Жак Эргон - Повседневная жизнь этрусков
Тот же самый алфавит был найден на основании бутыли (laguncula) VII века в гробнице Реголини-Галасси в Цере{637}. Более того, на выпуклой части сосуда были записаны слоги: ci, са, си, се, vi, va, vu, ve, zi, za, zu, ze и т. д.
Вслед за этрусками, которые, в свою очередь, подражали грекам, весь Апеннинский полуостров принялся учиться читать и писать. Несколько алфавитов такого рода были нанесены на кубки из Нолы в Кампании, а в Эсте, в устье По{638}, на множестве расчерченных бронзовых табличек нанесены серии букв, предназначенных для обучения письму, и даже кое-какие правила пунктуации, принятые у венетов{639}.
Неверно было бы думать, будто эти буквари использовались исключительно в педагогических целях лишь оттого, что они ассоциируются у нас с начальной школой. Мишель Лежен справедливо заметил по этому поводу в одной из своих работ по филологии венетов, что алфавитные таблицы из Эсте — это часть собрания предметов, принесенных по обету местной богине Ретии, и несомненно, помимо учебного назначения, они несли в себе магический и сакральный смыслы: «Сама эта наука вышла из храма и долгое время сохраняла священный характер»{640}. Записанное слово было для наших предков грозным оружием, наделяющим своего владельца могуществом и властью, и воображение простых людей поражали те кудесники, которые, владея секретом письма, умели останавливать слово на лету. Сами греки питали «религиозное почтение» к буквам алфавита, stoicheia или elementa, которые греческие философы считали прообразами вещей{641}. Что же тогда говорить о венетах? Этруски, всегда интересовавшиеся сверхъестественными явлениями, разумеется, не сводили предназначение азбуки лишь к обучению: табличка из Марсилианы д’Албенья отличается от остальных tabulae ceratae античности, найденных в Помпее и в других городах, не столько тем, что она сделана не из дерева, а из слоновой кости, сколько тем, что этот предмет роскоши был найден в гробнице{642}, точно так же как ваза из Цере и все прочие азбуки. Иногда ими даже не пользовались при жизни, но после кончины клали в склеп вместе с другими необходимыми вещами. В камерной гробнице в Колле, около Сиены, на одной из стен написаны весь алфавит и примеры слогов: ma, me, mi, mu…{643} Письменность, освобождая от власти текущего момента и неизбежности забвения, была неразрывно связана с идеей постоянства, даже вечности.
Так получилось, что нам известно наименование письма как действия на этрусском языке. Из двуязычной эпитафии, найденной в Кьюзи, мы узнаем, что Vel Zicu на латыни именовался Q. Scribonius С.f.{644}, что приводит к сопоставлению корня zic или zich и корня scrib, а этот ключ отомкнул все замки, в которые его вкладывали. Глагол в форме прошедшего времени zichuche, zichunce в конце ритуального календаря из Капуи и соглашения о размежевании земли из Перузии, означает: «Такой-то написал это»{645}. Возможно даже, что это слово, начертанное на вазах, совпадало по смыслу с греческим egrapsen и ставилось перед подписью художника{646}. Впрочем, Larth Veteszichu на надгробии{647}, возможно, означало Lars Vettius scriba, то есть «секретарь» или «секретарь суда». Наконец, свиток, который так называемый магистрат из склепа в Тарквиниях разворачивает перед собой и где изложена его карьера, обозначен вначале словами anch zich — «этот текст», — и отсюда мы получаем название книги на этрусском языке{648}.
Таблицы и свитки
Для письма этруски использовали примерно те же материалы, что и остальные народы Средиземноморья: нам они известны лишь по захоронениям, что подтверждает всё вышесказанное о священном и магическом характере письменного слова. Книги смерти в форме диптихов и свитков, которые держат в руках покойные или божества потустороннего мира, одним своим видом напоминают о непререкаемых суждениях судьбы.
Один такой диптих, представляющий собой две дощечки, соединенные с длинной стороны, четко изображен на фресках из гробницы Щитов в Тарквиниях{649}. Юный демон с обнаженным торсом и расправленными красными крыльями сидит, поджав ноги, перед большим диптихом, одна часть которого лежит у него на коленях, а вторая откинута назад. Две черные черты между досками диптиха показывают скрепляющие их петли. На откинутой доске уже написаны три строчки во всю длину, начиная от внутреннего края. Таким же точно образом заполнял свои таблицы банкир Цецилий Юкунд из Помпей. На другой половине демон невидимым стилем пишет продолжение текста; он добрался до конца второй строки. Можно прочитать следующее: zilci Velus Hulchniesi Larth Velchas Velthurs Aprthnalc clan sacnisa thui eith suthith acazr, то есть: «В магистратуру Вела гулхни [=Fulcinius] (в Риме здесь было бы указано имя консула), Ларс Велха [Lars Volcius], сын Велсура и Апрсни [Aburtennia], получил в этом склепе погребальные почести». Значение двух слов — sacnisa acazr — не очень ясно, но в целом смысл надписи примерно таков.
