Уильям Гэддис: искусство романа - Мур Стивен

Однажды днем «окончательная путаница царств столкнула верх и низ», когда в голове у подвыпившего Оскара сливается сексуальный сон, который ему рассказала Лили, воспоминание о природоведческой передаче про «липкие дела в том топком венерином болоте, где Dionaea muscipula сомкнула колючие половые губы, напоминая легендарную vagina dentata [227]», и миф о Горгоне. После этого Оскар спускается «вниз», где стоит телевизор, и встает перед ним, «словно окаменев от ужаса перед экраном», на котором демонстрируется бешеная сцена сексуального соперничества ужей. Через страницу это приводит к «совершенно новой путанице царств»: Оскар сливает в мыслях ужей, имитирующих самок, и трансвестита, который, по словам судебного клерка его отца, соблазнил сенатора-южанина. Тем самым Оскар приравнивает «липкие дела в том топком венерином болоте» к липким делам в болотах политики.

За «бесконечной войной между животным и растительным царствами в передаче о природе» следуют «сербы убивающие хорватов в вечерних новостях», готовя читателя к  пронизанному черным юмором эпизоду: Оскар жует Твинки и смотрит по телевизору передачу со сценами хитрости и жестокости в мире природы, а Кристина рассказывает ему о жестокости и хитрости юристов и судей, участвующих в его делах. Следующая сцена еще смешнее. Бывший адвокат Джек Пресвиг яростно громит всю правовую сферу, используя такие фразы: «Твои лучшие друзья съедят тебя заживо», а «Твой банк и кредиторы и страховщики приготовят тебя на обед […] они каннибалы мистер Криз, все они каннибалы», неосознанно упоминая книгу «Все они каннибалы!», первоисточник о рабстве, которым Оскар пользуется для своей пьесы. Тем самым Джек Пресвиг по совпадению отвечает на риторический вопрос из передачи о природе «Когда иссякают запасы пищи, а вокруг остаются только представители твоего вида, зачем голодать?» Во время перекуса Оскар наблюдает, как «австралийский красноспинный паук прыгает в пасть самки в разгар спаривания», при этом, «пока она рвала его брюшко», Оскар невозмутимо продолжал дожевывать остатки Твинки. Спустя две страницы после этого Пресвиг рявкает: «Все они одна порода пусть рвут друг другу брюхо».

Сам Оскар сравнивает безрассудную человеческую деятельность с раком: «Образ одичавшей жизни, избыточные живые клетки внезапно вырываются на свободу, повсюду размножаются и наслаждаются жизнью все они метафоры реальности».

Даже обширное цитирование не может передать, как далеко заходит Гэддис в сопоставлении человеческого коварства и насилия с животным, а также изобретательность риторических приемов, используя которые он смешивает и уравнивает царства. Похожие приемы он применяет и в других сценах. Например, когда Оскар засыпает во время автомобильной погони в теленовостях, а просыпается в похожий момент сериала о полицейских, «факт слился с вымыслом». Мигалки патрульной машины в другом ночном телешоу сменяются «красно-синими огнями» настоящей патрульной машины на подъезде к дому Оскара на следующее утро. По ходу романа нереальное сливается с реальным, и Кристина справедливо восклицает: «Все это как какой-то дикий сон…». На последних страницах история Оскара сливается с историей Гайаваты, где многие персонажи являются настоящими животными, но носят человеческие имена, а текст Гэддиса растворяется в хореическом тетраметре стихотворения Лонгфелло, размывая прозу и поэзию, когда Оскар погружается в окончательную путаницу царств.

ПОБЕДА vs КАК ТЫ ИГРАЛ

 В романе обнаруживаются персонажи, которые не ведут себя как животные. У них есть свои недостатки, но они служат назидательным контрастом с хищным поведением остальных героев и осветляют мрачное представление «Его забавы» о человечестве.

