Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
Нередко сочетание куклы с деревцем: ее обычно прикрепляют к ветвям или вершине [Корепова 1982, с. 88]. Аналогичные манипуляции характерны и для купальской обрядности [Тавлай 1986, с. 157, Брестская обл.].
Обряд «крещения кукушки» состоял из развернутой церемонии ее похорон и последующего угощения участниц обряда и, иногда, приглашенных ими мальчиков или парней – см. илл. 88, гробики, употреблявшиеся при «похоронах кукушки» [Бернштам 1981]. «И вот мы из клочков платочек ей сделаем, сарафанчик сошьём или платьице. И делали гробок такой маленький из щепы, и клали у гробок, накрывали – как человека хороняли. Накроем её марлечкой какой-нибудь – тогда тюлев тоже не было, из газеты всё делали – и несём её, где место определили мы „похоронить“ её… Мы у вершину носили, бывала – у нас назывался Маков Верх. Она, вершина, без кустов была. Да. Там колодезь был ключевой очень хороший. И мы туда носили „кукушку“ эту. Придём, местечку выберем. Могилку роем. Опускаем её туда, посидим и зароем как следываеть – с крестиком, всё. ‹…› Ну, и всё. Понесём, „схороним кукушку“ и начинаем вот тогда „крестить“. Приходим, жарим яичницу. Тогда вина не было, морсу какого-то наведём. Ну, яичницу жарим и „крестим кукушку“. Ну, и водички этой выпьем из варенья из какого или ещё из чего, да и всё!..» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.].
Илл. 88
В ряде случаев «крещение кукушки» сочеталось с «кумлением» девушек и не включало в себя церемонию «похорон». «Вот второе воскресенье от Паски у нас называлось „кумение“. Собирались девчата, ребята, идём на луг. И вот берёзовые ветки свивали в дуги такие [=около метра]. Берёзки вот наломаем и согнём дуги, штуки четыри: так вот рядушком [втыкали концами в землю друг напротив друга, чтобы образовался квадрат], чтобы пролезть нам было хорошо. И пролазили. Ага. И вот одна оттуда ползёть, как вот парень мой сейчас сидить, а я отсуда. Встречаемся, она поползёть суда, а я туда. А уже када выйдем, тогда через „дуги“ „кумовьями“ называлися: „Я твоя кума!“ Я „кума“ её зову, и она меня „кумой“ зовёть. Да, „кумилися“ с подругой. Если я с ней дружу, то уже мы „кумовья“! Конечно. И менялися вещами: бусами (раньше бусы носили), лентами там или платком – чем угодно. Вот тогда мы меняемся, „кумимся“. Платки отдавали (вот головные платки): она мой, а я её повязую. Ну, а от ребят большинство хоронились. А подходит Вознесенье, тут „кукушку хоронють“. Мы опять идём на луг, там варили кашу, яичницу жарили девчата. Ну, каторые ребята узнають, всё равно придуть. Опять делаем дуги, наряжаем их и размениваемся, кто у кого чёо брал. И когда уже на „кукушку“-то это разменяемся, тогда уже мы не кумовья… А „кукушку“ не „хоронили“ никогда. Все вместе на пятачок придём, попляшем, поиграем – и домой!..» [ЛА МИА, с. Касьяново Ульяновского р-на Калужской обл.].
О том, что «крещение» в данном случае имеет брачную символику, свидетельствует и использование этого термина для обряда второго дня свадьбы у немцев, и употребление его в одном ряду со свадебной терминологией в русских говорах. Например, при шутливом приглашении помочь в довивании основы на навой предлагали «поехать в крёстные (вар.: в кумовьё)» или «пойти в сватья (вар. в свахи)», «ехать на свадьбу»: «Коли самой нельзя довить основу на навой, мама, бывало, крикнёт: „Ну, девки, кто поедёт в крёстныя?“ Я не раз издила: крепко держусь за конець плетня, а мама под станом подтягиваёт меня к навою»; «Соседка смиялась: „Не придёшь ли ко мне в кумовьё?“»; «Я обходилась без „свах“: навяжу к концю плетня подпояску и довью основу одна» [Громов 1992, с. 63, Мантуровский и Макарьевский р-ны].
Поскольку название «крестить (кстить) кукушку» встречается на гораздо более обширной территории, в т. ч. там, где обряд уже редуцирован, можно предположить, что редкие версии развернутого обряда «крещения» (не только в христианском смысле, но и в смысле испытания – ср. боевое крещение), фиксирующиеся в окраинных зонах ареала распространения, отражают более раннюю версию обряда «похорон кукушки». В Борисовском р-не Белгородской обл. «кукушку» могли купать в реке, выбирая при этом «кума» и «куму» (мальчика и девочку): «Когда крестят, тогда уже „кум“ и „кума“. Тада яе [=„кукушку“] ‹…› разбирають, покупають, помирують, яе волосычка тут-то вырежуть и усе. В воду бросають „кум“ и „кума“, „отец“ и „мать“. А тады же „матери“ отдавають эту куклу» [Журавлева 1995, с. 24]. В Глуховском р-не Сумской обл. «старые рассказывали, тую кукушку несут соттулева, с лесу, тетекают, как дитя вроде, а потом подруга с подругою какого парня увидют: „Кум, пойдем, кукушка просить, чтоб батьком быў“. – „За то, что кумом назвала, ты моя кума будешь“» [Там же, с. 26]. В Поволжье встречаются случаи кумления при имитации «крещения» кукол. «Это вот когда в детстве-ти играли: в куклы, и всё. Куклы делали, „крестили“. Завёртывали их в одеялочки. И называли „кумовья“: „Ты будешь кума“, – тут. Говорили, что вот „крестить“. И „кумовьёв“ назначали. Там не то что мол кто-то, а куклы: „Это вот кум будет!“ И вот играли так…» [ЛА СИС, с. Первомайское Инзенского р-на Ульяновской обл.].