Другой диптих мы встречаем на зеркале из Больсены{650}, о котором уже шла речь: на нем изображены Авл и Целий Вибенна, нападающие в священной роще на пророка Кака, поющего и аккомпанирующего себе на лире. Сидящий у его ног юный слушатель Артиль (Ar(n)tile), маленький Аррунс из Клузия, поет, читая текст по диптиху, который держит на коленях. Он чем-то напоминает музицирующих ангелов Пьеро делла Франчески и Луки делла Роббиа. Но нам это изображение интересно тем, что, в отсутствие светских картин со сценами обучения, оно показывает, пусть и в мифологическом контексте, этрусского школьника, отвечающего урок.
Гораздо чаще на погребальных урнах и фресках встречается изображение свитка: что бы ни было на нем написано — имя Фурии или эпитафия умершему, — он всегда считался символом неумолимости судьбы. Вот почему его держит в руке Харун: это столь же грозное оружие, как и молот, которым страж преисподней потрясает другой рукой. Часто свиток вкладывали в руки статуям усопших на крышках саркофагов{651}.
Из какого материала изготавливали свитки? Вряд ли из папируса, хотя Страбон и упоминает папирус среди водных растений, росших на берегах Тразименского озера и озера Больсена, и добавляет, что его в больших количествах отправляли по Тибру в Рим. Но похоже, что в Италии это было общее название для всех видов тростника или камыша, непригодных для изготовления бумаги{652}. Возможно, еще до распространения на Западе пергамента этруски делали «книги из кожи», если таково значение записи из Тарквиний: zich nethsrac Laris Pulenas{653}. Но большинство книг все же делали из ткани, наподобие тех libri lintei, которые, как говорят историки, хранились в Риме в храме Юноны Монеты и содержали списки магистратов начиная с V века до н. э.{654}
Льняная книга мумии из Загреба
Одна из таких книг — не в виде живописного или скульптурного изображения, а в своей реальной сущности — была обретена совершенно неожиданным путем{655}. В середине XIX века один хорватский турист привез из Египта мумию женщины, которая сначала находилась в его коллекции в Вене, а после его смерти попала в музей Загреба. Но когда с мумии сняли, местами повредив, полосы льняной ткани и взглянули на них повнимательнее, то обнаружили там надписи на языке, который сперва приняли за арабский или эфиопский, но позднее И. Крал определил, что это этрусский.
Конечно, обретение этого необыкновенно важного памятника религиозной литературы народа, о котором нам известно так мало, памятника, подобного которому не сохранилось ни в Греции, ни в Риме, — невероятное стечение обстоятельств. «Роман мумии» Теофиля Готье кажется пресным по сравнению с удивительной историей этого свитка, происходящего, судя по литерам, из Северной Этрурии, из Клузия или Перузии, предназначенного для облачения останков женщины где-то в дельте Нила или в Фаюмском оазисе (точное место находки неизвестно), где сухой климат должен был обеспечить ее сохранность, и в конце концов оказавшегося в Европе, чтобы окончить свой путь в хорватской столице. Можно лишь гадать о том, при каких обстоятельствах книга попала в Египет, но это произошло, должно быть, между 150 и 30 годами до Рождества Христова.
Физический облик покойной ничего не говорит нам о ее расовой принадлежности: ее рост составлял 162 сантиметра, и хотя ее волосы сегодня выглядят рыжеватыми, они могли изменить цвет от времени или под воздействием химических веществ при бальзамировании. Прибыла ли она из Этрурии или родилась на берегах Нила, она, несомненно, была женой или дочерью этруска, поселившегося в Египте, который хоть и перенял погребальные ритуалы своей новой родины, все же похоронил свою подругу, завернув в полотнище реликвии, привезенной с собой и напоминавшей ему о религии отцов. Возникает мысль, что это был наемник на службе Птолемеев (начиная с III века до н. э. среди них встречались и этруски), осевший в Среднем Египте и ставший воином-земледельцем. Это вполне возможно. Вот только непонятно, каким образом, хотя религиозная жизнь в эллинистических войсках была очень напряженной, наш Miles Gloriosus[42] мог таскать в своем багаже столь ценную и хрупкую библиотеку? Однако в свите римских военачальников — Габиния, Цезаря, Антония, Галла Корнелия — были гаруспики, которые какое-то время жили в Египте. В эллинистическом мире настолько тесно смешались жрецы, маги, пророки, а Египет, классическая земля тайн, где в эллинистическую эпоху свершился синкретизм всех религий, настолько сильно притягивал к себе, что существует множество причин, по которым последователь Etrusca disciplina пожелал бы сопоставить свои убеждения с учением александрийских жрецов или традициями писцов из Мемфиса; мы уже видели, что в этрусских семьях встречалось египетское имя zarapiu — Серапион{656}.
![Анатолий Фоменко - Книга 2. Расцвет царства[Империя. Где на самом деле путешествовал Марко Поло. Кто такие итальянские этруски. Древний Египет. Скандинавия. Русь-Орда на старинных картах]](/uploads/posts/books/217809/217809.jpg)