объясняет с присущим ему пассионарным апломбом: «Евреи-рахдони-хиты представляли суперэтнос, искусственно законсервированный на высокой фазе пассионарное™» [3, с. 146]. Вот, начали евреи жить в городе, оторвались от кормящего и вмещающего ландшафта, а главное – перестали с кем бы то ни было скрещиваться. И генофонд их не менялся тысячелетиями… Если читатель внимательно читал эту книгу, говорить ему о сохранении неизменного еврейского генофонда уже ничего не надо, и я этого делать не буду.
Более серьезное объяснение состоит в том, что евреи – народ более ученый, чем любой другой. Дело как бы даже не в биологическом уме, а в учености, в гибкости интеллекта. Эта позиция более реалистична, потому что если в наше время превосходство евреев в образовании сказывается слабо, то в течение очень длительного исторического времени разрыв между иудеями и гоями был огромен.
Действительно, со времен вавилонского плена религиозный еврей попросту не мог, не имел права не учиться. Знать грамоту хотя бы настолько, чтобы самому прочитать священные книги; разбираться в религиозных вопросах хотя бы настолько, чтобы понимать, о чем и почему спорят книжники, — это стало религиозной нормой. Иудаизм после вавилонского плена оказался отделен от племенной земли, но «зато» прочно прикреплен к целой библиотеке священных текстов.
Можно сколько угодно забавляться, обсуждая бесплодный характер такого учения: мол, евреи обсуждали надуманные, ненужные в практической жизни, не подтверждаемые практикой постулаты. Кому и зачем-де нужно бесплодное умствование по поводу того, какой пророк и когда, по какому поводу и что изрек? Какой смысл в комментариях этих священных текстов, в комментариях на комментарии и в комментариях на комментарии комментариев?! Сам тип этой учености породил не очень уважаемое в русской культуре словечко «талмудизм». От словечка веет скукой и пылью, и представляется невольно эдакий старый дурак, Который сидит в пыльной скучной комнате и сам весь скучный и Пьшьныц. Сопя и кряхтя, старик с безумно горящими фанатическими глазами скрипит пером, пишет никому и ни за чем не нужный трактат «О погублении души всех, употреблявших в пищу козий сыр»… или какую-нибудь еще злую нелепую чушь.
В общем, как у Соловьева: «И все также наглухо были заперты ворота знаменитой медресе Мир-Араб, где под тяжелыми сводами келий ученые улемы и мударрисы, давно позабывшие цвет весенней листвы, запах солнца и говор воды, сочиняют с горящими мрачным пламенем глазами толстые книги во славу Аллаха, доказывая необходимость уничтожения до седьмого колена всех, не исповедующих ислама» [66, с. 17-18].
Талмудизм – это символ косности, узости, недоброй неприязни к «не своим», отрешенности от живой правды жизни, от реальности, от любви и уважения к миру. Словечко «талмудизм» пустили в русский язык евреи… Действительно, ведь не очень легко объяснить, какой смысл в том, чтобы выяснить, «почему в Экклезиасте сказано: «и муха смерти воздух отравляет» – в единственном числе, а не «и мухи смерти воздух отравляют» – во множественном числе». Или зачем помнить наизусть, где это сказано: «и ходили они от народа к народу»? [67, с. 377]. Что проку в такой учености?
Но тут следует отметить два очень важных обстоятельства:
1. Хедер, еврейская начальная школа, возник еще на Древнем Востоке, в эпоху вавилонского пленения; В застывшей, словно в заколдованном сне, жизни еврейской общины поразительно многое даже в XIX, если не в XX веке, оставалось таким же или почти таким же, как на Древнем Востоке. Поколения, жившие в этих столетиях, уже очень ко многому относились не так, как их предки.
2. Талмудическая ученость действительно мало помогала в практической жизни. Но, во-первых, даже в хедере учили ведь и чтению, письму и счету, а чтение, письмо и счет – весьма практические науки и основы всякого образования вообще.
Во-вторых, знание какой-то батареи текстов, умение помнить, какой текст или фрагмент текста откуда взят, умение понимать и комментировать эти тексты – это же основа всякой гуманитарной образованности! И русской в том числе. Если вы прочитаете… ну, допустим, что-то из «Евгения Онегина» или, например: «И стал княжить он сильно // Княжил семнадцать лет», а ваши собеседники со смехом закончат: «Земля была обильна // Порядка только нет» [68, с. 386], — чем отличается эта гимнастика для мозгов, эта веселая игра ученых людей, наконец, эта демонстрация хорошего образования от выяснения талмудически образованного еврея – где и почему сказано «и ходили они от народа к народу»? Да ничем!
Скажу даже больше. Знание таких текстов, образование в области литературы, истории, культуры, богословия было основой основ и в средневековой Европе, и во всех странах Востока вплоть до появления современной системы дифференцированного, научно обоснованного образования, основанного на компетентности, на знании фактов в самых разных областях.
