Николай Сосновский - Культура растафари
Рассуждения о дополнительности культур стали в последнее время одним из общих мест культурного национализма,[426] причём обычно в довольно простодушной форме: составляется реестр качеств, иногда насчитывающий многие десятки, и качества эти расписываются по цивилизациям.[427]
Пожалуй, самым интересным после Блайдена и Сенгора подобным опытом была вышедшая в З0-е годы книге дагомейского гарвеиста, одного из лидеров Всемирной лиги защиты негритянской расы Коджо Товалу Уэну (Kodjo Touvalou) (его жена, известная американская джазовая пианистка, была активисткой ЮНИА) „Метаморфозы Вселенной“. Собственно, на этом же уровне в основном остаётся и триумфально шествующий в последние годы в отечественной науке „цивилизационный подход“.
Е. Гернье в книге „Вклад Африки в человеческое мышление“ распределяет „качества“ так: Европа представляет объективность, Азия — субъективность, индейские культуры Америки — мужество, Африка — эмоциональность.[428]
Последователь Сенгора Камара Лэй (Гвинея) относит к „африканским“ качествам интуицию, соучастие, эмоциональность, переживание, слитность с объектом, к „европейским“ — аналитичность, утилитаризм, практичность, рациональность, рефлексию, отделение себя от объекта, логичность.
Дундуза Чизна (Малави) так характеризует „африканскую личность“: „Африканец не склонен ни к восточной медитации, ни к пытливому исследованию, как Запад, но является сопереживающим наблюдателем, полагающимся скорее на интуицию, чем на рассуждения, выше всего ставящим межличностные отношения. Если Восток стремится к красоте, а Запад — к истине, то Африка — к счастью“.[429]
По существу, примеры „разделения качеств“ на „цивилизационные ряды“ встречаются в каждой работе культурных националистов. Но если у Сенгора нет безусловного предпочтения одних „цивилизационных характеристик“ другим, и лишь в их диалоге и неслиянном единстве они обретают высший смысл, то настроения большинства культурных националистов выражает выступление бразильца Абдиаса ду Нашсименту на VI панафриканском конгрессе (Дар-эс-Салам. 1974) с докладом „Культурная революция и будущее панафриканской культуры“: „Западная культура достигла точки истощения своих исторических сил… Похоже, что общества, наиболее глубоко вестернизированные, наименее способны сдерживать этот процесс нарастающего упадка. Таким образом, не только важная, но и безотлагательная роль отводится творческому потенциалу всех людей и народов. Именно сейчас то там, то тут нечто, представляющее собой историческую загадку, проявляет себя: культура отдельного региона, до сих пор находившаяся на задворках, начинает стремительную вселенскую экспансию. Речь идёт об африканской и других чёрных культурах, поддерживающих Панафриканскую культуру… Актуализация африканской и других черных культур Панафриканской нации — цель, о которой мы мечтаем… Наше историческое бытие имеет мифическое происхождение. И это наглядно видно в нашем искусстве. Наше искусство, в отличие от искусства Запада, является для нас наиболее естественным творческим опытом. Питая наши верования и ценности, искусство, как мы понимаем его, является наиболее могучим инструментом в нашей социальной коммуникации, в диалоге с нашими глубочайшими корнями. В африканских культурах искусство охватывает весь жизненный опыт, и потому чёрный человек интегрирован в его ритм, в его мистерию. Не европейский рационализм, не североамериканский техницизм, но искусство… вдохновляет нас, организует и даёт смысл нашей повседневной жизни“.[430]
В приведённом фрагменте смещение акцентов по сравнению с сенгоровским негритюдом столь незаметно, что даже трудно что-либо возразить. И всё же чувствуется обеднение содержания почвенничества, ведущее к обособлению и обеднению собственной культуры. Куда более ярко эта тенденция явлена в вульгарном почвенничестве.[431]
Нигерийский исследователь чёрного национализма Е. Эссен-Удом. отмечая, что попытки создания исторической мифологии „целиком исходят от чёрной интеллигенции и не затрагивают негритянские массы“, одновременно указывал и на параллелизм исторической (а сейчас, с распространнием знаний о культурологических построениях чёрных националистов, можно уже говорить и о „культурной мифологии“) мифологии и политических движений: „Усилия, направленные на то, чтобы дать чернокожему ощущение причастности к прошлому, гордость, уверенность в способностях своей расы, в основном исходили от чёрных националистов: Гарви, Мухаммеда и т. д. Труды Дж. А. Роджерса и Картера Вудсона вдохновлялись теми же целями“.[432] Но после Вудсона и Роджерса историческая мифология постепенно внедряется в массовое сознание достаточно обратить внимание на её отражение в самом массовом из иллюстрированных популярных журналов для афроамериканского читателя „Эбони“: за послевоенные десятилетия в популярных публикациях на исторические темы сюжеты, посвященные роли афроамериканцев в истории и культуре США отходят на второй план после рассказов о величии Африки в древности. Иначе говоря, вместо установки на самосознание достойной частью американской нации растет, особенно на рубеже 60-х и 70-х осознание себя отдельной нацией с великим, в отличие от белых североамериканцев, прошлым. А ведь „Эбони“ — далеко не радикально-националистическое издание. Большая часть книжной рекламы в этом же журнале отводится популярным изданиям по истории Африки в древности, а в оформлении обычной рекламы используются образы фараонов, Юбы II, Ганнибала и библейских персонажей, изображаемых чернокожими. Несомненно, определённое настроение массового сознания обусловило его предрасположенное к усвоению исторической и культурной мифологии.