Иногда «кумление» является единственным элементом при полной редукции обрядовой канвы, что, по-видимому, проявляет его ключевое, смыслообразующее значение в обряде. Поэтому более старыми следует признать варианты обряда, в которых «кумление» предшествует «крещению (похоронам) кукушки». Это предположение поддерживается постоянным подчеркиванием временного, обрядово-игрового характера «кумления», которое, как правило, не распространяется за временные рамки обряда «похорон кукушки» – случаи, когда «покумившиеся» сохраняют особые отношения в течение года, более характерны для редуцированных вариантов обряда. Кумление над могилой «кукушки» или на кладбище [Кедрина 1912, с. 108] вполне укладывается в развернутые версии обряда: по их логике «похороненную кукушку» вырывают через неделю – полторы и только потом «крестят» («обмывают» во время пирушки и/или бросают в водоем).
Поведение парней при «похоронах кукушки» идентично их поведению в других типах семицко-троицких обрядов. В частности, они выслеживают девушек, которые «хоронят кукушку» и готовят в лесу яичницу, крадут или отнимают их у девушек, а также всеми способами мешают им. «Ну, праздник есть такой на Вознесенье, да. „Кукушку“, вроде, „хоронить“. Собираются девочки там – ну, мы-то маленькие ещё были, мы-то не хороняли, а ведь те-то девки большие. Ну, какую-то там куклу сделають они из тряпочки. Да. Вот из тряпок куколку завернуть. И вот такие сарафаны были, фартуки деревенские-то. И вот они, значить, под фартучек руку [=засунут], да. Ну, ребятам интересно, бегають: у тебе ли кукла, „кукушка“, или у мене? Они, ребята-то бегають и не знають за кем. И эта под кустом капаеть, и эта капаеть. И не знають, кто хазяин [„кукушки“]? Можеть, у тебе ничего нету, а ты капаешь. А мы-то здаля смотрим, девочки маленькие-то. Мы ведь не побегим за ними. И вот не знаю: находили они, нет ли? Не знаю…» [ЛА МИА, д. Ордёнки Козельского р-на Калужской обл.]. «А другие кто-нибудь, ребята – мы их не возьмём к себе гулять-то, так они заметють, где „хоронять“-то, где мы могилку эту копаем, пойдуть да выкопають. Мы-т через день, можеть, через другой пойдём, а она выкопаная… Надо было, куда ещо „схоранить“, щоб никто её не тронул бы. Ну, мы её для себе помечали, а остальные, которых не узяли дружить, гулять к себе у эту партию, они за нами следили. Да…» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.]. «Ходили с яичницей в лес подружки. Из каждого дому выдут шесть да семь человек: и ребят, и девчат – и всяких возрастов. Вот: „Давайте вот к этой-то тёте отнесём яиц, она нам яичницу к завтраму сготовит, завтра утром, и мы в лес пойдём“. Ребята это услышут! Или вот братишка вот услышит, или вот кто из них, из ребят: „Завтра девчонки пойдут в лес, давайте караулить и яичницу у их упрём!“ Да. Ну, вот мы с вечера-то принесём все по яйцу – подружки-ти. Там: „Тётя Маня, на вот по яйцу, нам яичницу сготовишь, и мы завтре в лес пойдём“. – „Ну, оставляйте, оставляйте!“ Ну, мы ей, значит, оставим, она сготовит яичницу, придём, возьмём эту сковороду – прямо в сковороде! Завяжом её в платок или там в полотенце ли, и понесём, пойдём с сковордой-ти. Ребята – ага! – увидали: „Вон девчонки пошли. Оне, наверно, с яичницей!“ Стали мы к лесу подходить, оне догонют и у нас отымут. Мы идём, пищим: „Ну, ладно, айдате, только мы вместе будем есть-то!“ Ну, и все сядем, и все поедим. „Ну, давайте теперь венки завивать!“ Ну, начнём рвать с берёзы ветки и завивать венки. Венков навьём – цветы собирать. Цветов нарвём, венок кругом обтычем – в цветах, в цветах, в цветах. Наденем венки на голову и оттоль все пойдём – и ребята, и девчата, все в венках пойдём…» [ЛА МИА, с. Верхняя Маза Радищевского р-на Ульяновской обл.].
