Сергей Романовский - "Притащенная" наука
Все, кто лично знал Марра и писал о нем, и даже позднейшие исследователи его творчества, не сговариваясь, называли его гением. Чем он заслужил столь необычайно высокую оценку, коли реальный его вклад в науку (исключая «новое учение о языке»), конечно, велик, но уж никак это не труд гения.
Ответ очевиден: необычайными способностями к изучению языков, чем он действительно потрясал всех, кто его знал. Марр был постоянно «на слуху» и всегда его оценки были крайними. Его сравнивали то с Коперником, то с Дарвином, то с Менделеевым, а то вдруг называли «вульгаризатором», «космополитом» и даже «шар-латаном». Но в главном все были едины – и друзья, и недруги – он безмерно талантлив и притягателен [471].
От этого же и гипнотизм его личности, притягивавшей к себе, как магнитом, всех, кто оказывался на ее орбите. Марр был столь широк, столь доверчив к коллегам, что с истинно грузинским размахом души отдавал, что мог, хотя мог он немного. Но зато без зазрения совести и «взаймы» брал, особенно не щепетильничая с подлинным авторством понравившейся ему идеи. Одним словом, Марр столь неотразимо воздействовал на всех, что даже его ближайшие ученики, такие, к примеру, как О.М. Фрейденберг, двоюродная сестра Б.Л. Пастернака и первая советская женщина – доктор филологии, вполне очевидные недостатки Марра, как ученого, принимала «как откровения» [472].
Талант Марра был почти безграничен, а научный аппетит ненасытен. Он фонтанировал идеями, не заботясь, чтобы, упав на землю, они не ушли бесследно в песок. Учеников наставлял: была бы идея, а факты найдутся. Даже его ближайшие сотрудники и преданные ученики отмечали, что у Марра «синтез решительно преобладал над анализом», обобщения – над фактами (В.И. Абаев), а Е.И. Аничков добавлял: «…при необыкновенном развитии фантазии Марр был лишен подлинно творческой научной инициативы, он был очень честолюбивым». Да, высказанная походя мысль тут же обретала силу научной идеи, он для нее виртуозно рисовал словесно терминологическую обертку – получалась уже «теория», она тут же вводилась в научный оборот и становилась еще одним признаком его несомненной гениальности.
Конечно, от идеи без фактов всего один шаг до лженауки. И все же, даже отбросив все многочисленные ее наслоения, в трудах Марра (яфетическая теория, новое учение о языке), то, как писал Е.Д. Поливанов, «остается очень много материала, который делает Марра великим ученым, который вполне оправдывает звание академика, которое дано ему, полагаю, очевидно, как археологу или филологу прежде всего» [473].
Если ограничиться археологией и филологией, то тут Марр – ученый, если присовокупить еще «новое учение о языке», то невольно вспоминается изречение шведского лингвиста Х. Шельда: тут мы имеем дело с марризмом.
… О.М. Фрейденберг (при ее-то незаурядном уме и таланте) была активной марристкой. Правда, если быть точным, то она не столько принимала «новое учение о языке», сколько была очарована самим Марром. «Я ценила, уважала и понимала Марра и органически не была в состоянии изменить ему… Впрочем, и тогда и потом мои достижения считались принадлежащими не мне, а марризму; напротив, все мои недостатки всегда приписывались мне одной» [474].
М.В. Горбаневский замечает по поводу воспоминаний Фрейденберг, опубликованных в сборнике «Восток – Запад»: «…она предстает чуть ли не как влюбленная фанатичка» [475]. Это, конечно, перебор.
При подобном отношении к науке учиться у других Марру было нечему. Он и не учился. Он сам себе был «мировой наукой». Да, «традицию Марр ненавидел, своих предшественников и современников не переносил совершенно». Они ему мешали – все. Если его современники хотят чего-то достичь, пусть учатся у него, а лучше преданно служат ему [476]. Подобному отношению к науке и своей собственной персоне «Марр остался верен всю свою жизнь» (Б.В. Горнунг) [477].
* * * * *
Родился Николай Яковлевич Марр в Грузии 6 января (н. ст.) 1865 г. Его отец – шотландец, мать – грузинка. Семья, само собой, была двуязычной. И тем не менее сам Марр родным своим языком считал грузинский и всю жизнь говорил с заметным грузинским акцентом. Еще в гимназии он в совершенстве освоил 7 языков. Поступил на факультет восточных языков Петербургского университета: изучал все языки Кавказа и Ближнего Востока. На факультете ранее такого прецедента не было. Окончил университет Марр в 1888 г., а уже через три года стал преподавать на родном факультете. С 1902 г. Марр ординарный профессор со степенью доктора. В 1909 г. его избирают адъюнктом Академии наук, с 1912 г. он – ординарный академик.