По замечанию А. Иреле, в 1893 г., когда Э. Блайден впервые заговорил об „африканской личности“, это понятие уже не было чем-то новым: „На самом деле, чувство принадлежности к Африке было и остаётся до наших дней действенным аспектом духовного опыта чернокожих в Америке. Первые чёрные сообщества, образованные из пёстрой смеси племён и народов, ощущали Африку как целостность, как духовную нацию. Блайден лишь приложил термин „африканская личность“ к чувству, которое уже приобрело очертания в коллективном сознании чёрной диаспоры и уже определяло их видение Африки“.[433] Тот же автор в другом месте так сравнивает однотипную реакцию на аккультурацию у элиты и „низов“: так называемые мессианские движения в Африке или где бы то ни было ещё свидетельствуют о всеобъемлющей природе культурного сопротивления… Эти движения очерчивают границы и более узких форм реакции, распространённых среди интеллектуалов. Последняя является артикулированной формой конраккультурации».[434]
Распространённость в массах националистических настроений сопровождатся едва ли не болезненным ростом исторического сознания: так, растаманы утверждают, что помнят о событиях, вычитанных из книг Роджерса и бен-Джоханнана, по опыту своих предшествующих существований. B их сознании история расы превращается в личные ощущения. По свидетельству ямайских учёных, растаманы рассказывают, что они помнят боль от ударов хлыста работорговца.[435] Это субъективное ощущение ярко передано, например, в песне Боба Марли «Погонщик рабов». Истолкование современных событий в свете новых археологических открытий и новейших статей о египетских древностях становится в среде растаманов навязчивой манией.[436]
Особенно легко внедряются в народное сознание общие места исторической мифологии, выраженные в ярком образе — например, образ пещеры, в которой жили европейцы во времена процветания Африки, — самый распространённый из всех штампов черного культурного национализма. Уже члены «Мавританского храма науки» утверждали, что их происхождение от древней культуры даёт им превосходство над пришедшими к шапочному разбору бледнолицыми, до недавних пор жившими в пещерах и пившими кровь из черепов.[437]
«Черный мусульманин рассказывает о своем духовном созревании: „Я прочел несколько статей в „Лос Анджелес Херальд Диспэтч“… Это подтвердило то, что говорил мне дедушка о моём африканском наследии, что мне нечего стыдиться, что в библиотеке Тимбукту было 6 тысяч книг по математике, а европейцы в то время еще ходили в шкурах“.[438]
А вот передовица из упомянутой „Херальд Диспэтч“ от 5 марта 1959 г.: „Африканский народ полон решимости очистить свою землю от захватчиков, вернуться к той культуре и цивилизации, которыми они обладали до того. как охотники за рабами и работорговцы наводнили их земли. История свидетельствует, что африканские народы пользовались благами высокоцивилизованного общества, в то время как их нынешние захватчики жили в пещерах и имели хвосты. Африканские народы лакомились чёрной икрой, когда их теперешние мучители жрали улиток, змей и свиней, разгуливая на четвереньках. Американский негр, так мало знающий о себе самом, должен узнать, что история чёрного человека не имеет ни начала, ни конца“.[439]