В начале эссе 1981 года «Гонка за второе место» Гэддис сравнивает этический взгляд «победа значит меньше, чем то, „как ты играл“», с боевой этикой футбольного тренера Винса Ломбарди, который настаивал на том, что «победа — это дело не на время, а навсегда. […] Место есть только одно — первое» (ГВМ) [228]. Результат, как указывает Гарри, — это «страна зачатая в конкуренции соперничестве обдури ближнего своего, все общество основано на культуре вражды вот в чем суть Америки». Жадный гипериндивидуализм, грабительский капитализм и применение права как меча, а не щита. Ближе к концу «Его забавы» второстепенный персонаж хвалит частную школу, «где упор не на победу а на то как вы играете», — это и есть критерий, который Гэддис рекомендует читателю для оценки своих персонажей. Мадхара Пая, например, невозможно воспринимать всерьез после краткой характеристики Гарри: «Он лучше выиграет, чем будет прав». Невозможно воспринимать всерьез и Оскара, который и играет плохо, и к тому же проигрывает.

Гэддис позиционирует Кристину Латц нравственным центром романа. Она утешает сводного брата Оскара и дает советы ему, мужу Гарри, школьной подруге Триш и даже девушке Оскара Лили (ее она учит готовить), и если такой центр не может устоять, когда все разваливается в анархическом мире, то это явно не от недостатка усилий. Когда мать вышла замуж за судью Криза, Кристина была ребенком и чувствовала себя «сиротой». После этого она не выходила замуж до среднего возраста, вела «абсурдную бессмысленную жизнь», пока не встретила Гарри — на начало романа она состоит в браке меньше года. На первых страницах Кристина показана сочувствующей, культурной, миролюбивой и великодушной: она верит, что «в мире есть два типа людей Гарри, один дает а другой берет», и она почти единственная дает среди касты берущих. В то время как мужчины в ее жизни все усложняют и интеллектуализируют, она стремится упрощать и прояснять, как в интеллигентной дискуссии с Гарри о судебном деле Оскара на страницах 306–316. Хоть и бездетная, Кристина по-матерински заботлива. Первое, что она делает, входя в свой таунхаус на Манхэттене, — поливает растения, а ее обычные первые слова при приветствии: «Ты что-нибудь ел?» Когда Оскар увлекается «смачной иронией» из-за того, что прибыль от «Крови на красном, белом и синем» пойдет на постановку его пьесы, «истинного спектакля о справедливости войне судьбе и человеческих страстях», Кристина спускает его с небес на землю: «Кстати о смачной иронии, что там насчет обеда». Потом она раздражается, когда Лили увлекается надеждами на примирение с отцом (и финансовое возмещение, хотя она и настаивает, что «суть не в деньгах»), и приводит ее в чувство:

Кристина перебарщивает с одержимостью мирской едой — возможно, это механизм защиты от безумия в ее жизни — и слишком пренебрежительно относится к интеллектуальным интересам сводного брата и мужа. Когда Оскар беспокоится из-за того, что на него подали в суд наследники О’Нила, Кристина перебивает: «Я сказала что не хочу об этом слышать! […] нам нужно в магазин. Ты что-нибудь ел? Нам нужен хлеб…» — на что Оскар должен бы парировать: «Не хлебом единым жив человек» (Мф. 4.4). Оскар упускает еще одну возможность, когда Лили, перенявшая привычки Кристины, отвечает на его риторический вопрос о военной тактике Гражданской войны: «Я не знаю, Оскар, но у нас кончился хлеб».

Кристина временно отключается после известия о смерти Гарри, но возвращается на стезю поддержки и стоически относится к дальнейшим известиям о том, что она финансово разорена: она не получит ни страховку жизни Гарри (которая достается «Свайн энд Дор»), ни их таунхаус (он должен быть продан для выплаты ипотеки), ничего из завещания судьи Криза, кроме совместного владения домом Уэйнскоттов, осажденного дикими риелторами и соседями-выскочками, которые вырубают деревья. Последнее, по признанию Гэддиса, «кричащая пародия на „Вишневый сад“» («Письма») [229]. Но у нее все еще осталось остроумие, в то время как ее сводный брат «выглядит полоумным» на заключительных страницах романа — концовке, богатой на неоднозначность.