Когда к власти пришли большевики, было Марру 52 года, а свой Институт яфетодологических изысканий (первое его название) Марр создал в 1921 г., т.е. в 56 лет!
И в этом же возрасте он начал разбег, чтобы взлететь к вершине славы лжеученого. Без задатков гения цинического верхоглядства и полного пренебрежения азами научного творчества это было бы невозможно. Но Марру было не до того. Он уже стартовал на свой Олимп.
Да и политические убеждения, коих ранее у него не наблюдалось, вдруг прорезались, как зубы у растущего ребенка, – он стал убежденным строителем новой жизни. Марра избирают членом Петросовета и председателем Центрального совета научных работников.
«Яфетическими» (древними) языками Кавказа Марр занимался с 1908 по 1917 г. В эти годы он еще получал какие-то результаты, оставлявшие положительный след в науке.
Итак, до 1917 г. Марр был политически стерилен – не шумел на митингах, не протестовал. Но все же деканом восточного факультете Петербургского университета он стал в 1911 г. при печально знаменитом министре народного просвещения Л.А. Кассо, когда так называемая «левая интеллигенция» была полностью деморализована этим недалеким служакой. Вывод напрашивается очевидный: Марр считался абсолютно благонадежным, ему доверяли.
Зато после 1917 г. начались невероятные политические кульбиты Марра. Он стал левее Троцкого, он оказался вдруг убежденным сторонником большевистских идей. И во всем этом он также был более чем убедителен. Об этом мы еще поговорим. Пока лишь заметим, что когда в 1930 г. состоялся XVI съезд ВКП(б), то от Академии наук его приветствовал не старый народоволец академик А.Н. Бах, не большевик с дореволюционным стажем академик И.М. Губкин, не главный идеолог советской науки академик А.М. Деборин, а беспартийный академик Н.Я. Марр. Правда, это ему зачлось: в том же году Марра (без кандидатского стажа) сразу принимают в ряды верных ленинцев. Так, никто иной, а именно Марр стал первым (и единственным!) академиком дореволюционного избрания, вступившим в члены большевистской партии.
Впрочем, это незаурядное событие достойно более подробного рассказа. Кто для приветствия партийного съезда от имени ученых выбрал Марра, нам неведомо. Ясно, что вопрос этот решался не на Общем собрании Академии наук. Была разнарядка. Даже президент Академии наук А.П. Карпинский на съезд не был допущен, зато Марр – на трибуну…
Половину своей речи Марр произнес по-грузински. Зал ничего не понимал, но ревел от восторга – ведь это родной язык «дорогого и любимого». А тот лишь ус от удовольствия поглаживал. Съезд Марр приветствовал не только от Академии наук, но и от ВАРНИТСО. Вот что он сказал (по-русски):
«Осознав фикцию аполитичности и, естественно, отбросив ее, в переживаемый момент обострившейся классовой борьбы я твердо стою на своем посту бойца научно-культурного фронта – за четкую генеральную линию пролетарской научной теории (? – С.Р.) и за генеральную линию коммунистической партии» [478].
На этом съезде Сталин дважды по разным поводам помянул Марра, он пропел дифирамбы будущему «всемирному языку».
В 1933 г. очень пышно отметили 45-летие творческой деятельности Марра (как будто чувствовали, что до «круглой» даты академик не доживет). Выпустили юбилейный сборник докладов на тему о «новом учении о языке», наградили Марра дефицитным в те годы орденом Ленина. Его именем назвали Институт языка и мышления АН СССР. Президиум ВЦИК присвоил ему звание «заслужен-ного деятеля науки».
Марр в эти дни (октябрь 1933 г.) лежал с инсультом в больнице, но торжества отменять не стали. Еще он был жив, когда в 1934 г. наскоро состряпали «дело славистов» и более десяти наиболее уважаемых ученых этапировали в ГУЛАГ. После этого Марр, если бы ему удалось «восстать из инсульта», был бы вне конкуренции. Что же касается его последователей, то теперь они чувствовали себя (особенно после XVI съезда ВКП(б)) абсолютно неприкасаемыми для критики.
Марру, однако, не суждено было дожить до слепого поклонения его учению. 20 декабря 1934 г. он умер. В Ленинграде даже траур объявили (Кто из ученых удостаивался такой чести!). Только в декабре 1934 г. сразу два траурных дня – по Кирову и Марру.
